На своей территории эта собака не оставляет чужаку никаких шансов. Весит южак килограммов семьдесят; зубы у него, как у волка; упорство, как у бультерьера; сила, как у мастифа; хватки, как таковой, нет, зато за несколько секунд он проходит своими огромными зубищами руку от плеча до кисти. К тому же они молчуны, лают чрезвычайно редко, вот мы и попались в ловушку.

Я замер, боясь пошевелиться, но у моего напарника никогда не было собаки. Неплохо он разбирался только в марках автомобилей. По-моему, в тот момент Костя еще даже не понял, откуда исходит этот низкий и грозный рокот, быстро превращавшийся в жуткий рев.

Южак бросился на нас.

Прыгать обратно на забор было равносильно самоубийству, но и бежать куда-нибудь — ничуть не лучше. Единственное, что я успел сделать, — это, сорвав с себя куртку (слава Богу, у меня привычка не застегиваться до морозов), бросить ее в разверстую пасть псу. Это дало нам несколько мгновений. Мы успели ломануться в сторону, пока южак разносил в пух и прах лучшую часть моего верхнего гардероба.

Через пару секунд пес уже огромными скачками несся за нами. Еще через секунду мы уткнулись в ворота гаража, встроенного в дом. Какое счастье, что хозяин их не запер. От толчка одна створка приоткрылась, мы юркнули в щель и дружно захлопнули ворота. Пес уже бился в нее с другой стороны. Но ворота гаража всегда открываются наружу, это и спасло наши жизни.

После света галогеновых ламп в гараже, казалось, было жутко темно. Я вообще ничего не видел, только слышал, как тяжело дышит у меня над ухом запыхавшийся Костя. Он так же, как и я, повис всем телом на скобе одной из створок гаражных ворот.

— Костя, — шепнул ему я; — я подержу обе створки. А ты найди какую-нибудь доску, лопату или лом, мы вставим эту штуку в скобы и запремся. — Костя отправился выполнять мою просьбу. Но, прежде чем он нашарил в темноте хоть что-нибудь подходящее, мы услышали не очень звонкий, ломающийся, еще детский голос.

— Фу, Арнольд! Фу! Стоять!

Однако Арнольд продолжал бросаться на ворота гаража с громким рыком, громыхая створками, которые я держал, как мог.

— Я кому сказал, Арни! — вновь закричал тот же голос с другой стороны ворот.

А затем произошло то, чего уж я не ожидал никак. Сквозь рык и стук я услышал сопение, это юный хозяин подошел к самым воротам и теперь отталкивал своего лохматого друга, при этом нещадно ругаясь. Затем металл звякнул о металл. Раздался какой-то скрежет, и рык собаки начал удаляться.

— Сидеть здесь! — скомандовал этот кто-то. — Стеречь!

И все стихло. Я легонько подтолкнул створку ворот, чтобы, выглянув в щель, прояснить обстановку. Створка не поддалась. Я понял, что он нас запер.

— Он запер нас, — прошептал я Косте.

— Это Глобус, — отозвался из темноте он. — Я узнал его голос — это Глобус.

Так мы попали в плен к тому, кого искали.

Все оказалось просто, как горелый блин. Мы просидели в гараже чуть ли не до ночи. Никто нас не тревожил, пока не послышался с улицы звук подъезжающего автомобиля.

Потом мы услышали, как Глобус доложил своему деду, что Арнольд загнал в гараж, а он запер двух воров, забравшихся во двор дачи. На наше счастье, академик не был трусом. Он не стал вызывать милицию, а сам отпер гараж и выпустил нас оттуда. Впрочем, чего ему было бояться — с ружьем в руке и верным Арни рядом.

Увидев, кого он поймал, Глобус сразу громко заявил, что в Москву он все равно не поедет. Настала очередь удивляться деду.

