Почему, интересно?

После представления мы пошли, как обычно, к нашей «шкоде», а Гуркин отлучился, как он сказал, ненадолго, и попросил обождать его в машине.

Вернулся он не один, а в сопровождении высокой, улыбающейся, очень приятной на вид девушки, моей ровесницы, ну, может быть, чуть постарше.

— Знакомьтесь, — сказал он по-немецки. — Мелинда Оттрубаи, она же Коппелия. Прима-балерина Венгерской оперы. Я пригласил ее к нам поужинать, и она любезно согласилась.

В столовой оказалось, что многие наши ее знают и любят. Тянулись к ней с поздравлениями, жали руку. Даже старенький, разваливавшийся на ходу дед Болгар, профессор, бывший посол первой Венгерской советской республики в Вене, сидевший у нас на переводах документов, имевших важное историческое значение, приковылял к ней на своих полусогнутых и весьма галантно поцеловал руку, вызвав спазматические гримасы своей жены Олы, которая ревновала лысоватенького старичка даже к женским персонажам из исторических архивов.

Мелинда села с нами за большой стол, но есть категорически отказалась:

— Простите меня, господа, простите! Дело в том, что я никогда не ужинаю. При моем роде занятий это так же противопоказано, как больным несварением желудка.

— Но есть ведь хочется? Вы потратили столько энергии.

— Ох как хочется! — рассмеялась Мелинда. — Я бы сейчас уплела в одиночку целого поросенка. Но я знаю также, что значит «нельзя». Если я завтра на репетиции окажусь на пять граммов тяжелее нормы, балетмейстер меня удушит собственными руками. Вы же видите, какая я корпулентная. Стоит мне прибавить еще самую малость, и никакой партнер не сможет поднять меня на руки. Нет, нет, нет, извините!

Она говорила все это с такой подкупающей искренностью, с таким непринужденным юмором, сама посмеиваясь над собой, что мы все сразу ощутили — своя!

После ужина Мелинда еще долго болтала с нами и с явным сожалением попрощалась, когда настала все-таки пора уезжать.

Отвез ее домой, разумеется, на «шкоде» сам подполковник Гуркин.

Так состоялось наше знакомство с прима-балериной Мелиндой Оттрубаи, самой талантливой, самой перспективной из балетной труппы Венгерской оперы.

— Знаете, как ее зовут в опере? «Дьенерю Мелинда», — сказал утром на завтраке, где только о ней и было разговору, подполковник Гуркин. — Старший лейтенант, вы же можете перевести.

— Конечно. «Прекрасная Мелинда».

После этого Мелинда у нас долго не появлялась. Хотя сотрудники отделения, включая меланхоличного и неулыбчивого майора Чабана, упрашивали Гуркина привезти ее еще.

— Она сейчас занята, готовится новая постановка, Вот освободится немного, скажем, после премьерного спектакля, можно будет и пригласить.

И вдруг мы, совершенно обескураженные, узнаем, что Мелинда все-таки иногда бывает в отделении.

Шила, как говорится, в мешке не утаишь. Игнат, шофер со «шкоды», хоть и солидный и совсем не трепливый человек, может изредка проговориться своим коллегам по баранке.

Оказалось, что Мелинду уже три или четыре раза «шкода» привозила прямо к Гуркину, на «хозяйскую половину», которая размещалась над его кабинетом и состояла из почти таких же внушительных размеров спальни и небольшого будуара с канапе, куда бывший владелец дома — граф — выселял на ночь из общей почивальни свою весьма и весьма пьющую графиню Клару, когда она наливалась до чертиков. Кроме того, там, на «хозяйской половине», была еще просторная ванная комната и прочие удобства, а вел туда из галереи над холлом отдельный ход.

Вот сюда и поднималась тайком прекрасная Мелинда.

Пересудов по этому поводу у сотрудников отделения особых не было. Грехи и грешки водились почти за каждым. И вообще смешно думать, что здоровые мужики, лишенные своих законных жен, которых не выпускали к ним из Союза, будут вести себя здесь, в достаточно вольнодумной в некоторых отношениях стране, как монахи.

Не понравилось только офицерам, что исчезло с общего стола наше доппайковое печенье, которое прежде всегда лежало в вазочках, и каждый брал себе к чаю сколько нужно. Правда, вместо печенья теперь подавались венгерские сладости «погачи». Но вот взыграло же чувство попранной справедливости. Положено печенье — отдай!

