– Я принес рассказы. Прошу прочитать и обсудить их сейчас же.
– Почему такая спешка? – спросили мы.
– На экзамены надо бежать. В институт.
Это был Василий Шукшин. В его поведении было что—то неспокойное, застенчивое и в то же время непреклонное. Он как бы стеснялся своей настойчивости, но вести себя по—иному не мог.
Мы не пожалели тогда, что стали обсуждать его рассказы. По первым же строкам их можно было определить, что в литературу вступает человек со своим взглядом на события и на людей, со своей манерой письма, что он обладает талантом большой грусти, теплого юмора и человечности».
Охотно поверим в эту боевую нетерпеливость и настойчивость Шукшина, проистекающие от робости и стеснения: пусть уж сразу прочитают и выскажутся – не понравится если вовсе, не примут в объединение, то сразу и уйти можно: краснеть и позориться меньше. Но вот к утверждению, что «по первым строкам» и что «он обладал талантом большой грусти, теплого юмора и человечности», отнесемся менее доверчиво, хотя бы потому, что очень расхожее (до чего любит наш брат журналист и критик эти первые строки, а также грусть, юмор и человечность, кому только, начиная с Чехова – «певца сумеречных настроений», – не приписывались).
Автор предисловия А. Андреев ошибся, говоря о том, что Шукшин пришел в литературное объединение «года два назад», то есть в 1961 году (первая книга Шукшина – «Сельские жители» – увидела свет в издательстве «Молодая гвардия» к концу 1963 года). Шукшин пришел туда раньше. Ошибся кое в чем и я, трактуя в свое время появление Шукшина в «Октябре» и его публикации в этом журнале… Тем более охотно предоставляем слово, цитируем пока еще не очень известные воспоминания (во многом поправляющие и андреевские, и мои «частные» ошибки) тогдашнего известного и ведущего сотрудника журнала «Октябрь» – Ольги Румянцевой.
«Помню, – пишет она, – Василия Макаровича Шукшина еще очень молодым – в литературе и кино малоизвестным. Молчаливым, замкнутым, легко ранимым равнодушием, очень стеснительным и в то же время полным внутренней, душевной силы – таким я встретила его, студента ВГИКа, впервые.
В один из непогожих осенних дней 1960 года в небольшую комнату отдела прозы журнала «Октябрь» вошел человек среднего роста, неказисто одетый. Его привел в редакцию студент Литературного института Л. Корнюшин (ныне профессиональный писатель. – В. К.).
– Вот познакомьтесь, – сказал он, – это Василий Шукшин, о котором я говорил с вами. У Васи – рассказы, посмотрите, пожалуйста.
Шукшин исподлобья, с каким—то мрачным недоверием посмотрел на меня, неохотно вытащил свернутую в трубку рукопись и протянул мне.
– Зря, наверное… – сквозь зубы произнес он. А сам подумал (как потом мне рассказывал): «Все равно не напечатают, только время проведут!»»
Далее О. М. Румянцева сообщает, что рассказы Шукшина сразу же захватили ее, легли на сердце. Особенно пришлось по душе, что автор умеет несколькими штрихами нарисовать героя, применить неожиданный сюжетный и психологический поворот, найти точные детали, выпукло определяющие характер героя. При этом чтении О. Румянцеву – отдадим должное ее прозорливости и чутью! – не оставляло ощущение внутренней духовной силы автора, она чувствовала, что молодой писатель настойчиво стремится заглянуть в глубины души человеческой и выявить, не уходя в сторону от жизненной правды, самую суть этой души. Она сочла необходимым, дабы укрепиться в своем мнении и сделать его более основательным для солидной и достаточно «сложной» редколлегии журнала, показать рассказы одному из авторитетных членов редакционной коллегии – Александру Михайловичу Дроздову. Вскоре тот, хотя и был тогда болен, прислал свой отзыв: «Рассказы привлекательны как явно наметившимися литературными достоинствами, так и редкой способностью автора видеть в людях хорошее. Я стою за то, чтобы напечатать весь цикл, за исключением рассказа „Стенька Разин“, над которым, с моей точки зрения, стоило бы еще поработать, еще поискать, авось, найдется истинное».