После первых же наших слов Валентин Корнеевич пригласил нас в дом и продолжил уже беседу за чаем. Мы рассказали ему, какую бурю неприятных событий вызвало ложное похищение Мити. Валентин Корнеевич только горько удивлялся. Он действительно хотел забрать к себе Митю, не сложились у него и его дочери отношения с Ежовым-старшим. Ксения Валентиновна хотела разводиться, Ежов не давал развода и не отпускал сына, готов был действовать при этом так же, как он обошелся с Костиным отцом. А самому Мите он запретил даже видеться с дедом. Но Валентин Корнеевич был человек упрямый, даром что академик. Короче, не хотел он, чтобы Глобус становился еще одним "новым русским". Не имея возможности посещать внука, он встречался с ним на Новоясеневском проспекте в своей старой "Победе", Его записки Мите иногда передавала сама мама, а иногда дед подкладывал их в известное только ему и внуку потайное место. Получалось, что они еще играли в шпионов. Так продолжалось довольно долго, пока дед не сумел соблазнить внука жизнью на даче, где не надо ходить в школу, не надо ругаться с лицеистами и учителями или слушать дома вечные скандалы. Там всегда есть рядом замечательная машина, собака и дед, который его понимает. Впрочем, учиться Глобус был вынужден и здесь, его образованием занимался сам Валентин Корнеевич. Однако увезти Митю из Москвы было непросто, сначала надо было, чтобы его мама хотя бы добилась развода, а этого-то И не получалось. В конце концов после очередных неурядиц в семье Ежовых, в подробности которых Валентин Корнеевич не стал нас посвящать, он решился увезти Митю и написал ему ту записку, подписанную "В. В. К.". Оказывается, он всегда подписывался так, и его даже так звали на работе. Глобус получил пресловутую записку накануне того дня, в который собирался имитировать свое похищение. Почему он не предупредил Аликановых, для меня так и осталось загадкой, может, просто не хотел, чтобы срывались его собственные планы мести.

Если бы только Валентин Корнеевич знал, что Глобус уже сам начал борьбу за собственную свободу, он бы, наверное, действовал по-другому- Тот что Митя успел к тому времени уже организовать собственное похищение с требованием выкупа, для Валентина Корнеевича было полным откровением. Он долго сидел потрясенный и молчал, глядя на огонь в открытой печи. И сказал по этому поводу только: "Ах, Митя, Митя, какой ты все-таки дурень". Аликановых он никогда не видел и даже не знал об их существовании.

А я лично так до конца и не понял, чего хотел Глобус больше, когда собирался со своего отца вымогать деньги: этих самых денег или попросту отомстить всем, кого считал своими врагами, тем, для кого он "Кактус". Во время нашего разговора на даче грустный Глобус сидел тихо и не произнес ни слова. Мне даже стало его немного жалко. Все-таки предпочел ведь он и мести, и деньгам свободную жизнь с дедом.

Когда мы расставили все точки над "и", было уже поздно собираться в обратную дорогу. Мы только перетащили в дом Костин рюкзак и легли спать.

Утром Валентин Корнеевич вывел свою изумрудную "Победу", в нее уселись я, Костя и Глобус, и мы поехали в Москву сдаваться. Старушка оказалась хороша только с виду. Организм машины сильно износился, и по дороге она трижды ломалась. Мы подолгу стояли, Валентин Корнеевич копался в моторе, кряхтя лазил под днище, и в Москву мы приехали уже в сумерках.

Так как всем, кроме меня, надо было в Ясенево, туда мы и повернули. С Митей Ежовым и его дедом мы расстались возле того подъезда, где полторы недели назад его повстречал Костя. Это был тот самый миг, когда, разрушая собственный план, Глобус бежал к "Победе", оставляя в тревоге и недоумении всех нас. И все-таки, подумал я, получилось лучше, чем если бы Глобус с Аликановыми провернули задуманную аферу до самого конца.

Я хотел уже ехать к себе в Крылатское, где мама наверняка сходила с ума. Но Костя вдруг предложил зачем-то пойти в лицей. До него нам оставалось меньше ста метров.

— И домой позвоним, и в лицее всех успокоим, и Пушкинский вечер посмотрим, — соблазнял меня он.

Я согласился.

Еще с улицы были видны большие светлые окна актового зала и все, что там происходило. Я даже заметил, как какой-то небольшой человечек осторожно просунулся в дверь у задней стены и опустился на свободный стул. Нас-то, конечно, никто не видел. Ведь со света во тьму только тьму и видно.

Пушкинский вечер был, видимо, в самом разгаре. На сцене кто-то играл на скрипке. С удивлением я узнал Машку, ту самую девчонку, что я видел в клубе скаутов, когда приходил туда недавно. Она, оказывается, еще и скрипачка.