Практически все, кто был знаком с Исмаиловым, включая и имама Арханова, считали его законченным фанатиком, свихнувшимся на почве ваххабизма. Друзей и родственников у Лечи не было. Он всегда был сам по себе, потому что ненавидел всех вокруг, только некоторых терпел, а некоторых – нет, и они переставали жить. Арханова он тоже ненавидел, но пока терпел.

– Нет, не слыхал. Кто это? – Исмаилов вставил в рот сигарету и щелкнул зажигалкой.

Али недовольно поморщился. Грузный чеченец, пятидесяти трех лет, с тяжелыми набухшими веками и не в меру широкой челюстью не переваривал табачного дыма и запрещал любому курить в его присутствии. Любому, но не Лечи Исмаилову. Арханов самому себе не мог признаться в том, что в глубине души побаивается этого безжалостного человека.

– Это один из руководителей нашего движения.

– Я никогда его не видел . Я никогда не слышал его речей. Я не знаю, чем он помог нашей борьбе. Какой он руководитель? И зачем мне его знать?

– Салим живет или в Иордании, или в Катаре, или в Саудовской Аравии. Он все время переезжает, поэтому никто точно не знает, где он живет. Его мало кто видел и еще меньше тех, кто после встречи с ним остался в живых. Но те деньги, которые ты получаешь от меня, поступают от Салима…

Лечи холодно усмехнулся.

– Откупиться деньгами легче, чем самому участвовать в борьбе. Как это делаю я и мои люди. И ты, – после короткой заминки добавил он.

– Так вот, Салим скоро прибудет к нам. Он будет руководить одной чрезвычайно важной операцией. Пожалуй, самой важной для нашего дела.

Полевой командир усмехнулся еще раз. Представления о важности разные у штабных крыс и у человека, за спиной которого отряд готовых на все головорезов.

– Что же даст эта важная операция? – с едва заметной издевкой спросил он.

Имам Арханов торжественно поднял руку, будто собирался клясться на Коране.

– Атомную бомбу!

– Что?! – Исмаилов поперхнулся дымом. Для столь сдержанного воина, как он, это был признак особого волнения.

– Атомную бомбу, Лечи! – повторил Али Арханов. – Ты представляешь, что это значит для нашей борьбы?

Полевой командир поискал взглядом пепельницу, не нашел и затушил сигарету о ребристую подошву американского армейского ботинка. Потом снова осмотрелся, прикидывая, куда выкинуть окурок. Подвал не выглядел как подвал – хорошая мебель, полки со святыми книгами, ковры… Имам напряженно наблюдал за бесплодными поисками Лечи. Бросить окурок на пол – значит серьезно оскорбить хозяина. Убедившись в том, что подходящего места нет, гость сунул окурок в один из многочисленных карманов своего камуфляжа. Али Арханов расслабился.

– Что это значит? – вопросом на вопрос ответил Исмаилов. – Может, много значит. А может – ничего. Ни я, ни мои люди не сможем ее использовать.

– У нас найдутся специалисты, – кивнул имам. – Думаю, что Салим знает, как с ней обращаться. Надо только захватить ее. И это мы хотим поручить тебе и твоему отряду.

– Где эта бомба?

Полевой командир, не мигая, взирал на имама. Это был гипнотический, нечеловеческий взгляд. Арханов никогда не видел, чтобы глаза Лечи моргали. И сейчас тяжелые веки с густыми черными ресницами оставались неподвижными. Это было противоестественно и внушало страх.

– Она в поезде. Бомбу возит особый поезд, про него известно очень мало. Он никогда не стоит на месте. Постоянно гоняет по всей России. Тебе придется его отследить. Как считаешь, это возможно?

– В жизни нет ничего невозможного, Али, – обращаясь к имаму, как к равному, степенно произнес полевой командир. – Только зачем нам гоняться за поездом по всей России? Надо действовать поблизости от нашей границы, это раз! Найти железнодорожника из наших братьев по вере, это два. Он расскажет, когда будет проходить этот поезд, и мы устроим засаду, это три! Конечно, надо продумать все детали… Большой стрельбы быть не должно, чтобы не повредить бомбу и самим не взлететь на воздух. Я думаю применить газ. Мы отравим кафиров и возьмем бомбу совершенно целой!