«Этот рассказ, – свидетельствует далее О. М. Румянцева, – вызвал в редакции наибольшие споры. Первая его половина была написана великолепно. Хорош был Васека – главный герой рассказа, – так верно и крепко схвачен, будто взят прямо из жизни. А вторая половина рассказа показалась нам слабее. Особенно не получился момент, когда Васека, вырезав из дерева Стеньку Разина, показывает свое творение учителю Захарычу… Что же видит Захарыч? Стеньку застали врасплох. Ночью ворвались казаки и кинулись на атамана. Разин бросился к стене, где висело оружие, но споткнулся и упал. Хотел вскочить, на него навалились, заламывали ему руки. Сделав усилие, Степан все же поднялся, но его ударили по голове, и он упал.
Вся эта сцена была полна такого динамичного, быстро сменяющегося действия, что изобразить все это в скульптурной группе было просто невозможно. Здесь чувствовались неестественность, надуманность.
Шукшин внимательно выслушал наши замечания, помолчал… Потом сказал:
– Его ведь предали, Степана—то. Свои предали… Заманили и схватили… А он верил им…
Сказал с горечью, с какой—то внутренней болью. Чувствовалось, что самый факт этот для него гораздо важнее того, что получилось в рассказе. Конечно, никто тогда не знал, какой важной, можно сказать, магистральной темой станет в творчестве Шукшина тема Разина. Возможно, не отдавал себе в этом отчета и сам он. Однако очевидно, что образ свободолюбивого Степана Разина уже тогда волновал молодого писателя.
Шукшин взял рассказ и обещал подумать. Но переделывать не стал. А через два года опубликовал его в журнале «Москва». И только спустя много лет, в фильме «Странные люди», Шукшин вновь вернулся к этому рассказу, глубоко творчески переработал его. Он не только изменил состав фигур, которые вырезал его герой, но, я бы сказала, по—новому, с иных позиций взглянул на его работу, придав ей, всему рассказу совершенно иное звучание, иной смысл… Рассказы Шукшина обсуждались на редколлегии журнала «Октябрь». Мнения о них не были единодушны. В конце концов было решено: рассказы Шукшина с автором доработать и публиковать».
… Я снова перечитал шукшинский рассказ «Стенька Разин». Все в основном так и осталось, как было. Шукшин так и не стал его переделывать, несмотря на соблазн опубликовать этот рассказ в «Октябре» после определенной переработки. Он видел – и справедливо видел, как мы сейчас можем заключить! – в нем больше, нежели увидели тогда сотрудники редакции. И это – неоспоримое свидетельство самобытности, самоощущения себя как художника, свидетельство неистребимой уже веры в себя как писателя молодого Шукшина.
В мартовской книжке журнала «Октябрь» за 1961 год печатаются три его рассказа: «Правда», «Светлые души», «Степки—на любовь». Причем рассказ «Правда» публикует в том же месяце со ссылкой на журнал газета «Труд» (со временем такие перепечатки—анонсы станут нормой для шукшинских рассказов). В январе следующего года «Октябрь» публикует еще один рассказ Шукшина – «Экзамен», а в мае 1962–го – еще три: «Сельские жители», «Коленчатые валы», «Леля Селезнева с факультета журналистики». Но Шукшин работает в это время очень много, активно ищет себя в прозе.
«С отличными рассказами выступает Василий Шукшин, – высказывает свое мнение 16 ноября 1962 года в „Комсомольской правде“, в статье, посвященной творчеству молодых литераторов, главный редактор „Октября“ Всеволод Кочетов. – Но мы знаем, что он готовит и крупное произведение». (Имеется в виду роман «Любавины», работа над которым была начата еще до ВГИКа и продолжалась все эти годы. По некоторым, неоспоримым свидетельствам, Шукшин начал перепечатывать роман в Воронеже, во время съемок «Золотого эшелона». Перепечатывала его Элла, быть может, не случайно ее имя носит героиня шукшинского рассказа «Степкина любовь».)
Журнал «Октябрь» просто не в состоянии напечатать все, что выходит из—под пера молодого литератора, к тому же (и эта причина, быть может, самая главная) далеко не все его новые рассказы находят одобрение и поддержку тогдашней редакционной коллегии этого уважаемого журнала.
