Жилеты долой!

Башмаки иметь не с лентами, а с пряжками.

Ботинок не носить, шеи платками не оборачивать, галстуки повязывать «без излишней толстоты».

Короче, с галантерейными извращениями решено было покончить. Сардинский посол уже в декабре 1796 года объявляется персоной нон грата, «за ношение круглой шляпы».

Дальше — больше и без остановок.

Вот фрагмент хроники 1799 года:

18 февраля. Запрет вальса.

2 апреля. «Тупей на лоб не опускать», — это борьба с армейским пижонством.

6 мая. Дамам цветные ленты типа орденских через плечо не носить.

17 июня. «Широкие большие букли не накручивать».

12 августа. Запрет бакенбард.

4 сентября. Упомянутый указ об одноцветии обшлагов и воротников.

28 сентября. «Чтоб кучера и форейторы, ехавши не кричали».

28 ноября. Запрет синих женских сюртуков и белых юбок...

Последний запрет не празден! Историк не замечает, в чем опасность, а ведь все так наглядно: надевает безответственная сине-белая дама красные сапожки, и что мы имеем? Якобинский флаг!

Строгости в одежде не мешают самому императору предаваться романтике. Павел играет в рыцарство. Строит Михайловский замок в цвет перчаток дамы сердца Анны Лопухиной-Гагариной, возглавляет мальтийский (католический!) рыцарский орден. При дворе толкутся «странствующие рыцари» — европейский сброд, бурлит массонство. «Русский Дон-Кихот!», — припечатывает будущего союзника и противника Наполеон.

Павел притаскивает с Мальты в Питер иностранный сувенир — «честную десницу Иоанна Предтечи». Оказывается, не только голову оттяпали Крестителю за танец Саломеи, но и руку кто-то отпилил. С тех пор ежегодно эту руку вывозят в летнюю царскую резиденцию на гастроли. Окрестные обыватели сбегаются в Павловск, Гатчину, Царское село обозреть святыню и, соответственно, излечиться от всех болезней.

«Игры чести» приобретают практическое направление. Поручик Вульф разжалуется и попадает в крепость «без срока» за то, что держал при себе беспаспортную девицу. Подпоручик Сумароков отправляется в Сибирь за вызов на дуэль старшего по званию. Измайловец Копьев пародийно отращивает уставную косицу, утрирует детали формы — в тюрьму!

Император наводит порядок и среди покойников. Отца перезахоранивает с честью, Потемкина — с бесчестьем.

Православная церковь молчит, аж давится. Ходят слухи о соединении церквей под властью папы римского, а затем — царь-папы. Павла легко воображают в папской тиаре!

Самодурство уживается с куртуазностью — надо же поддерживать рыцарский этикет! Император покровительствует театрам, снисходительно беседует «на равных» с богемой, чуть ли не выше себя превозносит Суворова — своего самого стойкого оловянного солдатика.

Суворов — мировой армейский авторитет — получает немыслимый титул «генералиссимуса», его имя поминается в церкви по списку императорской фамилии!..

Ну что, товарищи российский народ? — нужен нам, крепостным дворянам и гарнизонным крестьянам такой император?

Нужен Империи такой клоун?

Нужен гвардии такой вождь?

— На хрен! — громко задумался гвардейский наш народ...

Пока он думает, Павел покушается на самую сердцевину нашей души — пьяную грамоту Петра III о вольности дворянства, подтвержденную в 1785 году «Жалованной грамотой» трезвой Екатерины. Отныне все обязаны служить! По провинциям выискивают помещиков-придурков, «пребывающих в праздности». Попутно отменяются свободные профессии...

В России так: обидел мастера, — считай покойник! Художники злобно малюют шаржи и строчат пасквили на опрометчивого государя.

Тут же врубаются огромные налоги — по 20 рублей с крепостной души. Помещики трясутся в оскорбленной скупости.

Соответственно запрещаются губернские дворянские собрания, преследуется любая выборность. Вводится порка дворян! Лишение дворянского звания становится произвольным актом.

Вводится институт слежки, наружного наблюдения, — топтуны пока еще неумело тащатся за оскорбленными Долгорукими, Куракиными, Румянцевыми.