Особенно остро встал «доппайковый вопрос», когда кто-то увидел поздно вечером в холле нашу уборщицу Аннушку. Тоже из бывшей графской челяди, как и почти вся наша обслуга, но не венгерка, а закарпатская украинка. В наколке с накрахмаленным белым передничком, она гордо плыла на «хозяйскую» половину, неся впереди себя поднос с дымящимся ароматным напитком в кофейнике и горкой наших кровных доппайковых в вазочке.

Было решено утром поднять вопрос ребром. Без особого труда спровоцировали на это дело меня. И я сдуру согласился, хотя мог без печенья обойтись и месяц и год. «Погачи» к чаю меня вполне устраивали.

И во время завтрака, в присутствии Гуркина, я громко задаю обслуживающей нас Илоне вопрос, за которой мне совестно до сих пор:

— А куда делось наше печенье? Я лично его уже месяц не вижу.

Остальные, как и было условлено, меня бурно поддержали. Гуркин невозмутимо допивал свой чай. Взгляд Илоны растерянно метался от него и обратно к нам, «народу».

Ответ последовал вечером. За ужином печенье оказалось, как и прежде, в вазочках на столе и больше оттуда не исчезало.

А Аннушка по вечерам уносила на «хозяйскую половину» вместе с кофейником те самые свежие и вкусные «погачи», которые весь этот месяц приходились на нашу долю.

Что происходило на «хозяйской половине»? Беседовали ли Гуркин с Мелиндой на театральные темы на английском или немецком языках? Играли ли в шахматы или другие игры?

В конце концов, это касалось лишь их двоих. Одно только считаю нужным добавить. Мелинда Оттрубаи происходила из старинного, хоть и небогатого, дворянского рода и получила соответствующее воспитание. Правда, говорят, в Венгрии дворян, пожалуй, больше, чем простолюдинов. Короли куда охотнее одаривали угодивших им людей ни к чему не обязывающими титулами, чем землями или деньгами. В селах было полным-полно дворян, которые внешне, да и по роду занятий, ничем не отличались от своих соседей из крестьян. Ну а в городах можно было встретить не одного и не двух бедняков, которые гордо задирали носы, так как иначе ничем, даже ржавой шпагой, не могли подтвердить свое дворянское звание. В народе их насмешливо называли не иначе как дворяне в портянках.

И тем не менее одного у этих многочисленных дворян нельзя было отнять: чести. «Дворянин в портянках», городской или сельский, может заложить последнюю пару штанов, но явившегося к нему в гости человека обязательно будет потчевать по-царски. «Дворянин в портянках» не нарушит данного им слова. А уж бесчестного, с его точки зрения, поступка истинный «дворянин в портянках» не совершит и подавно.

Так что не думаю, просто представить себе не могу, что Мелинда, приезжая по вечерам к Гуркину, преследовала нечистоплотные цели, Да и Гуркин не такой человек, которого могла бы прельстить склонная к легким интрижкам женщина. Хотя особы такого рода не так уж и редко встречались в венгерских артистических кругах, особенно в театрах оперетты, варьете и кабаре.

Тогда что же? Любовь?

А почему бы и нет? Правда, Гуркин старше Мелинды лет на десять. Но когда и где такая разница в годах служила помехой для любви? Мелинда обаятельна, красива. А Гуркин умный, интересный, высокообразованный человек, да еще и из незнакомого ей нового, одновременно и пугающего и влекущего к себе мира.

Времена быстро менялись. Ветры в мире дули все злее и пронизывающе, Еще не прогремела речь Черчилля в Фултоне, официально положившая начало холодной войне, но уже давно кончилась эйфория, вызванная общей победой союзников над фашизмом. Прекратились хождения в обнимку советских и американских солдат в интернационализированной Вене, кончились совместные выпивоны и вечеринки. Наша контрразведка стала больше заглядывать в офицерские постели, чем ловить шпионов. Связи с иностранками, если о них становилось известно, стоили и погонов, и партбилетов, а иногда и свободы. Почему-то считалось, что наши военные беспрерывно выбалтывают секреты своим иноплеменным подружкам, а те тотчас же бегут из неостывших еще кроватей докладывать эти секреты заокеанским резидентам.