И вот я, со своей репутацией храброго редактора, решил уйти. Позже, на инаугурацию нового, «послекоротичевского «Огонька», возглавленного уже Гущиным и Юмашевым на пару, как главный гость придет главный охранник Ельцина, гэбэшный генерал Коржаков с поздравлениями; наконец-то у них все стало как надо. Что касается моей храбрости, то уже в Америке я прочел книгу московского корреспондента газеты «Филадельфия инкуайрер», который рассказывает, как на встрече с редакторами Горбачев похвалил нас за храбрость, а я вроде бы встал и сказал ему: «Плохо, если надо быть храбрым, чтобы делать у нас в стране хороший журнал. Пожалуйста, руководите так, чтобы храбрость не была в числе главных примет российского журналиста. Мы же не дрессировщики тигров и не акробаты под куполом…» Тем не менее на обложке книги об «Огоньке», вышедшей в Америке, английский писатель Джон Ле Карре снова пишет о моей храбрости, как будто я воевал в окопах, а не возглавлял популярный еженедельник.
В междувременье случилось еще несколько «историй-звоночков», в частности подставленная мне Гущиным и не проверенная до конца статья следователей Гдляна – Иванова о коррупции в ЦК советской компартии. Чтобы вывернуться, мне чуть ли не самому пришлось в дальнейшем провести следствие, посидеть с Гдляном над видеопленками допросов чиновных вельмож, а затем в президиуме Всесоюзной партконференции в Кремле вручить Горбачеву папки с делами вороватых партийных функционеров. Хорош был тогда скандал, но он стоил здоровья, и не только мне: в день моего выступления какой-то грузовик долбанул мою служебную «Волгу», помял машину, сильно ушиб водителя…
Я пишу все это, раскаиваясь. Не удалось совместить в журнале розы и виноград, красивое с полезным. Сейчас, когда российское население отважно борется с капитализмом и коммунизмом одновременно, я снова отчетливо понимаю, как в «Огоньке» времен его взлета скрестились два главных направления жизни и не смогли соединиться. Романтический дух перемен, надежды на лучшее и спокойная уверенность вороватой братии, все больше забирающей власть, сталкивались не только в журнале – во всей стране. Мы были как бы малой моделью всероссийской ситуации. Мой заместитель почти гордился тем, что ничего не смыслит в вопросах культуры, но был вхож куда надо и притом умел делать деньги. Он был бизнесменом, откровенно полагая, что зарабатывание денег и интересное чтение могут и не иметь между собой ничего общего. Зато я умел делать хороший журнал, знал, где и что для этого надо взять, но это, как говорится, совсем другая профессия. Забавно, что, приведя Гущина к власти, крепкие ребята позже пробовали посылать его в разные страны, по моим следам, пробовали внедрять его туда, куда я был вхож, хотели оседлать добрую огоньковскую репутацию. Ничего из этого не вышло. Как говаривал один немецкий философ в униформе: «Каждому – свое!»
Бывало очень тревожно. По ночам начал названивать телефон, и мне настойчиво советовали не вмешиваться в чужие дела; новая жизнь накатывала немилосердно. Человеческие умения входили в моду и выходили из моды, но чиновники были нужны всегда. Мой заместитель был победоносной серой мышкой на все времена, обладая универсальными умениями, применимыми где угодно. Юмашев был посложнее, все-таки журналист, человек творческий, почти что член семьи Ельцина. Он дружил с его дочерью Татьяной (Коржаков непочтительно высказывался на эту тему, но кто же ему поверит) и писал книги Борису Николаевичу. Еще в «Огоньке» отладилась система продажи этих рукописей за рубеж через лондонского литературного агента Эндрю Нюрнберга. Юмашев откровенно гордился: «Да, я служу Ельцину и устраиваю его дела!» Он очень дополнял своего друга Гущина, становясь как бы звеном между чиновниками и журналистами, потому что умудрялся одновременно быть тем и другим. Это было знамение времени. Новая пресса, новые отношения приходили в жизнь, где слишком многое осталось как было. Серые мышки никуда не девались. Палеонтологи серьезно утверждают, что когда-то, после того как на Земле погибли все динозавры, надолго воцарились крысы с мышами, мелкие грызуны – они никогда не исчезали на этой планете и, по-моему, не исчезнут.
