- «Сокол», от вас нет 16-9!
- Я «Сокол». 16-9 нет и не будет.
Из-за отсутствия точных координат цели наведение на нее прошло с большими ошибками, цель прошла без поражения. Шестой нуль после 24 ноября. Хороший новогодний подарочек для злопыхателей! За десять лет работы в «почтовом ящике» я вывел эмпирическое правило: «У каждого Моцарта должен быть свой Сальери». Но на мою долю (хотя мне далеко до сравнения с Моцартом) этих «заклятых друзей» выпало многовато, и все они действуют на редкость согласованно и высокоорганизованно, поощряемые и предводительствуемые лично самим министром.
Разбираться в причинах неудачи было некогда: до Нового года оставались считанные часы, надо успеть на самолетах вывезти полигонных ребят в Москву, - благо, было еще в запасе три часа разницы в поясном времени. У меня было препоганое настроение от мысли о том, что я впервые возвращаюсь с полигона с бутафорским ярлыком очеломеенного «зама от ветру», отгороженного от дружного, созданного мной СКБ-30 административными барьерами. Такова была «обстановочка», когда я 31 декабря с приунывшей полигонной братией летел в Москву, надеясь успеть домой к Новому году.
В самолете ИЛ-18, следовавшем спецрейсом в Москву, противоракетную инженерию застал полигонный Новый год - 21.00 по московскому времени. В хвостовом отсеке у кого-то нашлась бутылка шампанского, и этот факт символически отмечен тостом генерального конструктора. Я высказался в том смысле, что сегодня нас подвела нелепая случайность, мы в ней разберемся, и будет для нас грядущий год завершающим на системе «А», и навалимся мы на создание боевой системы. Под шумный новогодний галдеж, смешавшийся с гулом авиационных двигателей, никто не обратил внимания на мимолетный мой разговор с ответственным представителем генерального конструктора на объекте «Сокол».
- Григорий Васильевич, - обратился ко мне Леонид Кондратьев, - а ведь мы могли ее сбить сегодня. Цель была захвачена автоматом, но мне очень уж захотелось подстраховать захват вручную, кнопкой. И почему-то нажал кнопку «сброс». Какое-то наваждение получилось. Всего-то и надо было: смотреть на экран и не вмешиваться.
- Не расстраивайся, Леня, - зато ты теперь на всю жизнь усвоишь, зачем в автоматику обязательно надо вводить «защиту от дурака». А твой секрет пусть останется между нами, - иначе ребята выпихнут нас без парашютов из этого великолепного лайнера.
Признание Лени не рассердило, а обрадовало меня тем, что аппаратура, оказывается, в происшедшей неудаче ни при чем.
По погодным условиям наш Ил-18 смог приземлиться только после пяти попыток зайти на посадку, а второй самолет - Ту-104 - был переадресован на Ленинград, и летевшие в нем полигонные странники встречали Новый год в поезде «Красная стрела».
По пути домой из Внукова я попытался представить себе встречу с женой и сыновьями при моем появлении дома за несколько минут до Нового года. Они настолько привыкли к моим частым и длительным отъездам на какие-то объекты, что могут, здороваясь со мной, спросить: «А когда обратно?» А ведь и в самом деле: для вылета обратно на полигон уже заказаны спецрейсы, сформированы бригады промышленников - своих и от смежников. Да и сам я не задержусь, чтобы успеть к первому пуску в Новом году, назначенному на 13 января, точно в канун «старого Нового года».
За новогодним столом я пробыл недолго. На меня словно бы сразу навалились все полигонные недосыпы, бдения на ЦИСе…
В Новом году в первом же запуске 13 января произошло пропадание сигнала ответчика на 38,4 секунде полета противоракеты. Зато в этом пуске и в четырех последующих - 14 января, 18 и 22 февраля и 2 марта - весь наземный комплекс работал безотказно, - явно плодотворной оказалась идея предновогоднего прогона. И это позволило наконец-то заняться радиолокационной селекцией головной части от обломков корпуса баллистической ракеты: 14 января - вручную,, 18 и 22 февраля - автоматически с использованием схемы сторожевых стробов.
