Они никогда не посмели бы совершить такого насилия без приказания свыше; правда, случалось, что они иногда ночью нападали на беззащитных, но делали это исключительно с целью грабежа, а здесь им даже нечем было поживиться. Кроме того, ясно было, что они знали, на кого напали, потому что поджидали его у дома Греты.

Выдавала их участие и изба, в которой нашли Мартика, потому что, кроме них, никто не мог в нее проникнуть.

Сукно же, в которое завернули Мартика и которое было взято в качестве вещественной улики, было как раз из того же материала, какой давали обыкновенно стражникам.

Слушатели только головой покачивали, не смея вымолвить слова, — все это служило к обвинению войта, но никто не смел выступить против него. Тревога охватила всех. Даже Грета не решилась в присутствии незнакомого юноши высказать то, что думала.

Поговорив еще немного, Зброжек еще засветло вернулся к себе, в гостиницу на Гродзской улице.

Мещане, оставшись без посторонних, заговорили более откровенно. Все они, Павел, Никлаш и Кечер — были очень обеспокоены. Дерзость войта служила доказательством того, что он чувствовал себя сильным.

— Князь должен был ехать с войском, — сказал Никлаш. — В замке, по-видимому, остались только небольшие отряды. Притом неизвестно еще, как долго будет Локоток в отсутствии, крестоносцы зададут ему немало хлопот. Между тем войт не дремлет. Силезцы тоже, очевидно, приготовились… и у нас в городе будет новый повелитель.

Все только вздыхали встревоженные, а Грета была вне себя от гнева. Больше всего боялись за город, как бы он не пострадал, но боялись и за личную свою безопасность, особенно те, кого войт не любил и считал своими врагами.

Но все одинаково чувствовали, что что-то подготовлялось. Клевреты Альберта уже распространяли слухи, что польской власти скоро будет конец, и город получит лучшего князя. Некоторые называли уже князя Опольского, прибавляя, что это человек с возвышенной душой, умный и богатый, притом придерживающийся в жизни немецких обычаев. С ним в союзе бранденбуржцы, король чешский и император. Всем было ясно, что означают такие разговоры, и к какой цели они ведут.

Другие высмеивали Локотка, его рост, бедность и захудалость и предсказывали, что он скоро снова отправится в изгнание, из которого уж не вернется.

Для Павла и его друзей все это было печальными предзнаменованиями. Толстый мясник вздыхал, вытирая пот с лица.

— Мы ничего не можем предотвратить и ничему уж не поможем. Будем сидеть смирно, слушать и смотреть. У кого сила, у того и власть.

Жаловались на то, что новая власть потребует и новых жертв. И только одна Грета не могла понять их покорности судьбе.

— Ах вы! — вскричала она, слушая эти жалобы. — Все-то вы, не исключая и Павла, — какие-то увальни, ни на что не годные. Позволяете войту водить вас за нос, хоть и видите, что он ведет вас на погибель. Никакой силы не имел бы Альберт, если бы у вас было настоящее сердце.

— А причем тут сердце, — возразил Кечер, — если нас всего одна горсточка, а у войта — целая громада.

— Из кучки выросла бы и у вас громада, если бы вы не были так неповоротливы!

Павел приказал ей молчать.

— Придержи свой язык, — сказал он, — я помню разные времена и знаю одно: нам, маленьким людям, не следует вмешиваться в чужие дела! Кто продает мясо, пусть и заботится о волах, кто сукном торгует — о доставке его… Только и всего!

— Что Бог даст, то и будет! — говорили гости, расходясь по домам.

Прошел месяц. Дело близилось к осени. В городе почти все было по-старому.

Мартик, быстро оправившись после своего приключения и распрощавшись со Зброжеком, который должен был вернуться на Пи-лицу, не поехал к Локотку, хотя душа его стремилась к военной службе — должен был остаться, чтобы охранять замок, потому что в городе явно подготовлялся какой-то заговор.

