— Сделайте что-нибудь!

— Сам сделай, твои же гости! — досадливо отмахнулся священник, который только что швырнул склянку со святой водой, но вместо вампиров попал в простоволосую женщину с ошалевшими глазами, за которой, судя по ее бормотанию, гналась свекровь.

Оставалась последняя надежда. В кармане Леонарда, судя по всему, открывался вход в портал, населенный носовыми платками, и один из них юноша только что выудил. Привстав на цыпочки, помахал им в воздухе. Отчаянный шест потонул в мельтешении вил, которыми крестьяне отбивались от видимых только им призраков. Тогда, спотыкаясь, он начал выбираться из толпы. По ходу кто-то чуть не сбил с него очки, несколько раз лезвие косы свистело в дюйме от его носа, но он все же выбрался. Точнее, вывалился. С белым платком и мечом, который волочился по земле, оставляя за собой длинную борозду, Леонард казался несуразным миротворцем. Налетчики не сразу поняли, чего он добивается, но как поняли, покатились со смеху.

— Умоляю, давайте поговорим! — попытался перекричать их Леонард, не забывая махать платком, как будто стоял на причале. — Мы ведь п-представители одного вида.

— Ага, только ты — атавизм, — какой-то интеллектуал ввернул мудреное словцо. Остроту приняли на ура.

— Оставьте их в покое, — попросил Леонард, но совсем безнадежным тоном, и лицо его скривилось в жалкую гримасу.

— Еще чего! — выкрикнула белокурая вампирша в лихо заломленном цилиндре. Для нее между словами «человек» и «пища» давным-давно стоял знак равенства.

— Вы тоже когда-то были людьми, — прошептал Леонард, — Вспомните… свое детство.

Вперед выступил Готье, при виде которого юный вампир отшатнулся. Ему почудилось, будто его коленные чашечки внезапно испарились, и ноги вот-вот подогнутся от страха. Всласть налюбовавшись реакцией Леонарда, Готье сплюнул сквозь зубы, попав ему аккурат на ботинок.

— Кому приятно вспоминать, как он копошился на полу и пачкал пеленки, — скривился Готье, пропуская через пальцы сальные пряди волос. — Теперь мы высшая форма жизни. А ножик ты брось, — подмигнул он Леонарду, — чего доброго, порежешь мизинец и разревешься, как тогда.

— Я не ревел, — всколыхнулся Штайнберг-младший, покрепче вцепляясь в рукоять меча. Остальные снова прыснули.

— Дамы, у кого-нибудь есть нашатырь? — фыркая, поинтересовался Готье. — У нашего Леонарда опять начинаются пароксизмы.

— Прекратите!

Он замахнулся мечом, но так неуклюже, что едва не воткнул его в землю за спиной. Не прекращая хохотать, Готье даже не подлетел, а как будто перетек поближе к Леонарду, левой рукой сжал его запястье, правой вышиб рукоять меча из ослабевших пальцев, и на ходу крепко ударил его локтем по носу. Кровь не брызнула — в его теле почти не осталось крови — но юноша, зажимая нос, осел на пыльную площадь.

— У-тю-тю, какие мы храбрые! — склонился над ним вампир, так что черные кудри мазнули Леонарда по лбу. — А где ты был, когда твой отец звал на помощь?

Пока они разговаривали, двое вампиров слетали на окраину села и вернулись, держа на вытянутых руках Штайнберга. Его голова моталась из стороны в сторону, а лицо было неподвижным, как у статуи… пролежавшей в земле несколько сотен лет. На лбу и щеках пятнами ржавчины темнели рубцы. Расстегнутый фрак свисал клочьями, надетая навыпуск рубашка топорщилась, потому что пуговицы были продеты не в те петли. Герр Штайнберг, помешанный на благопристойности, сам бы так неопрятно никогда не оделся.

— Что вы с ним сделали? — взвизгнул Леонард. Он дернулся подняться, но сумел лишь протянуть к отцу руки. Не церемонясь, вампиры швырнули Штайнберга оземь.

— Ничего, — пожал плечами Готье. — Вернее, ничего из ряда вон выходящего. Сначала Изабель призвала его кошмары, он ужасно раскричался. Тебя увидел, не иначе, ведь такой сын — страшный сон любого родителя. Когда мы едва не оглохли от его стенаний, то стерли ему память. А потом немножко с ним позабавились.

