Он отошел, чтобы прислуживать другим воспитанницам, а я осталась с целым подносом, с которого уже не могла съесть ни кусочка.

Теперь, когда я вот-вот должна была узнать, кто прислал мне медальон, меня снова вместо облегчения обуял страх. Я не сомневалась, что это имеет какое-то касательство к тайне моего происхождения — а что же еще это может быть? Я слишком молода и совершенно безвестна, чтобы получать подношения от поклонников. Но все приходящие в голову возможности наполняли меня страхом. А вдруг я узнаю, что моя мать — какая-то дешевая шлюха или вообще преступница, заключенная в подземелье дворца Дожей? Вдруг, напав на мой след, она захочет забрать меня из приюта, чтобы потом использовать так же, как мамаша Марьетты — своих найденышей?

Или, что еще более вероятно, судя по непривычному виду медальона и моему собственному нездешнему облику, один или даже оба моих родителя — чужеземцы и живут в какой-нибудь непроходимой глуши, где меня выгонят на богом забытое пастбище пасти коз. Или дадут в руки веретено, и буду я день-деньской сидеть за прялкой. Или, того пуще, выдадут насильно замуж за какого-нибудь неотесанного торгаша, и мне придется наигрывать джиги для его подвыпивших дружков.

Впрочем, мои фантазии простирались и в других направлениях. Мне чудилась молодая аристократка, которая родила меня вне брака. Это она будто бы читала мои письма и использовала все свое влияние, чтобы продвинуть меня в рядах coro. Она следила за моей жизнью и только дожидалась удобного момента, чтобы открыться мне. Она скоро объявится в parlatório, и там я поведаю ей все свои тайны и страхи, а она на ухо шепнет мне мудрые слова, предназначенные мне одной. Между нами вдруг обнаружится непонятное внешнее сходство — мы, смеясь, подивимся этому чуду, и я отныне буду знать, что не одна в мире.

С каким пылом готова я была поверить чему угодно! Не дольше чем на миг допускала я пугающую мысль о том, что даже благополучнейшая из развязок может открыть ящик Пандоры, таящий в себе и сложности, и противоречия. Но я была не в силах отказаться от поисков: словно собака, унюхавшая что-то в земле, я рыла и рыла, не особенно задумываясь о том, что вожделенная кость на поверку может оказаться тухлятиной, изъеденной червями, какую и выкапывать-то не стоило.

Я гоняла куски по тарелке, размышляя, как бы мне оторваться от своих и отлучиться в заросли. Ко мне уже по очереди подходили Джульетта и Клаудия, и каждая приглашала пойти с ней и осмотреть базилику. Чтобы выгадать себе немного времени, я обеим ответила согласием. Но потом рядом со мной опустилась на колени Марьетта, чмокнула меня в щеку и шепотом стала упрашивать пойти с ней в лес.

Понимая, что ей снова пришла охота победокурить, я вовсе не хотела связываться с ней — давно ли меня выпустили из карцера! Но поскольку предложение Марьетты совпадало с моими собственными намерениями, я поставила поднос на траву и погналась за ней по лугу. Притворяясь, что играем в салки, мы с визгом и хохотом все расширяли круги, удаляясь от места пикника.

Неожиданно Марьетта оставила игру и уже всерьез понеслась к темным лесным зарослям.

Мне никогда раньше не приходилось столько бегать, тем более когда под ногами вместо твердых булыжников — упругая почва. Я пыхтела позади Марьетты, приотстав на несколько шагов, а она, более быстроногая, уже достигла кромки леса и вскоре скрылась среди буйно разросшейся зелени, похожей на живую стену.

Мои глаза не сразу привыкли к полумраку. Я потеряла Марьетту из виду и шла на звук ее шагов. За деревьями мне почудились силуэты людей. Когда я оправилась от замешательства и присмотрелась повнимательнее, то увидела невдалеке некоего дворянина с двумя слугами. Марьетта сломя голову неслась к нему, простирая руки. Незнакомец вышел на прогалину, где солнечные лучи пробивались сквозь густой полог ветвей. Я разглядела у него черные волосы и румяные щеки, пухлые губы и горящие глаза. Он вполне мог служить натурщиком для одной из картин Себастьяно Риччи, изображающих древних богов.

Человек обнял Марьетту, и тут она обернулась ко мне, взглядом словно бы прося у меня поддержки.