Муша, Левка и другие приносили тревожные вести. В замке оставлена была лишь небольшая часть войска, а князь не мог прислать подкрепления, потому что сам нуждался в людях.

Войт Альберт, снова вернувшийся из какого-то продолжительного путешествия, не имел уже прежнего угрюмого и печального вида; напротив, он держал голову высоко и безбоязненно расхаживал всюду по городу. Фейта оставили начальником стражи, но заменили его прежних стражников неизвестно откуда прибывавшими немцами в силезцами.

У всех ворот, где день и ночь стояла стража, прежних служащих сменили новыми. Множество силезцев несли городскую службу. Чехам приказано было охранять улицы, и каждому было отведено соответствующее место около какого-нибудь дома или на углу улицы, где они всегда должны были находиться.

Все городское вооружение было собрано, а испорченное — отдано в починку мастерам, и все это делалось совершенно открыто. Каштелян, видя это, спрашивал, что бы это могло означать, но войт смело отвечал ему, что город на всякий случай должен быть готовым к обороне от вторжения неприятеля. Против этого ничего нельзя было возразить, потому что в замке было немного стражи, а каштелян не допускал и мысли об открытой измене, хотя его и предупреждали о возможности ее.

Когда Мартик заводил об этом речь, ему говорили:

— Все это тебе приснилось!

Он добился от каштеляна только позволения усилить стражу в замке, раньше обыкновенного часа закрывать ворота, не впускать никого из городских обывателей без предварительного опроса и ночью обходить со сторожевым отрядом крепостные валы.

Сам Суда, по примеру своего пана, который всегда лично обходил ночную стражу, взял на себя обязанность осматривать сторожевые посты, окликать часовых и за малейшую неисправность подвергал их суровой каре.

Если ему случалось бывать теперь в городе, то только днем, и он всегда заблаговременно возвращался в замок; а стражников своих он и вовсе не отпускал и требовал, чтобы каждый был на своем месте.

В городе, несомненно, что-то подготовлялось. Сула знал об этом от своих приверженцев. В замок приходили постоянно евреи советоваться по своим делам к судье, а они почти все, начиная от Муши и Левка, приносили известия о новых приготовлениях и советовали остерегаться. Они особенно боялись за себя, если бы, не дай Боже, в городе произошли какие-нибудь перемены.

Была уже поздняя осень; выдался тихий, прекрасный теплый вечер. В городе все было спокойно, но так тихо, как будто все в нем вымерли. Мартик, ходивший по крепостному валу и внимательно ко всему приглядывавшийся, не мог понять, почему это город так рано затих. На улицах не было никакого движения.

В костеле зазвонили к вечерней молитве, когда Сула, имевший очень тонкий слух, уловил где-то в отдалении топот множества коней. Что-то приближалось к городу, — войско или стадо, но медленно и размеренно оно приближалось.

И чем ближе слышался этот топот, тем яснее становилось для Сулы, что это либо князь едет с войском, либо движутся какие-то другие отряды. Еще не разобрав хорошенько, в чем дело, Сула поспешно спустился к воротам замка, которые были еще открыты, и велел их немедленно закрыть. Испуганная стража бросилась исполнять его приказание, а он велел протрубить сбор, чтобы созвать людей, а сам побежал на подворье замка.

В это время из города, еще недавно казавшегося совершенно успокоенным, стал долетать смутный шум и заглушённые возгласы. Что-то там происходило.

Сула поднялся на сторожевую башню, откуда открывался широкий вид на город и его предместья.

Вошел на самый верх и перетрусил не на шутку. По улицам тихо двигались какие-то войска и занимали город. Можно было различить черного силезского орла на развернутых знаменах.

Теперь уж не оставалось сомнения: задуманная измена была приведена в исполнение — город передался на сторону силезцев!

Везде, куда только достигал взор, перед Мартиком двигались массы войска, которые спокойно, без борьбы, занимали город. На рынке громко провозглашали князем Силезца.

В замке все уж знали, что неприятель овладел городом и что его намеренно впустили в него. Тревога охватила всех.