Дворянство во Франции также пользовалось привилегиею изъятия от смертной казни, хотя в ином виде и объеме. В период наибольшего развития феодализма, когда королевская власть почти потеряла всякое значение, сеньоры не имели над собою верховной власти и совершали преступления безнаказанно. Это было время кулачного права, время разбоев, грабежей и убийств, совершаемых сеньорами совершенно безнаказанно; между тем как в это же время почти весь народ был низведен в рабство и отвечал жизнью за большое преступление, малый проступок и даже ничтожную вину. Но и с течением времени, когда королевская власть как общая власть стала крепнуть, не была вовсе уничтожена привилегия дворянства на ненаказанность или на изъятие во многих случаях от смертной казни. Эти изъятия, с одной стороны, были установляемы в самих законах, изданных королевскою властью, с другой — давались в виде помилования или, наконец, доставались дворянам вследствие слабости и испорченности общей власти, которая не имела ни силы, ни охоты, ни энергии наказывать тяжкого преступника с весом и могуществом. «Когда по приговору суда крестьянин (vilain) лишается жизни или членов своего тела, тогда дворянин (noble) теряет только честь», — таково было общее правило французской юриспруденции, высказанное устами старого юриста Луазеля. Другое правило, ведущее свое начало от времен варварских, по которому «кто не может заплатить деньгами, платит своим телом», имело обширное применение в французской юриспруденции и в позднейшее время. Филипп Август определил: богохульника подвергать штрафу, если он дворянин, и утопить, если он крестьянин.[45] Генрих IV Ордонансами 1601 г. и 1607 г. определил: за нарушение законов охоты в королевских лесах сеньоров и джентльменов подвергать штрафу в 1 тыс. 500 ливров, a roturiers — штрафу или, при несостоятельности, сеченью розгами до крови, временному изгнанию, ссылке на галеры, вечному изгнанию и даже смертной казни, в случае возвращения. За плотское сношение слуги со своею госпожою слугу посылали на смерть, а госпожу прощали.[46] Домашнее воровство наказывалось смертною казнью, а взятки, кража государственного имущества, грабеж народа, если иногда и навлекали наказание, то не строгое.

При определении наказания всегда имелось в виду звание совершившего преступление и звание жертвы; таким образом, преступление, совершенное дворянином над крестьянином или духовным над светским, наказывалось несравненно снисходительнее, чем преступление крестьянина над дворянином или светского над духовным. Чем выше было звание преступника и ниже жертвы его насилия, тем меньше и само преступление, и наоборот. Об руку с этим по закону освобождением дворян во многих случаях от смертной казни шло фактическое их освобождение от оной посредством помилования. До переворота 1789 г. помилование составляло, если не исключительно, то в значительной степени, привилегию одного дворянства; оно давалось в таких размерах, что служило некоторым образом продолжением прежней ненаказанности. В царствование Людовика XIV, который признается за образец абсолютного монарха, дворяне за совершение тяжких преступлений или оставались совершенно ненаказанными, или получали помилование. Дюлор говорит: «Царствования Людовика XIII, Людовика XIV и даже Людовика XV представляют длинный ряд помилований, данных ворам, убийцам и зажигателям из дворян. Везде встречаем самые возмутительные преступления, совершаемые или покровительствуемые дворянством. Придворные ходатайствовали, употребляли усилия смягчить черноту преступления своих протеже, и король, уступая гораздо чаще докучливости тех, которые его окружали, чем священным принципам юстиции, давал lettres de grаce, всегда мотивируя заслугами, которые деды преступника оказывали королям, его предшественникам». Так, Гаспар, маркиз д'Эспиншаль, получил помилование за разные убийства во внимание к заслугам своих предков. Дворянин Мореваль, убивший в 1689 г. двух судебных приставов (sergents), хотевших по предписанию суда арестовать его лошадей, получил от короля помилование. Лемонте, автор монархических учреждений Людовика XIV, говорит: «Бандиты, которых бы мы велели прогнать из наших передних, пользовались почетною фамильярностью. Поменары, Шарнасэ, Фалари, преследуемые за отвратительные преступления как воровство и подделка фальшивой монеты, были, благодаря своему известному имени и забавному цинизму, допускаемы в самые высокие компании». В 1665 г. был послан экстраординарный суд (tribunal des grands jours) во многие провинции для того, чтобы «остановить бесчисленное множество отвратительных здодеяний, которые совершались и совершаются без всякого наказания и отмщения по причине знатности и чиновности виновных, которые с полною безнаказанностью угнетают, бьют, оскорбляют, убивают и делают тысячи вымогательств бедному народу». Трибуналу приходилось в один день произносить по 53 смертных приговора. Но приговоры эти были произнесены над отсутствующими (par contumace), и потому они превратились в одну формальность. Именитые преступники пред приездом страшного суда успели для избежания кары удалиться из своих замков; когда же суд оставил их провинцию, они возвратились в свои поместья и принялись за прежнее ремесло преступлений.