Я же от зависти и недоверия только покачала головой.

— Делай что пожелаешь, Марьетта! — крикнула я ей. — А я умываю руки!

С этими словами я отвернулась и поспешила дальше в чащу.

Я попала в лес впервые в жизни (разумеется, подумалось мне, если я случайно не родилась на материке и меня еще младенцем не несли через лес). Здесь было и страшновато, и красиво одновременно; к тому же вид хорошенькой Марьетты в объятиях красавца дворянина забавно взбудоражил мое восприятие.

Зрение и обоняние приобрели невиданную остроту; казалось, я слышу, как дышат листья, как снуют по веткам птички и разные мелкие букашки. Конечно, в Библии попадались упоминания о лесах и оазисах — и, как любая воспитанница Пьеты, я провела немало времени под двумя скрюченными гранатовыми деревьями и пальмой, что росли в нашем дворе, — но я понятия не имела, что большие скопления деревьев столь чудесно пахнут. Листва и кора, их испарения наполняли воздух ангельским благоуханием.

Я действительно была уже не прочь облегчиться, но боялась, как бы Сильвио не застал меня в неподходящий момент. Выйдя на полянку, я решила остановиться и подождать его. Помню, что в тот момент меня мучила мысль, водятся ли на Торчелло львы или другие твари, которые с удовольствием полакомились бы мной. Я вознесла молитву Богородице, прося у нее защиты. Меж тем Сильвио, очевидно, задерживался, поэтому я отыскала укромный кустик и присела, расправив вокруг юбки. Следя, чтобы струя не попала мне на башмаки, я вдруг рассмеялась — настолько приятно было здесь мочиться, среди стволов и зелени, росы и цветов.

Едва я успела поддернуть панталончики, как рядом раздались чьи-то торопливые шаги. Обернувшись, я увидела подбегающего Сильвио, с раскрасневшимся и слегка встревоженным лицом.

— Я уже думал, что тебя слопал лев!

Засмеявшись, я побежала ему навстречу — признаться, мне стало как-то не по себе. Я обвила его руками — ну да, это был он, только все еще одетый женщиной, — и положила голову ему на плечо.

— Я так рада, что ты меня отыскал! — призналась я и следом прошептала: — А что, здесь есть львы?

— Я вырос в той же самой каменной душегубке, что и ты, сестренка, и слышал те же самые истории. В Древнем Риме, думаю, львы были.

— Пошел этот Древний Рим ко всем чертям! — Не помню в точности, какое ругательство у меня тогда вырвалось. — Скажи лучше, что тебе удалось узнать о медальоне! Говори скорей, Сильвио, пока нас кто-нибудь не застукал!

— Или не сожрал!

— Брось свои шуточки!

Я взяла его руки в свои и только в этот момент разглядела, какие тонкие и длинные у него пальцы. Мне вдруг показалось страшно несправедливым, что мальчикам в Пьете не позволяют учиться музыке.

— А я думал, тебе нравится, как я шучу. — Он потянул меня вниз, и мы оба уселись на траву, соприкасаясь коленками. — Вот что я выяснил, Аннина…

Я прикрыла глаза и взмолилась Богородице, чтобы новости, которые принес Сильвио, были желанными для меня.

— Этот медальон оставили в заклад одному ростовщику из гетто, в Banco Giallo.⁴⁴

— Куда обычно обращается фон Регнациг?

— Да. В гетто всего три ломбарда; они называются по цвету расписок, которые там выдаются: красных, зеленых и желтых — Rósso, Vérde и Giallo. Все вельможи захаживают туда.

— Не тяни!

— Я не тяну. Медальон изначально заложили под ссуду — обычное дело. Его не так давно принес какой-то молодой господин: видимо, вконец поиздержался. Он был в маске и имени своего не назвал. А потом явилась дама, zentildonna. Это была его родственница; она выплатила заем и забрала медальон.

— Ради всего святого, кто эта дама?

— Она тоже была в маске, — покачал головой Сильвио. — Ростовщик смог сказать только, что, судя по ее голосу, эта особа достаточно молода, хотя и не юная девушка. Так вот, она выкупила залог и заплатила немного сверху — для того, чтобы медальон доставили тебе. И подчеркнула, что сделать это надо скрытно. Ростовщик пообещал, что найдет способ.