Вводится перлюстрация переписки, гэбэшники изготавливают поддельные печати для восстановления сургучных оттисков на вскрытых письмах.

С 18 апреля 1800 года запрещается ввозить в Россию из-за рубежа любые печатные издания.

«...Равномерно и музыку!», — грубо останавливают на таможне ноты кучерявого Вольфганга Амадея Моцарта... Вот откуда произошел славный хренниковский вопль: «Только произведения членов Союза композиторов!»; вот почему мы так азартно переписывали музыку в подполье, — «на костях» и магнитной ленте; вот почему так глубоко пронзило наше сердце запретное слово Rock'n'Roll!..

Самое главное, что вся эта дурь нимало не содействовала Империи! Казалось бы, строгость — мать системного анализа, необходимая математическая приправа к строительным технологиям, а вот, поди ж ты! — стало только хуже. Империя погрязла в цензуре, подозрительности, репрессиях.

Историк увлекся подсчетом числа осужденных, структурой приговоров, практикой наказаний. Я же отдыхал весь во внимании: когда же начнут казнить? В моем представлении, слово «репрессирован» означало только одно — пуля в затылок, петля на шею, голову долой! Но пока было скучно, — так, щекотка одна: лишение дворянства, чинов, «кавалерий», порка, ссылка, арест на две недели.

Пятнадцатисуточники были очень недовольны императором, и выходя на волю предавались крамолам с новой силой.

Историк насчитал за павловские годы только 573 дела по Тайной экспедиции. По этим делам прошло 727 человек, которые отделались наказаниями, совместимыми с жизнью. Самое худшее, что могло произойти с «казнимым» — это вырывание ноздрей и ссылка на Нерчинские заводы. Одно время даже губернатором Сибири был прощенный человек без ноздрей.

И тут, наш Историк проговорился. Оказывается из 36 миллионов тогдашних русских — 33 миллиона «имели повод благословлять императора»! Павел, оказывается, «репрессировал» выборочно, бил по заевшейся верхушке, надеялся на народное благословение, «желая вызвать к себе любовь черни».

Правильно, так и надо, так мы и будем потом поступать, ваше величество!

Вот популистские изыски Павла Петровича.

Крепостные получают «право голоса» наравне с вольными. То есть, им дозволяется присягать императору вместе с мещанами-дворянами, а не просто мычать одобрительно с прочим скотом, как при либеральной «матушке».

Отменен рекрутский набор, армия стала более компактной и профессиональной — 335 тысяч вместо 500. Спроецированное на нашу нынешнюю душу населения это получается как бы 1,75 миллиона вместо 2,5. Так что нам еще снижать и снижать!

В 1797 году народу простили подушный недобор в 7,5 миллионов рублей — 10% госбюджета. Вот эти самые недоимки и навалили на дворянство.

Через год Павел сломал сопротивление Сената и запретил продавать крестьян без земли. Теперь не получалось разорвать крестьянскую семью, разорить рабскую хижину дяди Тома. Запрещались аукционы, торги живым товаром. Барщина ограничивается тремя, а на Украине — двумя днями в неделю.

Господа на местах, конечно, продолжали наглеть, но уже незаконно. Дальше — больше. Впервые крестьяне получают право подавать жалобы. Разрешается аппелировать к справедливости даже «секретным арестантам» — убийцам, особо опасным рецидивистам и проч.

Народ, и правда, начинает любить императора. Историк вычертил наглядную кривую ежегодного числа народных волнений. Она резко проваливается до частоты драк на поселковых танцах:

1797 — 177,

1798 — 12,

1799 — 10,

1800 — 16,

1801 — 7!

Любили Павла и солдаты. При всей муштре, и форменных неудобствах, суворовское поколение охотно признавало право начальника на приказ. А тут приказ звучал в рафинированной форме, служил залогом наших великих побед. Армия почувствовала некое внутреннее тягловое равноправие. В гарнизонах щедро раздавали мясо и водку, почти вдвое повысили гвардейское жалованье и выплачивали его точно в срок. При Павле Генерал-аудиториат (что-то типа военной прокуратуры) рассмотрел около 500 офицерских дел, а солдатских — менее 300.