Еще в 1046 г. поморяне не признавали власти поль­ского князя95. И только после 1047 г. Казимиру I уда­лось подчинить себе Поморье96, причем Восточное По-• морье непосредственно вошло в состав Древнепольского государства, а   Западное — признало   свою  вассальную зависимость

Вслед за тем, несмотря на сопротивление Империи, вновь начавшей опасаться усиления Польши, около 1050 г. воссоединена была и Силезия98, а в 1054 г., в год смерти Ярослава Мудрого, Казимиру удалось догово­риться о сохранении ее в составе своих владений под условием уплаты чешскому князю ежегодной дани. Козьма определяет эту дань в 500 гривен серебра и 300 гривен золота ежегодно". Вместе с тем было разо­рвано существовавшее, по-видимому, в период 1042— 1054 гг. 10° чешско-поморянское политическое сотрудни­чество.

Одновременно польским князем и польскими феода­лами предпринимались самые энергичные меры по вос­становлению церковной иерархии. Этого требовали как классовые интересы польских феодалов, так и государ­ственные интересы страны.

В 1049 г. в Польше было восстановлено архиепис­копство, но с центром в Кракове101. Вслед за восстанов­лением церковной самостоятельности должна была прийти самостоятельность государственная. Ее добился преемник Казимира I Болеслав II Смелый, короновав­шийся в 1076 г. королевской короной.

Анализ политики Болеслава II, как и преемников Ярослава Мудрого на Руси и Бржетислава I в Чехии, не входит в задачи настоящего исследования. Они дей­ствовали в существенно отличных как внутриславянских стран, так и на широкой европейской арене, условиях, чем их отцы. Внутри славянских стран резко усилива­лись, становясь доминантой развития, тенденции фео­дальной раздробленности. В европейскую политическую жизнь вихрем ворвался великий спор из-за инвеституры. Здесь нужно только подчеркнуть, что если в 40—50-е годы польским феодалам и их государю удалось со­хранить целостность Древнепольского государства,

а в дальнейшем монархии Пястов удалось добиться го­сударственной самостоятельности, то объясняется это прежде всего тем, что они сумели опереться на союз со славянской Русью. Этот бесспорный вывод полностью опровергает лишенные оснований домыслы буржуазно-националистических историографов, о, якобы, извечном польско-русском национальном антагонизме.

Та исключительная роль, которая была сыграна Русью в 40—50-х годах XI в. в политическом развитии Центральной и Восточной Европы, объяснялась ее ог­ромным политическим подъемом во второй половине правления Ярослава Мудрого. После смерти Мстислава Черниговского и Тмутараканского Русь вновь, как и при Владимире Святославиче, оказалась объединенной в руках одного правителя. Центробежные силы, подго­тавливавшие торжество феодальной раздробленности, временно отступили перед силами раннефеодальной концентрации. В 1036 г. последний из оставшихся в жи­вых сыновей Владимира Судислав был заточен 102, и вся власть сосредоточилась в руках Ярослава Владимиро­вича.

Обособленность Полоцка, где продолжал сидеть Брячислав Изяславич, не могла сильно ограничивать власть киевского князя, тем более, что есть основания думать, что в походах начала 40-х годов на Литву103. Ярослав и Брячислав выступали совместно104. В сущ­ности говоря, в этом смысле никаких изменений, по сравнению с эпохой Владимира, признавшего обособлен­ность Полоцкого княжества, не произошло.

Поэтому автор замечательного памятника древне­русской литературы “Слова о законе и благодати”, со­зданного в 1049 г.105, митрополит Иларион с полным основанием сравнивал Владимира и Ярослава, видя в правящем великом киевском князе прямого наследника и продолжателя дела его отца Ш6.

Могучий подъем Руси после довольно ушгельного периода феодальных усобиц (1013—1036 гг.) нашел свое чрезвычайно яркое и показательное воплощение в огромной строительной деятельности Ярослава. В 1037 г. был заложен главный храм города и государства — Со­фийский собор — огромное пирамидальное тринадцати-1лавое здание, не имевшее себе равных по монументаль­ности не только в Древней Руси, но и в странах Запад­ной и Центральной Европы.

