«Близнецы» переглянулись.

– Это какой Салим? Неужели тот самый? – спросил Ломов.

– Похоже, да, – озабоченно кивнул Малков. – Если мы возьмем такую рыбину…

Логическая цепочка выстраивалась очень четко, теперь оставалось перебрать все ее звенья. В этот же день они вылетели в Тиходонск, распорядившись этапировать туда Галинбаева как можно скорее.

Три дня полевой командир Лечи Исмаилов провел в забытьи. В тяжелом сне, причудливо перемешавшемся с реальностью. Во сне он перегружал на «КамАЗ» огромную пузатую бомбу и резал у вагонов молящих о пощаде русаков, в реальности какая-то женщина поила его крепким бараньим бульоном, какой-то мужчина два раза в день натирал ожоги бараньим жиром.

На четвертый день ему стало получше, и он осознал, что находится в маленькой комнатке с небольшим мутным окошком. Голые беленые стены, старый деревянный стол, две грубые табуретки, – вот все ее убранство. Он лежал на каком-то топчане, на не слишком чистых простынях, но было мягко и тепло. Судя по специфическому запаху, матрац и наволочка были набиты овечьей шерстью, накрывало его старое солдатское одеяло. Все это Исмаилова не смутило: полевой командир привык к походному быту и не гнался за комфортом. Хотя в родном горном селе построил из итальянского кирпича огромный дом, в котором имелись не только непривычные для здешних краев «удобства», но даже сплиты и джакузи, привезенные из Москвы. Зачем они нужны, было не слишком понятно, но в новое время это считалось хорошим тоном.

Ближе к вечеру появился Муса Хархоев с какими-то двумя ребятами. Похоже, что прибыли члены его бригады.

– Как здоровье, амир? – вежливо спросил Муса, как полагается по этикету. Но сел на табуретку сам, не дожидаясь приглашения. Это показывало, что он не считает, что пришел к старшему – так, к равному себе.

– Слава Аллаху, гораздо лучше, – выдержал этикет и Лечи, но сразу же перешел к делу.

– Сообщи нашим, пусть пришлют пять-шесть ребят! – приказал он. – И дай мне гранату и пистолет!

– Зачем, амир? – удивился Муса. – Здесь моих бойцов достаточно, ты в полной безопасности!

– Делай, как я сказал, – Исмаилов откинулся на набитую шерстью подушку. Без собственной охраны и без оружия он чувствовал себя совершенно беззащитным. Потому что приходилось полагаться на Мусу. А он хоть и земляк, но чужой. Чужая кровь, чужие интересы, чужой род. На чужих надежды нет. Сегодня все хорошо, а завтра что-то изменится, и он прикажет своим бойцам тебя задушить. И они это сделают, не моргнув глазом. Потому что таков приказ своего старшего.

– Хорошо, – Муса чуть наклонил голову. Забрав у одного из сопровождающих парней «ТТ», он передал его Исмаилову.

– Гранаты с собой нет, потом принесем.

– Хорошо.

Лечи, сунув оружие под подушку, сразу почувствовал себя увереннее и повеселел. Хотя последнее обстоятельство он постарался скрыть: оснований для веселья никаких не было.

– Сколько наших уцелело? – спросил он.

Муса понурился.

– Аеб погиб со всеми своими, Али Арханов убит и его охрана тоже…

– Знаю, я это видел!

– Много погибло. А спаслось мало. Можно по пальцам посчитать. Магомед жив, только ногу сломал, еще человек пять… Этот, как его, Салим уцелел, только к нашим не приближался, сам по себе ушел…

– Откуда знаешь? – приподнялся на локте Лечи.

– Ребята видели, – равнодушно пожал плечами Муса. – Вскочил в «Ниву» и уехал, даже ждать никого не стал.

Лечи тяжело вздохнул. За проваленную операцию спрос особо никто не учинит: ведь не нарушен ничей личный интерес, никому не нанесена обида. К тому же, у него за спиной целая армия, кто спросит? Даже Али Арханов ничего бы сделать не смог… А вот за этого араба, или кто он там, за него спросить могут! У «Аль-Каиды» длинные руки, они протянутся в самую охраняемую спальню и вцепятся в горло, задушат прямо на шелковых подушках и под атласными одеялами…

– Его беречь надо! Постарайтесь найти, и выполняйте все его распоряжения!

