С другой стороны, присоединение Малой Польши к Древнепольскому государству и укрепление власти киевского князя в западнорусских землях привело к то­му, что Киевская Русь и Польша стали соседями на очень большом отрезке своих границ. С расширением соседства, естественно, расширились и культурные и эко­номические контакты между двумя странами, а польско-русские отношения превращались в весьма существен­ный фактор, влиявший на общую международную си­туацию, на общий политический курс как Руси, так и Польши. Развитие польско-русских отношений превра­щалось в важный элемент общего политического разви­тия стран Центральной и Восточной Европы.

Любопытно, что новой расстановке сил соответство­вали как бы и перемены, происшедшие на польском и чешском княжеских столах.

Мешко I, скончавшемуся в 992 г., не удалось, судя по документу “Dagome iudex”, довести до конца борьбу с Древнечешским государством за Малую Польшу. Борь­ба за Краков завершилась только при его преемнике Болеславе Храбром — сыне чешской княгини Добравы.

Со смертью Мешко с тогдашней международной аре­ны действительно сходил выдающийся европейский го­сударственный деятель, человек очень трезвого ума и расчета, широкого кругозора, большого дипломатиче­ского чутья и умения. Между ним и его противниками в Польше — “племенными” династами — и, может быть, его предшественниками, дело которых он столь искусно продолжал, существовала, конечно, дистанция огромно­го размера. Едва ли может быть какое-нибудь сомнение, что этот, по всей вероятности, почти необразованный, скорее всего неграмотный, жестокий и мстительный, князь был одним из самых талантливых государей Централь­ной и Восточной Европы. И уж, во всяком случае, нельзясомневаться в том, что у него была тяжелая рука, что олицетворяемая им княжеская власть была суровой и сильной, ибо только такой в-ласти требовали тогдашние политические условия, только такая власть могла обес­печить коренные классовые и политические интересы гос­подствующего класса феодалов в целом.

При Мешко I Древнепольское государство не только внушительно расширилось территориально, но и превра­тилось в одно из ведущих государств на Балтийском море. На севере и востоке Европы оно стало очень актив­ным участником политической жизни тогдашней Европы. Польская дипломатия часто успешно действовала при дворе германского императора, в Чехии и Дании, а мо­жет быть, даже в Швеции и Венгрии4. Стремясь обеспе­чить свои государственные интересы, Мешко I завязы­вает связи с далеким Римом, а временами ведет даже вместе со своим чешским соседом серьезные политиче­ские интриги в Империи, поддерживая непокорных вас­салов императора.

Продолжателем политики Мешко I был его старший сын Болеслав Храбрый. Вступление его на польский вели­кокняжеский стол произошло, однако далеко не гладко.

Перед смертью Мешко I, по-видимому, разделил го­сударство между своими сыновьями5. Источники не дают твердых оснований, чтобы судить, каким образом были распределены между ними польские земли. Особенно сло­жен вопрос с уделом, выделенным Болеславу Храброму. Существующее в науке предположение, что Болеславу принадлежала краковская земля, которой он правил, на­ходясь под верховной властью чешского князя6, не под­тверждается показаниями источников и плохо вяжется с общей линией развития польско-чешских отношений кон­ца X в. Важен, впрочем, иной факт. Первые годы прав­ления Болеслава прошли в борьбе за восстановление государственного единства. Около 995 г. борьба эта была успешно доведена им до конца. Младшие братья вместе с мачехой Болеслава — Одой бежали из страны. Поморье признало свою зависимость от польского князя7.

Успехи объединительной политики Болеслава I опре­делялись, разумеется, в первую голову расстановкой классовых и политических сил внутри страны, заинте­ресованностью основной массы польской знати в силь­ной центральной власти, которая гарантировала бы ей “право” на эксплуатацию феодально-зависимых кресть­ян. Немаловажную роль должен был, однако, сыграть и внешний фактор — незавершенность польско-чешско­го конфликта, продолжающаяся война с полабо-при-балтийским славянством.

