— Концовка скомкана, — сказала придира. — И где обещанные вампиры?

Сиделка замолчала и опустила глаза, утюжа взглядом складки на фартуке, который она терзала последние несколько минут.

— … доктора были бессильны! Только деньги из меня тянули. Хотя если бы пришлось растолочь золото и сделать из него микстуру, я бы и тогда не поскупился. Но все впустую. Она так кашляла, казалось, вот-вот ребра сломаются.

— Но почему вы нам ничего не сказали? — спросила Гизела, взволнованная. — Мы с папой знали, что Берта больна, но не представляли, насколько серьезно!

— При всем моем уважении и к вам, и к вашему батюшке, но вы-то чем могли помочь? Кроме того, я боялся… да, именно, что он прознает и решит ее убить, прежде чем… Ох, я ведь верил, что ее можно вылечить. До последнего верил. Поэтому повез Берту на юг, к морю. Надеялся, что морская соль прочистит ей легкие. Мы отправились в Триест, куда поближе. Но в дороге дочку растрясло, так что в Триесте ей стало совсем худо. Тем не менее, смена обстановки ее взбодрила, да и новая еда пришлась по вкусу. Помню, она все время улыбалась, хотя почти не могла двигаться. Тогда я понял, что мы проиграли. Только один способ оставался, и я не мог к нему не прибегнуть. Не мог, понимаете? Хотя куда вам меня понять.

Штайнберг умолк.

Ввиду деликатности ситуации, мы ненадолго оставим наших героев и продолжим рассказ сами.

Окно виллы выходило на море, медленно темневшее в лучах заходящего солнца. Небо было усыпано закорючками чаек. Морской бриз залетел в окно и пробежался по белым муслиновым занавескам. Совсем легкий, он тем не менее заставил вздрогнуть девушку в кресле-качалке. Девушка поежилась и подоткнула плед. Она была вся в поту, поэтому от малейшего дуновения ветра чувствовала себя так, будто ее окатили ледяной водой из ведра.

— Закрой, пожалуйста.

Юноша, который что-то разглядывал в микроскоп, ловя зеркальцем последние лучи, поспешил выполнить ее просьбу. Больная благодарно улыбнулась, но поскольку даже улыбка отнимала слишком много сил, откинулась назад.

Сейчас она напоминала ожившую фотографию — кожа была желтоватой, со светло-лиловыми тенями под глазами. Влажные от пота волосы прилипли к вискам, и губы запеклись. В груди же постоянно клокотало, будто там кипел котел. Ага, если бы! Все таки котел выглядит куда пристойнее чем то, что гнездилось там на самом деле. Как-то в начале болезни она попросила брата показать, что же за микробы ее одолели. Потом раз сто пожалела. Господи, какая неописуемая гадость! С тех пор она чувствовала себя бодлеровской лошадью, внутри которой уже пирует новая жизнь [24]

— Леонард, можно тебе попросить кое о чем? — обратилась она к брату, ломая голову над тем, как бы сформулировать свою просьбу. Он переживал из-за ее болезни еще сильнее, чем она сама.

— Что-то принести?

— Нет. Знаешь, если я умру, ты не мог бы отдать мой дневник…

— Ты не умрешь! — горячо заверил ее Леонард. — Я найду лекарство! Я близок как никогда!

— Конечно найдешь. Но вдруг… если не успеешь…

— Я успею! Просто подожди еще немного. Совсем чуть-чуть. Просто дождись меня, Берта.

— Хорошо. Я постараюсь, — пообещала она и прекратила бесполезный разговор.

Между тем в комнату вошел герр Штайнберг и кивком указал сыну на дверь.

— Иди погуляй.

— Но я должен работать!

— Без возражений, Леонард.

Когда юноша, бормоча себе под нос, вышел вон, герр Штайнберг взял стул и подсел поближе к дочери.

— Я нашел того, кто тебе поможет!

— Еще один лекарь? — скривилась девушка.

— Нет, полная противоположность лекаря. Я еще вчера телеграфировал ему. Думаю, через несколько дней он будет здесь.

Тут в дверь позвонили, громко и требовательно. К досаде Штайнберга, нанятая служанка в тот день отпросилась пораньше, чтобы погулять у кумы на именинах. В доме оставались только господа.

— Кого нелегкая принесла?

— Не знаю, — сказала Берта. — Откроешь?

