Он сел, бесстрастный, как восковая кукла, во главе стола; столовая была обставлена в стиле эпохи королевы Анны, увешана шпалерами — настоящее загляденье. Кроме ароматного супа, подогреваемого на специальной маленькой горелке, все остальные блюда были холодными, хотя и изысканными: холодная дичь, холодное суфле, сыр. Он попросил ее отца брать блюда с сервировочного стола, сам же не ел ничего. Он нехотя признался в том, о чем она уже догадалась, а именно, что ему не нравилось присутствие в доме слуг, потому что, подумалось ей, постоянное присутствие людей слишком живо напоминало бы ему о том, что он не такой, как все; а спаниель весь ужин просидел у его ног, иногда вскакивая, чтобы посмотреть, все ли в порядке.
Какой он был странный. Его ошеломляющая несхожесть с ней самой казалась ей почти невыносимой; его присутствие шокировало ее. Ей казалось, что этот дом безмолвно давит на нее, словно они находились глубоко под водой; заметив его огромные лапы, покоившиеся на подлокотниках кресла, ей подумалось: для любого нежного травоядного это верная гибель. И сама почувствовала себя белоснежно-чистым жертвенным агнцем.
И все же она сидела и улыбалась, потому что так хотел ее отец; а когда Чудовище рассказало о том, как собирается помочь ее отцу обжаловать судебное решение, улыбка заиграла не только на ее устах, но и в глазах. Когда же они все потягивали бренди и Чудовище своим мурлыкающим говорком предложило ей остаться с ним в тепле и уюте, пока ее отец не вернется из Лондона и не уладит свои дела, она заставила себя улыбнуться. Ибо с замиравшим от страха сердцем уже знала, едва лишь он начал свою речь, что так оно и будет и что ее визит к Чудовищу по какой-то невероятной взаимной шкале станет той ценой, которую ей придется заплатить за благосостояние своего отца.
Не думайте, что у нее не было своей собственной воли; просто в ней невероятно было развито чувство ответственности, и, кроме того, ради своего нежно любимого отца она бы не задумываясь пошла хоть на край света.
В ее спальне стояла удивительная кровать из стекла; у нее была своя ванная комната, где ее ждали мягкие, как овечье руно, полотенца и флаконы с ароматными притираниями; у нее даже была своя небольшая гостиная, стены которой покрыты старинными обоями с райскими птичками и китайскими сценками, гостиная, наполненная ценными книгами, картинами и цветами, выращенными незримыми садовниками в оранжереях Чудовища. На следующее утро отец поцеловал ее на прощание и уехал, исполненный возродившихся надежд, что очень ее радовало, и все же она скучала по своему убогому жилищу и по их нищему существованию. Окружавшая ее непривычная роскошь казалась особо трогательной, потому что все это не доставляло никакой радости хозяину, которого она не видела больше весь день, как будто не он, а она его напугала, хотя спаниель приходил и сидел подле нее, чтобы составить ей компанию. В тот день на собаке было надето великолепное бирюзовое колье.
А кто же готовил ей еду? Чудовище было так одиноко; за все время своего пребывания в гостях она не заметила даже следа иного человеческого присутствия, тем не менее подносы с едой доставлялись на кухонном подъемнике прямо в буфет из красного дерева у нее в гостиной. На обед была яичница с беконом и жареная телятина; за едой она листала книгу, найденную во вращающемся книжном шкафу из розового дерева, — собрание изысканных и элегантных французских сказок о белых кошках, которые на самом деле были заколдованными принцессами, и о феях, которые летали, как птички. Она отщипнула веточку от большой грозди мускатного винограда, служившего ей десертом, и неожиданно для себя зевнула: оказывается, ей скучно. Тогда спаниель взял подол ее юбки своими бархатистыми губами и мягко, но требовательно потянул за собой. Она покорно прошла вслед за спаниелем в кабинет, где ее отцу некогда был оказан радушный прием, и, умело скрывая свое волнение, обнаружила там сидящего возле камина хозяина; рядом с ним стоял поднос с кофейным прибором, и ей было предложено налить себе кофе.