— В замке даже не нашлось камеры пыток, — надулась белокурая модница, — отсталый здесь народ.

— Но мы сумели ее соорудить из подручных материалов.

— И поиграли с ним до утра.

— А я и в полдень его навестил, — ухмыльнулся Готье, — после снова стер память. Даже к мукам привыкают, а так у жертвы каждый раз свежие впечатления.

— Тогда я начну с тебя, — констатировал Леонард, глядя на насмешника снизу вверх и отрешенно улыбаясь. На него снизошло такое умиротворение, словно в зеркале хотя бы на миг проступили его очертания. Не нужно задавать вопрос, кто же он, человек или вампир, и почему его не принимают ни те, ни другие. Сейчас он Штайнберг. И перед ним убийца его отца.

Готье снова хохотнул.

— Кончай уже притворяться тем, кем никогда не являлся. Защитник нашелся! Небось, пока другие мальчишки дрались на палках, ты с куклами чаевничал. Мадемуазель полетит с нами, — обернулся он к соратникам, — а пока что доедим смертных. Кстати, почему стало так тих…

Договорить он не успел, потому что меч, торчащий в животе, не способствует красноречию. Отточенным движением Леонард дернул меч вверх, покуда лезвие не уперлось в ребра, и повернул, вонзая еще глубже. Вампир открыл рот, но оттуда вырвалась лишь струя пепла, и мгновение спустя его тело взорвалось, словно каждая частица вдруг воспылала ненавистью к соседним и решила от них отделиться. Пепел разлетелся по сторонам. Охотники отскочили назад, и вокруг Леонарда образовалась полоса отчуждения. Он неторопливо поднялся, опираясь на меч как на трость, снял очки и вытер их свежим носовым платком. Прах убитого вампира попал ему на рукав, и Леонард, поморщившись, тщательно отряхнул рубашку.

— Когда другие дети дрались на палках, я препарировал лягушек. Скальпелем, — пояснил он ошалевшим упырям. — Если кто-то еще сомневается в том, что я мужчина и вампир, можете подойти и убедиться.

Наступил Эпический Момент, один из тех, когда мальчишка убивает великана камнем из пращи или удачливый лучник попадает стрелой прямиком в глаз предводителю армии. В любой момент реальность могла наверстать упущенное. Стоило вампирам осознать, что несмотря на весь свой вивисекторский опыт, Леонард был один, а их много, они бы вновь набросились на него. К счастью, граф фон Лютценземмерн перечел великое множество рыцарских романов и знал, когда нужно кричать "В атаку!" чтобы переломить ход битвы. Толпа ощерилась остриями вил. Выставив орудия перед собой, крестьяне, вопя что-то нечленораздельное, ринулись на неприятеля. Вампиры сразу же взвились в воздух, правда, уже не как зловещие грифы, а скорее как стая вспугнутых ворон. То ли от неожиданности, то ли запутавшись в длинных юбках, но высоко подняться они не сумели, так что крестьяне, гнавшие их до самого леса, то и дело пытались поднять на вилы тех супостатов, что летели пониже.

Когда ополченцы вернулись на площадь, Леонард по-прежнему опирался на меч. Граф подкрался поближе, помахал рукой у него перед глазами, осторожно постучал ногтем по стеклышкам очков, но вампир равнодушно таращился в пустоту. Прицелившись, граф влепил ему пощечину, такую сильную с непривычки, что едва не снес бедняге голову.

— Это же твой отец! Перестань рисоваться и помоги ему встать!

Леонард опустил глаза на распластанного фабриканта. Пыль, поднявшаяся при падении, припорошила изодранный фрак и осела на жестких, свалявшихся волосах, как изморозь на еловых иголках. Только приглядевшись, Леонард понял, что пыль тут не причем. За прошедшую ночь отец стал седым, как лунь.

— Они его убили, — юноша покачал головой.

— Болван ты этакий! — в сердцах выкрикнул граф, — Будь он совсем мертв, они б тебе урну с прахом приволокли!

Не успел он договорить, как Леонард, отшвырнув меч подальше, подлетел к отцу, перевернул его грузное тело и принялся то тормошить его за рубашку, то хлопать по лицу, легонько и двумя пальцами, не задевая ожоги. Несколько раз даже подергал его за усы. Пары минут интенсивной терапии хватило чтобы Штайнберг, коротко застонав, приоткрыл глаза. Не в силах заговорить от волнения, Леонард помог ему сесть.