Арханов внимательно изучал говорившего из-под полуприкрытых век. На его взгляд, в Исмаилове безусловно было что-то демоническое. Что-то несвойственное простому человеку. То ли его холодные глаза, то ли металлический голос, то ли величавая посадка головы, то ли умение мгновенно разработать план сложной операции. Когда Лечи умолк, в комнате некоторое время еще сохранялась гнетущая тишина. Арханову казалось, что эхо сказанного все еще носится между стен, не в силах отыскать выхода из замкнутого пространства подземного этажа.

– Хороший план, Лечи. Очень хороший.

Исмаилов никак не отреагировал на лесть.

– В каких местах надо искать этот поезд?

Имам пожал плечами.

– Маршрута его мы не знаем, тем более его все время меняют. Но одно известно точно. Он всегда выходит из Тиходонска, и всегда возвращается в Тиходонск. А там у нас есть надежные люди. Про Ису Хархоева слышал?

Елисеевская – небольшая станция в шестистах километрах севернее Тиходонска и в двадцати от районного центра Ахтырска. Работают здесь всего пять человек: начальник Ибрагим Османов, его жена Вера – она же железнодорожный кассир, стрелочник дядя Миша, путевой обходчик Николай и электрик Сергей Павловский. Немногочисленный персонал вполне справлялся с текущими делами, ибо в Елисеевской ежедневно останавливались на одну-две минуты всего четыре поезда, остальные проносились мимо и даже не притормаживали.

По расположению она не совсем отвечала планам Исмаилова, но зато начальником здесь был земляк, и это сыграло решающую роль. Правда, Ибрагим был аварцем, он родился в горном селе, граничащем с Чечней еще в то время, когда Кавказ не знал ни национальных, ни религиозных распрей. Но понятие землячества в этих краях может быть очень широким. Если ты служишь в армии где-нибудь в Волгограде, то твоими земляками будут и чеченец, и ингуш, и черкес, и кабардинец, – любой выходец с Кавказа, имеющий корни в его каменистых горах. Когда ты живешь в Махачкале, то земляками считаются и лакцы, и даргинцы, и кумыки, а может, даже и не похожие на дагестанские народы ногайцы, с их раскосыми, как у калмыков, глазами. Чем дальше от больших городов, где нации перемешаны, как ингредиенты коктейля, тем больше сужается понятие земляка. В родном селе: в дагестанском Гунибе, или в чеченском Аргуне земляк – это, соответственно, аварец или чеченец.

Кавказцы – люди особого менталитета. Вне рода они не могут существовать, как не выживает муравей, не сумевший вернуться в родной муравейник. Если даже кавказец уехал из родных краев и живет в России, на родине остается отчий дом, остаются братья, сестры, дядья, племянники, их дети и дети их детей. Под закат жизни многие возвращаются в родовое гнездо, где тебя все знают, и где ты всех знаешь, где тебя поддержат, помогут, окажут уважение и внимание.

Очередная кавказская война нарушила привычный уклад, спугнула и разбросала людей по разным местам. Но место жительства не меняет законов крови. Если к тебе за помощью пришли земляки, ты должен им эту помощь оказать. Даже вопреки своему желанию, своим должностным обязанностям и служебным предписаниям.

Но начальник станции Елисеевская Ибрагим Османов, которого Муса Хархоев посчитал земляком, повел себя совсем не так, как требуют обычаи предков. Хотя он расхаживал по перрону в тщательно отутюженной форме железнодорожника и в высокой, специально пошитой фуражке, то есть отдавал дань объединяющей все кавказские нации любви к любой униформе, отвечать на вопросы земляков негодяй отказался.

– Как тебе не стыдно? – Лечи Исмаилов принудил себя разговаривать по-хорошему. – Ты же наш единоверец, у нас общая кровь! Наши народы всегда куначествовали, брали друг у друга невест, мы помогали друг другу в трудную минуту! А ты не хочешь нам сказать про гяурский поезд!

Османов сидел на стуле в своем кабинете. Китель у него был разорван, фуражка валялась на полу, под глазом начинал отчетливо проявляться кровоподтек.