Его голос, казалось, доносился из глубоких подземелий, наполненных эхом, — глухое, нежное урчание; и как ей, проведшей весь день в окрашенном пастельными тонами ничегонеделании, как ей теперь разговаривать с обладателем голоса, который, словно музыкальный инструмент, нарочно создан, чтобы повергать в такой же трепет, в какой должны повергать звуки большого органа? В зачарованном благоговении она смотрела, как отблески огня играют на золотых прядях его гривы; та светилась вокруг его головы, как ореол, и он напомнил ей первого великого зверя Апокалипсиса — крылатого льва, положившего одну лапу на Евангелие от Марка. Светская беседа не клеилась в устах Красавицы; светские разговоры никогда, даже в лучшие времена, не были ее коньком, к тому же в этом у нее было маловато опыта.
А он несмело, словно сам робея в присутствии молодой девушки, как будто выточенной из цельной жемчужины, стал расспрашивать ее о судебной тяжбе отца и о ее покойной матери, и о том, как они, когда-то столь богатые, дошли до такой бедности. Он изо всех сил старался побороть в себе смущение, свойственное существу неприрученному, а она пыталась справиться со своей застенчивостью, так что вскоре она уже болтала с ним так, словно они были знакомы всю жизнь. Когда маленький ангелочек на позолоченных каминных часах пробил в свой миниатюрный барабан, она с изумлением обнаружила, что наступила полночь.
— Как поздно! Вам, наверное, пора спать, — сказал он.
После этих слов наступило молчание, как будто обоих странных собеседников вдруг охватила неловкость от того, что они вместе одни, в этой комнате, погруженной во мрак зимней ночи. Она уже готова была встать, но внезапно он бросился перед ней на колени и зарылся головой в ее платье. Она осталась сидеть, словно прикованная к месту; ее пальцы чувствовали его горячее дыхание, жесткая щетина царапала ей кожу, шершавый язык лизнул ее, и с нахлынувшим умилением она поняла: он просто целует ей руки.
Он отпрянул и долго смотрел на нее зелеными бездонными глазами, в которых она видела двойное отражение своего лица, маленького, словно нераскрывшийся цветочный бутон. Затем, не говоря ни слова, он выскочил прочь из комнаты, и она с неописуемым ужасом увидела, что он скачет на четырех лапах.
Весь следующий день по-прежнему заснеженные холмы оглашались раскатистым ревом Чудовища: может, хозяин вышел на охоту? Красавица спросила у спаниеля. Но спаниель сердито заворчал, как будто желая сказать, что не стал бы отвечать, даже если б мог.
Красавица проводила дни в своих покоях за чтением или, может быть, за вышиванием; для нее были приготовлены цветные шелковые нитки и пяльцы. Но она, хорошенько укутавшись, бродила внутри обнесенного стенами сада среди облетевших роз, понемногу сгребая листья и наводя порядок, а спаниель ходил за нею по пятам. Неторопливое, спокойное время, выходное. Ее захватило очарование этого прекрасного и грустного места, и она поняла, что вопреки всем ее ожиданиям, она счастлива здесь. Она уже не чувствовала ни малейшего страха во время своих ночных бесед с Чудовищем. Никакие земные законы природы не властвовали здесь: она была окружена заботами целой армии невидимых слуг, под терпеливым присмотром кареглазого пса она могла разговаривать со львом о том, откуда взялась луна и ее отраженный свет, о звездах и материи, из которой они состоят, о различных превратностях погоды. И все же его странность по-прежнему вызывала у нее дрожь; и когда он бессильно падал перед ней на колени, чтобы поцеловать ей руку, как он делал всякий раз на прощание, она инстинктивно уходила в себя, отстраняясь от его прикосновений.
Раздался телефонный звонок: это ее. Отец. Вот так новость!
Чудовище уронило голову на лапы. Ты вернешься ко мне? Без тебя здесь будет так одиноко.
Она была тронута почти до слез, узнав, что она ему так дорога. Ей так хотелось поцеловать его в косматую гриву, но, уже протянув руку, она не смогла заставить себя прикоснуться к нему по собственной воле: они ведь такие разные. Ну конечно, сказала она; я вернусь. Скоро, прежде чем окончится зима. А потом за ней приехало такси и увезло ее прочь.