– Все? – остро глянул Муса.

– Я же сказал – все!

Муса незаметно перевел дух. Это же распоряжение Салима – ликвидировать тех, кто видел его лицо. А кроме имама Арханова, видели двое: Лечи и Исрапил. Сейчас Исмаилов снял камень с его души: сам попросил слушаться чужака!

– А что с Галинбаевым? – вспомнил полевой командир о своем заместителе.

– Живой. Только его арестовали.

– Да ну?! – вскинулся Исмаилов. – Это плохо. Но он не сболтнет ничего лишнего. Я в нем уверен.

– Увы, амир… Только Аллах не ошибается, – Муса печально наклонил голову.

– Что ты знаешь, говори! – нечеловеческие глаза сурово сверлили младшего Хархоева.

– Немного. Пока его держат в Ахтырской тюрьме, но привозили на станцию, и он все показывал и все рассказывал! А его фотографировали и на пленку записывали! Завтра его машиной отвезут на вокзал и вечерним поездом отправят в Тиходонск.

Исмаилов закрыл глаза. Его каменное лицо окаменело еще больше. В комнатке наступила тишина.

– Откуда ты все это знаешь? – наконец глухо спросил он.

– От ахтырских ментов. Гяуры за деньги мать родную продадут!

– Будете его встречать? – после длительной паузы снова спросил Лечи.

– Да, – Мусса встал.

– Что ж… Ты прав, не ошибается только Всевышний. Да поможет вам Аллах!

– Спасибо, амир, поправляйся.

Муса вышел, за ним один из сопровождающих. Второй остался в полутемной комнатке и молча смотрел на амира. Это был тот, кто отдал свой пистолет. Разобрать выражение его лица Лечи в полумраке не мог. Парень шагнул вперед и вдруг, как вспышка молнии, Исмаилова озарило прозрение. Он все понял.

– Ты кто? Как тебя зовут? Из какого ты рода? – повелительно спросил он, а сам сунул руку под овечью подушку и влажной рукой обхватил согревшуюся рукоятку пистолета. Ноздри жадно вдыхали спертый, неприятно пахнущий воздух. Хотелось дышать им и дышать – дни, месяцы, годы…

– Это неважно, амир!

– Щенок! – он выдернул руку с оружием. – Ты забыл, кто я!

Но прежде чем курок щелкнул вхолостую, он уже понял: нет, не забыли, все предусмотрели, заранее разрядили оружие!

Демонические глаза Исраилова метали молнии, ноздри раздулись, казалось, что сейчас из них повалит густой черный дым. Но на подручного Мусы это не произвело никакого впечатления. Он сделал еще один шаг и извлек из-под куртки удлиненный глушителем «ТТ», в котором наверняка были патроны.

В полутемной грязноватой комнате глухо раздались три выстрела.

Исрапила Галинбаева на вокзал конвоировали четверо сотрудников Ахтырского ГОВД. Два молодых сержанта – в форме, бронежилетах и с короткоствольными автоматами на коленях, сидели на заднем сиденьи желтого «УАЗа». Оперативник Синицын – мужчина перезрелого для капитанского звания возраста, с густой свалявшейся шевелюрой русых волос и в дешевом, а потому всегда мятом костюме, сидел рядом с водителем, младшим сержантом, в форме, но без бронежилета. Сзади, в тесной клетке, со скованными наручниками руками скорчился арестованный.

Перевозка была самой заурядной, конвой считался усиленным, и капитану Синицыну, составлявшему это самое «усиление», и в голову не могло прийти, что возможны какие-то осложнения. Прокатились по городу пару километров – и все дела. Он даже не стал возиться с бронежилетом и получать автомат – лишняя морока, тем более что прямо с вокзала он собирался отправиться на день рождения к Сереге Волгину из ОБЭП, который всегда накрывал шикарные «поляны».

Молчаливый водитель вел машину ровно и уверенно.

Синицын прикурил сигарету и обернулся назад. В салоне все было спокойно. Пленник вел себя тихо, да и куда ему дергаться со сломанной клешней и раненой ногой! Сержанты сидели ровно, не отвлекались на анекдоты, и даже не лузгали семечки. Капитан покосился на наручные часы. Восемнадцать сорок. Через двадцать минут надо садиться за стол! Хотя обычно все задерживаются: в милиции никто не уходит с работы по звонку.