Отказываясь признать так называемый привилей св. Войтеха как целое документом XI в., остается, естественно, считать его основу, содержащую описание границ Древнечешского государства, документом X столетия. Но в. таком случае придется объяснить обстоятельства и цели его появления, а для этого нужно вернуться к характеристике общего положения Чехии и развития польско-чешских отношений второй половины X в.

*    *    *

Разрыв польско-чешского союза и вспыхнувший вооруженный конфликт между Древнепольским и Древне-чешским государствами оказались явлением, сыгравшим чрезвычайно важную роль в дальнейшем политическом развитии Центральной Европы. Именно с этого момента начались, нашедшие столь яркое отражение в хрониках Козьмы Пражского и Галла Анонима, соперничество и вражда польских и чешских феодалов, которые серьезно облегчали восточногерманским феодалам проведение их агрессивной политики. В руках Империи оказывался такой важный политический козырь, как игра на противоречиях между чешскими и польскими феодалами, возможность противопоставить вооруженные силы одной западнославянской страны другой, чтобы не допустить опасного для интересов восточногерманских феодалов усиления ни одной из них.

Предметом спора между польскими и чешскими феодалами были польские земли — Силезия и Малая Польша, являвшиеся одними из самых развитых в социально-экономическом отношении польскими территориями, лежавшими к тому же на чрезвычайно важ'ных и оживленных артериях тогдашней международной транзитной торговли, связывавшей страны Восточной Европы с цент-ральноевропейскими и западноевропейскими странами. Это были слишком богатые и важные области для того, чтобы чешский князь мог добровольно или легко отказаться от них. Для польского князя это была слишком богатая добыча, чтобы он не постарался воспользоваться обстоятельствами и не сделал энергичной попытки овладеть ими. А таким благоприятным для Мешко I и польских феодалов обстоятельством была, казалось, восточная политика императорского двора.

Классовые интересы и западнопоморская политика польских феодалов, как уже отмечалось выше, определяли польско-германский союз против языческих лютичей Но дело было не только в лютическом движении. Могущественная Чехия уже в силу одного своего географического положения должна была представляться восточногерманским феодалам гораздо более опасным элементом в политической жизни Центральной Европы, чем отдаленная Польша. Ослабление Чехии в результате ее конфликта с Польшей вполне отвечало бы реальным политическим интересам восточногерманских феодалов. Естественным следствием такой расстановки сил на центральноевропеискои политической арене было чеш-ско-лютическое сближение.

Итак, в своем конфликте с Чехией польский князь имел основания рассчитывать на поддержку Империи и восточногерманских феодалов, в то время как Болеслав II Чешский мог призвать себе на помощь воинственных лютичей. Однако, даже делая ставку на союз с лютичами против Мешко I, Болеслав II, как убедительно свидетельствуют о том факты, отнюдь не намеревался вызвать на себя ответный удар Империи. Наоборот, в его задачи входила нейтрализация Империи. Чешский князь не мог не понимать и понимал, конечно, как это явствует из сообщений Титмара Мерзебургского, что война на два фронта— и против Империи и против Польши— была явно не по силам Чехии даже в тех границах, в которых она известна по источникам второй половины X в.

К сожалению, при 'нынешнем состоянии источников фактически невозможно проследить по этапам процесс образования того крупного среднеевропейского политического организма, каким была Чехия при Болеславе I и Болеславе II. Обращение к источникам арабского происхождения 137, к несчастью, не всегда дает достаточно прочные основания для сколько-нибудь уверенных суждений. Для целей настоящего исследования, впрочем, вопрос этот не столь уж существен. В данном случае гораздо существенней, что источники второй половины X в. действительно рисуют Чехию крупным раннефео-дальным государством, границы которого далеко выходили за этнографические границы расселения чешской народности. Более того, источники эти рисуют и картину довольно упорной борьбы Чехии и Польши за спорные области, борьбы, растянувшейся на целый ряд лет.