Во всех трех случаях попытки селекции оказались неудачными, но были получены данные для доработки схемы сторожевых стробов. Эти данные незамедлительно передавались по ВЧ-связи в СКБ-30, где круглыми сутками колдовали над расчетами, схемами и аппаратурой начальник лаборатории Юрий Шафров со своими помощниками Аникеевым, Корнеевым, Поняевым, Парамоновым и многими другими, которых министр окрестил детским садом. Любые задания или запросы с полигона, передаваемые по телефону, воспринимались во всех подразделениях СКБ-30 как приказ, который должен быть выполнен «впереди паровоза и даже впереди паровозного дыма».
Однако для доработки аппаратуры селекции и доставки ее на полигон потребовалось некоторое время, которое мы решили использовать для проверки системы по ракете Р-12 с уводом корпуса. Этот пуск был проведен 2 марта 1961 года, аппаратура работала безотказно, но оператор радиолокатора точного наведения № 2 по недосмотру вместо головной части захватил корпус, и противоракета наводилась на некоторую фиктивную цель между головной частью и корпусом.
Поскольку все средства системы сработали безотказно, не было оснований откладывать очередную работу системы «А» по ракете Р-12 с уводом корпуса. Такая работа была назначена на 4 марта. Во время предпусковых проверок по икс-плану не обошлось без перестраховочных задержек, и система вышла на готовность с общей задержкой в несколько часов от назначенного времени, но внезапно режимными службами был объявлен запрет на все виды излучений. Оказалось, что неподалеку проходил поезд, в котором находился иностранец, следовавший в Алма-Ату. Предполагалось, что он может вести радиоразведку.
В связи с этим системе «А» и СП ракеты Р-12 был объявлен режим ожидания, личному составу с подменой разрешены отлучки на обед. Отбой запрета - снова предпусковые проверки, наконец - готовность одна минута, после нее - привычная команда: «Протяжка-1» и «Старт-1», - значит, на нас запущена Р-12. «Захват СДО», «Захват РТН» на табло ЦИСа. Точка падения Р-12 на экране. От репродуктора ЭВМ идут мягкие звуки, похожие на успокаивающий шепот. И вдруг… отметки цели беспорядочно замельтешили по экрану и затем совсем исчезли. Погасли все табло. Исчез и характерный звук из репродуктора, подключенного к ЭВМ. Жуткую тишину нарушает голос по громкоговорящей связи. Это мой голос, но мне самому он кажется абсолютно чужим:
- «Днепр», в чем дело?
- Остановилась программа, - отвечает «Днепр» голосом дежурного программиста Андрея Степанова.
- Пустить снова программу!
В ответ послышалось сначала знакомое чуфыканье репродуктора ЭВМ, а затем по громкоговорящей связи - голос программиста:
- Программа пущена!
На индикаторном пульте все началось сначала, но теперь уже в какой-то спешке выскакивают одна за другой светящиеся надписи табло, на экране - отметка цели и отметка точки ее падения… А вот уже из репродуктора ЭВМ следуют один за другим тринадцать напоминающих рычание звуков. Это «рычат» итерации «подшиваловской» (по фамилии программиста) программы для определения точки перехвата и выработки команды «Пуск» для противоракеты.
После пуска внимание всех находящихся у центрального пульта-индикатора приковано к правому индикатору, на котором высвечивается сигнал рассогласования между истинным положением противоракеты и требуемым для ее точного наведения на цель. Визуально по экрану рассогласование не улавливается, воспринимается как нулевое. Наконец ЭВМ выдает сигнал «Подрыв» для боевой части противоракеты и затем сигнал «Исходное положение» для всех средств системы. Итак, на весь боевой цикл от повторного запуска программы до поражения цели было затрачено 145 сек! Можно сказать, инфарктные секунды. Получилось, что мы нечаянно, проверили систему в жестком цейтноте.
- Итак, Або Сергеевич, - обратился я к полковнику Шаракшанэ, - главное сейчас - быстро доставить и проявить пленки кинофоторегистрации цели и противоракеты в районе их встречи. Только по пленкам сможем узнать, что там произошло на высоте двадцать пять километров, да еще и на удалении более ста пятидесяти километров отсюда. Визуально на центральном индикаторе все вроде выглядит неплохо, но, пока не разберемся с пленками, давайте договоримся: никаких комментариев ни промышленникам, ни военным.