Изложенная выше раздача помилований была причиной, что писатели-юристы XVIII столетия, которые занимались изысканием лучших основ правосудия, восставали, за исключением очень немногих, с особенною силою против самого права помилования, которое в настоящее время, будучи применяемо ко всем подданным без различия, не вызывает таких резких порицаний. Филанджиери, один из очень умеренных писателей XVIII в., говорит: «Если закон должен осуждать, а государь прощать, законы, вместо того чтобы остановить действия частного насилия, сделаются в руках какого-нибудь притеснителя всегда надежным средством для угнетения членов общества, которые не умеют получить его милость. Они будут предметом насмешки и презрения для дерзкого раба, который может безнаказанно нарушать их под покровительством какого-нибудь придворного или женщины, в кредит. Следовательно, главный интерес гражданина будет состоять не в том, чтобы повиноваться законам, но чтобы нравиться монарху. Судья, торгующий правосудием, магистрат, виновный в лихоимстве и вымогательствах, генерал, приносящий в жертву своей корысти безопасность и славу своего отечества, министр, пользующийся своею властью для обогащения своей семьи и угнетения своих соперников, должны будут, для избежания наказания за свои преступления, только уступить часть своих богатств метрессе или другу государя. Строгость закона будет поражать только несчастных, которые не могут возвыситься над нею множеством преступлений».[47]

В Англии духовенство в течение нескольких веков пользовалось привилегиею изъятия за тяжкие преступления от смертной казни. Privilеge clеrical или bеnеfice du clergе в Англии, как и в других странах, обязана первоначально своим происхождением светской власти; короли в века детского развития народов наделяли духовенство разными льготами и, между прочим, льготою собственного суда, что соединено было с изъятием от смертной казни. Когда же духовенство достигло богатства, власти, почестей, когда оно возросло в числе, тогда, во-первых, оно не замедлило объявить, что всем, чем оно пользуется, оно владеет по своему собственному праву, по праву высшей вечной природы, по праву божественному; во-вторых, пользуясь собственным могуществом и влиянием, оно старалось распространить свою привилегию на возможно большее число как преступлений, так и лиц. Так, оно включило в число привилегированных даже самые низшие духовные чины. В последствие времени, при содействии же церкви и по согласию и распоряжению светского законодателя, присвоена была эта привилегия как светским, так и духовным студентам и, наконец, всякому, кто умел читать, хотя бы он не был посвящен в духовный сан или не имел пострижения. Привилегия эта распространена на светских людей на основании следующей юридической фикции: уменье читать было признаком принадлежности к духовному сословию (первоначально только оно одно и умело читать); следовательно, кто читает, тот должен принадлежать к духовному званию и пользоваться привилегиею духовенства. Но очевидно, что чрез это распространение изъятие от смертной казни досталось на долю самого богатого светского класса, ибо умение читать в те времена совсем не было распространено между низшим рабочим народом, а было достоянием духовенства и дворянства. Итак, в Англии, в этой издавна стране смертных казней, богатые аристократические и дворянские роды, из которых же набиралось духовенство, пользовались изъятием от смертной казни за самые тяжкие преступления. И конечно, распространение этой привилегии на светских людей произошло не потому, что светские богатые люди научились читать, — умение читать было только одним предлогом, — а потому, что духовенство и дворянство английские происходили от одних и тех же родов и имели одинаковые интересы. После того как обвиняемый объявлял, что он пользуется этою привилегиею, с него снимали приговор, постановленный в королевском суде, и отсылали к церковному суду, согласно с канонами церкви. Суд церковный производил сызнова по каноническим правилам процесс, хотя бы преступник был признан виновным светскими присяжными или сам сознался в своей вине. Епископ или его делегат сначала заставляли самого преступника клясться в своей невинности, потом клялись двенадцать compurgatores в том, что преступник говорит истину. Затем выслушивали свидетелей под присягою, но только свидетелей одного обвиняемого. Наконец, присяжные из духовных произносили приговор, по которому обыкновенно преступник освобождался. Если преступление было слишком очевидно и слишком нагло, то обыкновенно преступника лишали степени и предавали покаянию. Об этой процедуре Блакстон говорит: «Один просвещенный судья, в начале последнего столетия, замечает с величайшим негодованием, что эта форма суда сопряжена с безмерным сплетением клятвопреступлений и подлогов, что во всех этих преступлениях бывают соучастниками свидетели, соочистители (соmpurgatores) и присяжные. Преступник, самым очевидным образом и по собственному своему сознанию признанный по решению первого суда виновным, имел позволение и даже приказание клясться в своей невинности; и добрый епископ, под властью которого ежедневно разыгрывались эти сцены, не чужд был упреков. Таким образом, преступник был восстановляем посредством этого очищения в своем кредите, в свободе, в своих имуществах, во всех правах гражданина и делался особым человеком, белым как снег». Для уничтожения этого зла Статутом Елизаветы было установлено: не отсылать пользующегося привилегиею к духовному суду, как делалось прежде, но, по наложении на руку клейма, отпускать его, предоставляя притом усмотрению судьи приговаривать к тюремному заключению, но не далее как на год. Английский законодатель в лице королей с течением времени старался положить пределы этой привилегии часто тем, что ограничивал ее известными преступлениями или известными лицами, часто тем, что распространял ее для смягчения наказания на всех, желающих ею воспользоваться. Так, Эдуард III объявил, что духовные пользуются этою привилегиею, за исключением тех случаев, когда они совершат измену или фелонию в отношении к лицу короля. Когда с изобретением книгопечатания уметь читать сделалось доступным очень многим и когда таким образом число имеющих право на привилегию духовенства слишком увеличилось, то при Генрихе VII издан был статут, которым привилегия оставлена в полной силе только за духовными; за светскими же людьми, умеющими читать, — с некоторыми видоизменениями, именно: они могли воспользоваться ею только один раз; для избежания обмана всякий светский, воспользовавшийся раз привилегиею духовенства, подлежал клеймению железом на левом большом пальце. Различие между духовными и светскими на пользование этой привилегией, уничтоженное Генрихом VIII, было восстановлено Эдуардом VI, который объявил притом, что привилегия пэров, в силу их пэрства, равняется привилегии духовных, когда даже они не умеют читать; поэтому они пользуются за совершение первого преступления полным изъятием от светских наказаний, без наложения клейма на руку.