…Прошло несколько лет, и Гущин решил удивить меня, пригласив на банкет по случаю своего дня рождения в ресторан Дома журналистов. Гостей он представлял, начиная не с имен, а с должностей: «Это зампредседателя Совета министров, это министр печати, а это вот еще один министр…» Я министров на семейные праздники никогда не сзывал, потому что моя жизнь устроена по-другому. Мне этого не нужно. Ему, Гущину, это было необходимо, так как чиновники не существуют вне своих связей, у них групповая ценность важнее всего.
А тем временем мне шли приглашения из разных стран, больше всего из Америки. За океаном уже в основном пересажали самых вороватых чиновников и стали усердно исследовать, как можно делать прессу в условиях законности. На год я взял стипендию для изучения всех этих дел в Колумбийском университете Нью-Йорка, а затем уже начал изучать предложения о постоянной работе. Первыми пришли приглашения из калифорнийских университетов, затем из университета штата Мичиган, но всего на семестр, затем из Бард-колледжа под Нью-Йорком, на два года. Затем из Бостона – на год. Это было то, чего я хотел: остановиться, оглянуться, подумать. Завершая переговоры в Америке, я, как капитулирующий генерал, сдал Гущину и Юмашеву знамя и печати журнала. В Бостоне меня приняли очень радостно, я придумывал, что именно буду преподавать, но на прощание хотел еще сделать для «Огонька» интервью с президентом Тайваня (играло роль и то, что меня давно туда приглашали, и то, что в нашем МИДе слышать про такое интервью не хотели, боялись окрика из Пекина). В общем, с начала сентября начинался учебный год, а на 19 августа 1991 года у меня был билет из Нью-Йорка в Тайбей, столицу Тайваня, на 20 августа было назначено само интервью. Но позвонила Лариса Сильницкая с радио «Свобода» и сообщила, что в Москве произошел путч. Все Тайвани отпали сразу же. Лететь в Москву? Зачем? Если путч серьезный, меня взяли бы прямо в аэропорту, если несерьезный, то тем более незачем ехать. Многие известные либералы – Каспаров, Старовойтова, Афанасьев – были в это время по заграницам и тоже не поспешили домой. Прилетел в Москву Ростропович, который никогда и никем не будет арестован, кроме правительства самоубийц. Кто тронет музыканта такого уровня?
Путч помог мне: он был как водораздел, я легко смог объяснить в журнале, почему не возвращусь работать. Мы созвонились с Гущиным и подтвердили прежние договоренности. По факсу я послал письмо с просьбой разрешить мне уйти. Гущин скоренько провел собрание, где узаконил свое редакторство (понятное дело, он был единственным кандидатом). Журнал напечатал благодарственное письмо в мой адрес с перечислением всех заслуг и до сих пор на всех титульных страницах печатает мою фамилию. Спасибо. Повыступав в дни путча по всем американским радио- и телеканалам, я через несколько дней ненадолго возвратился в Москву, где «Огонек» устроил роскошный ресторанный бал в мою честь. Спасибо. В редакционном сейфе я все же оставил неподписанный приказ о строгом выговоре Гущину с длинным перечислением его грехов. Он прочел, но ничего не сказал – многие прежние грехи шли теперь за достоинства.
Как-то очень быстро журнал обрушился. Лучшие из сотрудников были по-прежнему на виду, но вне «Огонька». Дмитрий Бирюков контролировал издание «Итогов», во многом занявших прежнюю огоньковскую нишу. Артем Боровик цвел со своим «Совершенно секретно».
Гущин угробил «Огонек» в рекордные сроки. Вначале он уменьшил формат – можно было не мучиться с огромными репродукциями. Затем растерял автуру. Зато вскоре каждый номер журнала открывался его, Гущина, портретом, да все в разных костюмах, да все в разных галстуках… Такое я видел только в американских универмагах, где иногда вывешивают при входе портрет главного менеджера. Вскоре аналитических материалов в «Огоньке» стало еще меньше – всю центральную часть, самую важную когда-то, готовившуюся загодя, надолго заняли телепрограммы, которых навалом в любой газете. Тираж скукожился до нескольких десятков тысяч, журнал почти не читали, во всяком случае – те, кто за него дрался еще вчера. Когда «Огоньком» завладел Борис Березовский, он подумал-подумал и расстался с Гущиным. Но тот не пропал, универсальные чиновники нужны всегда, он еще пригодится, он еще что-нибудь угробит… Юмашев же растворился в верхних слоях чиновничьей атмосферы, окончательно уйдя в семью президента, поруководил ельцинской администрацией, затем отыскал себе место как бы в ней, но и вне ее. Жизнь продолжается!