Возможно, что К. Малечинский прав, когда полагает, что начало польско-чешского вооруженного конфликта следует датировать уже 985—986 гг. и что именно в это время Чехия потеряла Верхнюю Силезию 138. Без всякого сомнения свидетельствуют о напряженной польско-чешской борьбе источники применительно к 990 г. При этом свидетельства эти исходят как от памятников немецкого, так и чешского происхождения. Чешский источник— сообщение монаха сазавского монастыря под 990 г.— определенно указывает и место происходящих столкновений. Сазавский монах сообщает под этим годом об утрате чехами Клодзкой Немчи ш.

О польско-чешском конфликте 990 г. упоминают и Гильдесгеймские анналы, подчеркивающие сильную вражду друг к другу западнославянских князей 14°. Обстоятельство это, кстати говоря, подчеркивает и Титмар, в хронике 'которого содержится ряд важных подробностей о конфликте 990 г., помогающих понять политический курс борющихся сторон. Повторив сообщение Гиль-десгеймских анналов о ссоре и вражде между Мешко I и Болеславом TI, Титмар далее рассказывает об обращении чешского князя за военной помощью к лютичам. В ответ Мешко попросил помощи у императрицы Теофано 141.

Союзное немецкое войско действительно вслед за тем прибыло на театр военных действий, вступив на земли слупян (в Нижней Лужице), но оказалось, по словам Титмара, крайне немногочисленным. Титмар даже определенно утверждает, что в походе участвовало всего-навсего четыре отряда142. Если прав 3. Войцехов-ский из, полагающий, что появление немецких войск в землях слупян ясно свидетельствует о том, что в замыслы чешского князя входило вклиниться между Великой Польшей и Силезией, то в неменьшей степени заслуживает внимания и замечание Б. Миськевича, что поведение немецких феодалов в кампании 990 г. следует признать “загадочным” 144.

В самом деле, если считать показание Титмара отвечающим действительности, то придется признать, что поход немецких феодалов. 990 г. имел чисто демонстративный характер. Если же согласиться с Б. Миськевичем, что Титмар явно приуменьшил немецкие силы 145 (в пользу этого как будто говорит высокий ранг военачальников, командовавших войском), то придется пойти еще дальше, упрекая Империю в явном вероломстве. Ведь Титмар определенно сообщает, что до военного столкновения немецких феодалов с чешским князем дело не дошло. Мотивы Болеслава II при этом не вызывают сом-пений. Он действительно не мог надеяться устоять в борьбе одновременно и с Империей и с Польшей, о чем предупреждал его, по словам Титмара, чешский рыцарь Слопан 146, который вел переговоры с немцами. При таких условиях нет ничего удивительного, что Болеслав II предпочел воздержаться от столкновения с отрядом восточногерманских феодалов, добившись, однако, от них, чтобы они выступили в качестве посредников между ним и польским князем, захватившим какие-то бывшие чешские владения 147.

Странным образом немецкие военачальники согласились с предложениями чешского князя. В то время как войско германских феодалов повернуло назад, с чешским князем к польским границам двинулись немецкие посредники. Впрочем, их даже трудно признать посредниками, если верить Титмару. Они скорее находились в положении заложников., ибо когда Болеслав II подошел к Одре, он послал к Мешко посла с предупреждением, что “в его руках находятся его (Мешко.— В. К.) союзники. Если Мешко вернет ему захваченную область (regnum abla-tum), то он (Болеслав.— В. К.} позволит им уйти в целости, иначе перебьет их всех”148.

Поскольку угрозы Болеслава II не произвели никакого впечатления на польского князя, Болеслав ограничился разорением окрестностей. Чрезвычайно показательно при этом, что чешский князь не остановился перед тем, чтобы выдать лютичам одного из захваченных в плен польских военачальников, которого его союзники принесли в жертву своим языческим идолам. Зато в отношении немецких заложников-посредников были приняты все меры к тому, чтобы они смогли избежать мести лютичей и благополучно вернуться домой149. Тем самым чешский князь еще раз продемонстрировал свою лояльность по отношению к Империи, свое определенное стремление избежать серьезного столкновения с ней.