— Еще чего. Небось, опять шарманщик притащился.

Тем временем кто-то продолжал вызванивать веселый марш. Еще немного — и он оторвет звонок, а то и всю дверь своротит.

— Придется открыть, — сдался фабрикант. — Вот я сейчас кому-то устрою, как говорят местные, сладкую жизнь!

Воспылав желанием отвесить неизвестному наглецу пару затрещин, он решительно спустился в переднюю и распахнул дверь. И сразу же почувствовал, что в глаза ему плеснули едкой розовой краской. Проморгавшись, он понял, что краска тут не при чем. Всему виной была стоявшая перед ним женщина, а точнее — ее ярко-розовое, невероятно блудливое платье с глубоким декольте, обшитым черными кружевами. Волосы незнакомка взбила в высокую прическу с таким обилием шпилек, что ей позавидовал бы дикобраз. Лицо она густо набелила и нарумянила, а губы, и без того крупные, размалевала кармином. Черные глаза под дугообразными бровями смотрели насмешливо. Штайнберг не мог с ходу определить возраст этой особы. Наверное, что-то около тридцати.

Как оказалось впоследствии, он польстил ей лет эдак на двести.

В руках женщина держала ридикюль и маленького белого пуделя, чуть подкрашенного розовым под цвет ее платья. Глаза пуделя смотрели в разные стороны, из пасти торчал кончик языка, шерсть тоже росла как-то неровно. Казалось, его прокрутили через мясорубку, а потом собрали воедино. Не долго думая, незнакомка сунула собачку в руки оторопевшему фабриканту, после чего обернулась к извозчику и разразилась потоком брани, длинным и витиеватым, как горная река. Извозчик тоже в выражениях не стеснялся. Судя по всему, они препиралась из-за платы. Вдосталь пособачившись, женщина швырнула ему деньги и с довольным видом развернулась к Штайнбергу. Ничто так не бодрит, как хорошая склока. Ночь началась правильно.

— Я вход? — спросила она, вырывая у Штайнберга собачку.

— Ч-что, простите?

— Я входить?

— Входите, — автоматически отозвался он, но когда эта сумасбродка проследовала в дом, завопил, — Эй, вы, дамочка! Вы кто такая будете?

В ответ она затараторила по-итальянски, жестикулируя так отчаянно, что пудель, сидевший у нее на руках, пару раз чуть не шлепнулся на пол.

— Черт бы вас побрал, говорите по-немецки! — остановил ее фабрикант.

Столько лет итальянцы были в подчинении у Австрии, давно пора выучить цивилизованный язык!

— Я Лючия Граццини, а это — Тамино, мой собака, — ответствовала итальянка и замерла, ожидая от него какой-то реакции. Видимо, нужной реакции так и не последовало, поэтому она посмотрела на Штайнберга укоризненно. — Неужели вы про меня не слышать?

— С какой стати?

— Я известный оперный певица. Я здесь на гастролях. По всему Триесту висеть плакаты!

Бред какой-то. Неужто прознала про его деньги и решила заручиться покровительством нового мецената? Обойдется.

— Ну знаете ли! Если вы заявились, чтобы пригласить меня на концерт, то даже не рассчитывайте…

— Я приходить не к вам, — рот итальянки презрительно скривился. — Где девушка?

— Отец, кто там? — услышав громкие голоса, позвала Берта и сразу закашлялась.

— Она?

— Да, — прошептал Штайнберг чуть слышно.

— Как ее имя?

Он заколебался. Фольклор не советует называть свое имя вампирам, иначе они получат над вами полную власть. Но разве не для этого он все затеял?

— Берта.

— Хороший имя.

Подобрав юбки, вампирша резво взбежала по лестнице, а Тамино потрусил за ней.

— Привет, Берта! — сказала Лючия, входя в гостиную.

— Кто вы?

— Что-то ты неважно выглядишь, — продолжила гостья, отмечая и тусклые волосы девушки, и ее сепийную кожу.

— Как вы смеете! Что вам нужно? — спросила больная по-итальянски.

— У тебя есть шоколадные конфеты?

— Есть, — ответила Берта, обескураженная вопросом. — Но…

На столике оказались конфеты и тарелка с недоеденным тирамису. Врачи советовали налегать на мясо и овощи, но когда Берта поняла, что уже не выкарабкается, то махнула рукой на все рекомендации.