Он это и вправду умел очень хорошо: организовать вечер, снять зал для встречи с читателями, заказать стаканы с эмблемой журнала, устроить редакционное чаепитие. Мне никогда прежде не приходилось работать с человеком, который в творческом коллективе был бы хозяйственником, воплощающим номенклатурное устройство советской жизни. Гущин, бывший секретарь Краснопресненского райкома комсомола Москвы и недавний сотрудник большевистской «Советской России», ничего не знал о литературе и искусстве, поскольку в его обязанности никогда не входило что-нибудь знать об этом. Я уверен, что, если бы ему велели, Гущин бы освоил в нужном объеме и это, но ему пока никто не велел. Иногда он, впрочем, предлагал поместить на обложку портреты кинозвезд и художников. Именно эта, декоративная, функция была для него в искусстве едва ли не самой важной. Если же речь шла о смысле и других премудростях, мой зам просил его не беспокоить – не по его части, мы же договорились на этот счет… Он, по райкомовскому обычаю, считал любые попытки выяснить смысл жизни через искусство и литературу делом сомнительным, панически боялся писателей и того, что они приносят в редакцию. Прятался, когда в конце коридора появлялся очередной мастер изящной словесности с папкой под мышкой. Мой зам не обязан был разбираться и в музыке, но со времен работы в «Московском комсомольце», где была рубрика «Звуковая дорожка», он запомнил двух рок- (или поп-, я путаюсь в этих классификациях) исполнителей, Макаревича и Гребенщикова. Если речь шла о том, что надо бы, мол, дать что-то о музыке, Гущин предлагал одного из этих двух; мне он сказал, что остальных не знает и не стыдится этого. Так партийные начальники не стыдятся, что знают лишь одного-двух писателей и две-три картины художника Репина-Шишкина.
Впрочем, с первых дней Гущин забурчал по поводу крупных репродукций и больших литературных материалов в «Огоньке», но когда я убедил его, что за это все равно спросят с меня, успокоился и даже повеселел. Я все к тому, что человек этот ни в коем случае не был злым гением; еще раз повторю, что он был чиновником, а российское чиновничество безыдейно. Но оно все прошито, связано общими нитями, круговой порукой; чиновники разных ведомств, в том числе и гэбэшного, искренне помогают в общем деле друг другу. В настоящее время общим делом стало добывание денег, и они служат Большому бумажнику с той же преданностью, с которой недавно служили красному флагу.
Более того, какое-то время вреда от Гущина почти не было – пока он занимался тем, что было ему поручено. До чего же важно, чтобы у каждого человека было свое точное место в жизни, но важно и чтобы он это место хорошо знал! Надо признаться, что и мне (вполне в горбачевском стиле) нравилось иметь в заместителях этакую «серую мышь», вроде бы не претендующую ни на особую популярность, ни на собственные взгляды по основным вопросам (так мне казалось первое время). Мы с Гущиным совместно набирали на работу новых людей, стараясь, чтобы это была молодежь поталантливее. С кем-то пришлось и распрощаться, не без этого. Помню, как пришел ко мне один из журналистов прежней, софроновской, школы «Огонька» Андрей Караулов, этакий ласковый, втирушечный, предупредительный. Все было хорошо в нем, кроме скользкости, этакой постоянной намыленности и готовности выполнить любое задание. Только, мол, прикажите-укажите – разорву кого скажете! У него со многими были собственные счеты, которые постепенно начали сводиться через журнал; в общем, я пригласил его и попрощался. После «Огонька» он приживался еще во многих местах, написал книжки. Но я никогда не жалел о расставании – деловых людей я мог брать каких угодно, у них служебные функции, но журналистов хотелось брать только тех, на кого бы я смог положиться. По этой же причине мы расстались с репортером Феликсом Медведевым, пронырливым, но очень уж торопливым. Такие когда-то писали о кошке, спасенной из пожара, или о пьянице, оказавшемся под пролеткой. В новом «Огоньке» места им не было…
Одного человека Гущин привел с собой, это был Валентин Юмашев, ельцинский друг дома и способный журналист. Собственно, журналистом он был по призванию, потому что диплом о соответствующем образовании так и не сумел получить. Он учился на очном, заочном и всех, какие бывают, вариантах факультета журналистики, но так и не довел учение до стадии защиты диплома. Ну что же – практик так практик. Тем более что Юмашев получил в подчинение отдел писем и сделал его отлично работающим подразделением журнала. Шутка ли, в «Огонек» приходило до тысячи писем в день, и разобраться с ними бывало вовсе не просто. Более двадцати женщин пыхтели над конвертами день и ночь. Позже выяснилось, что не только они. Но это уже другая история.