На запад от него возводятся три монастырские церкви- Св Георгия (патрона Ярослава), Св. Ирины (патрона его жены) и еще одна церковь, имя которой неизвестно.

Киев расширяется и украшается не только как цер­ковный, но и как светский центр государства, столица могущественной Руси. Значительно выросший город ук­репляется огромными валами и рублеными деревян­ными стенами. Приезжий и путник могли вступить в город через трое ворот—Крещатицкие, Жидовские и Золотые. Последние одним уже своим названием подчер­кивали стремление Ярослава уподобить и противопоста­вить Киев великолепному и царственному Константино­полю 107 Может быть, поэтому же имя Св. Софии полу­чил и кафедральный собор

Расстраивался, укреплялся и украшался не один Киев. По словам киевского летописца, Ярослав не только Св. Софию “созда сам, украси ю златом и серебром”, но “и ины церкви ставляше по градом и местом”108. Большое внимание уделялось великим князем и рус­скому окну на Балтику-Новгороду. Под 1044 г в Нов­городской Первой летописи сообщается: “... на весну же Володимир 109 заложи Новъгород и сдела его”110, а уже под 1045 г. идет новая запись: “Заложи Володимир святую Софею в Новегороде”1И. Судя по летописной статье 1049 г., отмечающей пожар в Новгородской Со­фии, она “беаше... честно устроена и украшена, 13 верхы имущи...”112. Уже в следующем, 1050 г. Новго­родская Первая летопись отмечает восстановление Со­фии: “Свершена бысть святая Софеа в Новегороде, по­велением князя Ярослава и сына его Володимира и архиепископа Лукы” из. И по имени и по архитектуре главный новгородский храм имел своим прототипом сто­личную Св. Софию114.

Не менее ярко, чем монументальное строительство времен Ярослава, подъем Руси характеризует и ее не­обычайно широкая и многоплановая внешняя политика. Ярослав, проведший большую часть жизни в ме/кдукня-жеских усобицах и интригах, связанных со сложными внешнеполитическими акциями, вступил на великокня­жеский троп не только искушенным, многоопытным и ловким дипломатом, но и политиком, имевшим трезвый взглят, на вещи, полностью сознающим величие стоящих перед Русью за та ч и преисполненным высокого пред­ставления о своем сане главы Русского государства. Поэ­тому не чувствуется абсолютно никакой натяжки в той характеристике, которую дает ему древнерусский писа­тель Иларион, как наследнику и продолжателю объеди­нительных традиций Владимира Святосланича. Поэтому же, конечно, не случайно появление в “Повести времен­ных лет” под 1036 г. титула Ярослава — “самовластець Рустеи земли”115. Титул этот несомненно отражал пред­ставления правившего в Киеве князя о себе как о совер­шенно самостоятельном, независимом государе. Показа­тельна в этом смысле и титулатура, употребляемая Иларионом в его “Слове о законе и благодати”. Иларион называет Владимира, продолжателем дела которого в его глазах был Ярослав, “великим каганом” 116 и “едино-держцем”117. Оба титула обозначали самостоятельных и независимых государей. То же значение имел и приме­няемый к Ярославу Титмаром Мерзебургским титул “король” (rex) 118. Не меняет дела и тот факт, что на одной из печатей, связываемых с Ярославом, фигури­рует титул “архонт”. Как указывает В. Н. Лазарев, титул этот тоже “обозначает самостоятельного влас­тителя” 119.

Особый интерес представляет опубликованная С. А. Вы­соцким в 1959 г. надпись на стене Киевской Софии, в которой Ярослав назван “царем”: “В лето 6562 12° ме­сяца феврари 20 усъпьне царя нашго въ въсискрьсе-ни... Феодора” 121. По мнению акад. Б. А. Рыбакова, надпись эта подтверждает гипотезу М. Д. Приселко-ва 122> что в юз/ г_ после смерти Мстислава, Ярослав принял императорский титул 123.