С вступлением на польский великокняжеский стол Болеслава Храброго в политическую жизнь Централь­ной и Восточной Европы входила личность незаурядная, человек больших организационных и дипломатических талантов, политический деятель с чрезвычайно широким, европейским кругозором и могучей, несгибаемой волей.

Несмотря на такие отрицательные черты характера, как любовь к рискованным и авантюрным предприятиям, вспыльчивость и жестокость, Болеслав Храбрый сохра­нился, судя по хронике Галла Анонима, писавшего в на­чале XII в., в памяти потомства как олицетворение госу­дарственного единства и величия раннефеодальной Польши8. Польский хронист именует в своем сочинении Болеслава “великим”, славным”, “королем”9. Возможно, что прозвание “великий” дали ему уже его современни­ки, или он получил его в правление ближайших своих наследников 10. Показательно, во всяком случае, что “ве­ликим” называет Болеслава Храброго и русский летопи­сец11, отмечающий вместе с тем его ум как политика и дипломата и отвагу как полководца 12.

Не менее показательно и другое: если русский лето­писец находит в себе достаточно благородства и объективности, чтобы отдать должное удачливому про­тивнику Ярослава Мудрого, то немецкий хронист Тит-мар Мерзебургский никак не может удержаться от бра­ни и не наградить Болеслава самыми нелестными эпи­тетами. Он готов обвинить польского князя и в “лисьей хитрости”, и в пренебрежении ко “всяким законам и справедливости” 13. Вместе с тем он утверждает, что Бо­леслав был “ниже” своего отца (в том смысле, что не дорос до него) и и постоянно упрекает его в коварстве и вероломстве 15.

Хула в устах такого отъявленного врага Польши, как мерзебургский епископ, не должна, разумеется, при­ниматься в расчет при оценке политической и полковод­ческой деятельности Болеслава I Храброго. Она скорее является свидетельством бессильной ярости и злобы не­мецкого хрониста, свидетельством того, что польский князь умел наносить меткие и жестокие удары своим по­литическим противникам.

Таким образом, в лице Болеслава Храброго польские феодалы приобрели столь же выдающегося политиче­ского вождя, какими были на Руси ее собиратель Вла­димир Святославич и ее последний “самовластец” 16 Яро­слав Мудрый, в Венгрии — король Стефан, а в Чехии — Болеслав II. Зато преемник Болеслава II — Болеслав III Рыжий был явно не подстать своим великим современ­никам. Это был государь недалекий, не унаследовавший от своего отца ни его ума, ни его талантов, хотя и отли­чавшийся, по словам Титмара, вероломством17 и жес­токостью 18. Козьма Пражский, замечая, что Болеслав III “не имел отцовской удачи и счастья в делах” 19, не нахо­дит вместе с тем слов, чтобы как-нибудь отметить досто­инства чешского князя как политика.

Первые годы правления Болеслава Храброго не при­несли существенных изменений   в   политическом  курсе Древнепольского государства. Союз с Империей против полабо-прибалтийских славян и конфликт с Чехией оста­вались осевой линией внешней политики польских фео­далов.

Как уже отмечалось, в 992 г. Болеслав посылал военную помощь Оттону III под Бранибор. В 995 г. он принял даже личное участие в походе Оттона III против бодричей и лютичей20, что, возможно, было связано с резким усилением освободительного движения полабо-прибалтийских славян в предыдущем 994 г. Кведлин-бургские анналы сообщают о восстании в 994 г. против саксонских феодалов всех полабо-прибалтийских славян, за исключением лужицких сербов21.

Как и в 992 г., в 995 г. чешский князь тоже вынуж­ден был принять участие в военной акции против вос­ставших, ограничившись, правда, присылкой вспомога­тельного отряда. К этому принуждала его обстановка, нежелание спровоцировать нападение Империи на Че­хию. Г. Булин, по-видимому, прав, когда подчеркивает, что в конкретных условиях конца X в. старое чешско-лю-тическое сотрудничество не могло быть использовано против Империи и имело ясно выраженное антипольское острие22.