Собственно говоря, обо всем я узнал не с самого начала, а, так сказать, начиная с итогов. По приглашению какого-то французского журнала я оказался в Париже и зашел в издательство «Галимар». Обсудил там собственные писательские мечтания, собрался уходить, но в это время пришли из бухгалтерии и сказали мне, чтобы я передал Гущину с Юмашевым: гонорар уже переведен в Москву. Я ничего не понял. Юмашев писал немного, а Гущин вообще ничего не писал, кроме протоколов на партсобраниях и докладных записок, – какой гонорар? Тогда мне показали книгу, составленную из писем. Гущин с Юмашевым, оказывается, провернули целый бизнес, создавая и продавая зарубежным издателям книги читательских писем в «Огонек». Идея была вовсе не плохой, и, когда я спросил в Москве у своего зама, почему она осуществляется втихаря, тот ответил, что как-то не удавалось поговорить со мной, но следующие издания они запланировали выпустить с моим предисловием. В «Галимаре», мол, был пробный камень – сами не ведали, как получится. Ну ладно, тогда я сказал, что из Парижа им переведены гонорары, Гущин с Юмашевым испугались, ринувшись на их поиск, что во все времена в Москве было делом почти бессмысленным. Позже Гущин пришел ко мне в кабинет и заговорил о сокровенном: что деньги надо делать, время сейчас такое. Он показал мне кредитную карточку лондонского банка (в то время великую редкость в Москве, Гущин звал этот банк «Барклай») и сказал, что может устроить такую же для меня. В Лондоне, мол, у него уже есть зарегистрированное дело. Так у меня с заместителем получился едва ли не единственный разговор «о личном». Неудачная попытка, потому что я, естественно, удивился, что в журнале ничего о делах и счетах не знают, и сообразил, что мне предлагают вступить в долю с партнерами посерьезнее, чем удалые сотрудники «Огонька». Впрочем, с самого начала мне казалось, что все эти счета и карточки вряд ли могли быть организованы без соответствующих позволений. Но это на моем уровне недоказуемо, так что пусть останется в сфере предположений. Что я знаю наверняка: спецчиновники любят и умеют устраивать для себя спецпартии и спецкормушки, почти не прячась – «свой к своему». Жизнь била ключом…
Что еще интересно: чиновники в любой среде вначале пробуют завоевать и отгородить свою независимую территорию, а затем принимаются ее расширять. Гущин с Юмашевым теперь уже почти постоянно были заняты какими-то делами, о которых я в дальнейшем узнавал случайно и не от них. Вдруг ко мне примчался сотрудник «Крокодила» Виталий Витальев (позже он эмигрировал в Австралию и неплохо там устроился); оказывается, на английском вышла книга избранных статей из журнала (Витальев регулярно публиковался в «Огоньке»), а ему ничего не заплатили. «Присылайте его и других ко мне, разберемся и доложим», – сказал Гущин. Как-то договаривались… Когда я в следующий раз оказался в Париже, мне там передали конверт с гонораром за перепечатки из «Огонька». По возвращении я его надлежащим образом оприходовал и сдал в бухгалтерию под положенные расписки. Мой зам пожал плечами: «Зачем?» Он сосредоточенно продолжал разворачивать предприятия вокруг журнала. Я бы ничего не имел против, если бы это приносило ощутимую пользу для всех сотрудников. Между тем множились вокруг какие-то фонды для борьбы с ужасными болезнями. Фонды освобождались от пошлин, но для несчастных больных завозили телефоны и телефаксы, о которых я тоже узнавал случайно. Я закрывал эти фонды один за другим, но они возникали под другими названиями и в других местах. Мне раз за разом объясняли, что время сейчас такое – хороший чиновник может хорошо заработать, ничем не рискуя. «Да и прикрытие, – вполголоса добавлял мой заместитель, – у нас тоже есть». А я представлял себе наш чистый журнал в центре шумной аферы и, вздрагивая, отказывался. С моим заместителем мы все больше оказывались как бы в разных измерениях, убежденные в собственной правоте – но по отдельности каждый. Вокруг журнала возникали целые базарчики, соединенные с «Огоньком» только лишь его добрым именем, под которое можно было тогда получить все, что угодно. Денежные заботы поглотили моего заместителя полностью, и пришлось для работы взять еще одного. Выгнать прежнего? Как и зачем? Все становилось похоже на борьбу с тараканами в коммунальной кухне, где кажется, что усачи приходят и уходят, когда им вздумается.
