Все деды – и родные, и третий, тоже любимый, – давно уж были в иных мирах, и теперь не очень было важно, у кого раньше кончился жизненный путь, у кого позже, ведь и Сталинградская битва, и перестройка ушли в прошлое, потонули в глубине времен и были одинаково недосягаемы... Когда схоронили последнего деда, Доктор заметил, что та война стала древней, ненастоящей, нереальной, книжной – а ведь совсем недавно казалась такой ясной, подробной, своей. «А тут вот кто-то задумал поздравить ветеранов; неплохая идея, даже прослезиться можно», – подумал Доктор и пошел в клуб. Не столько чтоб чествовать старых солдат, сколько передохнуть в холодке и, что немаловажно, выпить кружку или две пива. Какое-то сильное и яркое чувство поднялось у него в груди, он все понял и сказал себе тогда: «Пора!»

Он сперва опохмелился, а уж после осмотрелся и заметил за столиками у сцены стариков. Те сидели недвижно и смотрели на девицу, поплясывающую вокруг длинной никелированной железяки. Господи, когда ж они в последний раз видели молодую голую девку? Пожалуй, еще до начала космической эры... А нам какие ж еще испытания готовит жизнь! Какие ж еще будут жуткие муки – да вот хоть как эта, когда по прошествии 40 лет снова видишь девку – кровь с молоком, посмотришь – и больше в этой жизни не увидишь! Будешь, старый и противный, помирать в одиночестве, и твоя старуха, если доживет, будет тебе подносить аптечную железяку под дерьмо – и это максимум женского внимания, на которое можно будет рассчитывать...

Меж тем в углу колыхнулась портьера, и из-за нее выхромал дедуля в темной фетровой шляпе. Он подошел к столику, к своим, и сказал – как раз музыка заглохла, и Доктор расслышал:

– Я такое только в кино раньше видел. Расстегивает тебе – и давай... – Дедушка не знал, как бы это лучше объяснить, и показал жестами.

– Да ну!

– Я тебе говорю.

– Гм... Я думал, мне б хоть за сиську ухватиться, а тут вон что! Нет ли валидола у кого с собой?

– На тебе валидола и иди давай скорей.

– А почему это я?

– Дурень, да потому что сейчас я был, а ты за мной следом, по алфавиту!

– Да ну... Не могу я. Я ж все-таки в партии состоял...

– Ладно, тогда я! – встал совершенно лысый дед и пошел через зал к ширме.

– А я... А я... – снова встрял партийный, – я вот что, я домой пойду. Вот и все. А вы! Вы! Вы – как хотите.

Но тот счастливец, что в шляпе, его перебил:

– Хорошо б еще рюмку долбануть!

– А, тебе прям сразу тридцать три удовольствия?

– Ну да. А за что я воевал?

– Не богохульствуй, Никита!

– Я про Бога, кстати, слова не сказал.

– Помолчи!

– Нет, выпивки вам не положено, – объясняла старикам официантка. – Вот только то, что в пригласительном билете: поздравление ветеранов.

– А где ж поздравление?

– Так вон же вас девчонки там поздравляют!

– А, понятно... Это, значит, устное поздравление...

– Прошу прощения, иди сюда, красавица! – подозвал я девицу. – Дай им водки ноль-семь и закусить чего-нибудь порежь – это с моего стола.

– Хорошо.

– Слушай, а кто это придумал, поздравление?

– Это Геннадий Иваныч.

– Кто такой?

– Новый хозяин.

– Он что, это купил?

– Нет, ему по наследству досталось.

– От кого? От дедушки? У него, что ли, дедушка фронтовик был и вашим этим... э-э-э... клубом владел?

– Нет, не от дедушки. От Степана Сергеевича. Его застрелили неделю назад. Да про это во всех газетах было! Они с Геннадием Иванычем компаньоны были. – Девица вытерла белым передником слезы. – Извините.

– Ничего, иди себе, иди...

И непонятно было, то ли бандиты почувствовали себя фронтовиками и потому вспомнили про старичков, то ли это поминки были, а может, просто совпало – вот, вступил человек во владение, а тут как праздник. Хотя нельзя было сбрасывать со счетов и возможный рост патриотических настроений в обществе. Нельзя также напрочь исключить и то, что так тихо и мало кому заметно дала о себе знать национальная идея. Она, может, такая: если можешь, порадуй соотечественника тем, о чем он и мечтать уж забыл и что для тебя будничная мелкая радость...

– Так я пойду! – снова напомнил о себе партийный.

– Да подожди ты! – кто-то оборвал его раздраженно. – Выпьешь с нами, праздник же, а там и иди себе... А если ты скажешь, что еще и не пьешь, так мы тебе еще морду набьем! Сядь и пей молча...

Доктор расплатился и пошел. Говорить с дедушками он не стал – у людей праздник, он им чужой человек, чего лезть.

Дойдя до выхода, он спохватился, и вернулся, и углубился в темный коридор, заблудился и, остановившись, чтоб сообразить насчет сортира, подслушал кусок беседы за приоткрытой дверцей:

– Совести у тебя нет... Что же, как браткам давать задаром, так ты готова в субботник, а защитники родины тебе никто. Да они жизнь на планете отстояли! Что ж ты, блядь, делаешь!

– Я не блядь, я танцовщица, – чуть не плача отвечала девица.

– Блядь – это такое междометие, понятно тебе? Иди, блядь, и подумай о своем поведении! И сделай правильные выводы...

Пост же, пост на дворе! Доктор спохватился: что ж это он «Русский стандарт» пьет? Нехорошо... Ведь отец Михаил не велел! Он подозвал официантку и попросил ее поскорее дать самой дешевой водки, какая только была в заведении.

– Нам бы и на закуску чего-нибудь, – вежливо попросили комсомолки.

– Да, точно... Знаете чего нам?

– Рыбное ассорти, – снова встряли комсомолки.

– Совести у вас нет, одно слово – бляди! – оборвал их Доктор.

– Что, суши вам принести, как всегда?

– А, да, суши, только такие, знаете, с морковками.

– Суши вегетарианские, три порции?

– Ну.

– А можно мяса?

– Так ты ж мяса не ешь в пост!

– Это она не ест, к тому ж через день, а у меня все в порядке.

– Слушай, если тебе не нравится угощение...

– Нет-нет! Нравится! Ладно, не обижайся! А чего у тебя с водкой за история? Ты зачем дешевой заказал?

С водкой вышло так. Однажды в гостях у знакомого иконщика, который с северных черных старинных досок построил симпатичный домик на Рублевке, Доктор познакомился с батюшкой откуда-то с Волги. Отец Михаил был бывший учитель, типичный, карикатурный даже интеллигент-шестидесятник. Доктор вел с ним обычные беседы, какие светский книжный человек, давно не заходивший в храм, может вести со священником – так, ни о чем, но и эрудицию ненавязчиво выпятить, и широту взгляда, и просто провести время с интересным собутыльником. Каковым отец Михаил, несомненно, был. Он даже под конец сильно удивил Доктора тем, что настоял на продолжении пьянки – когда уж все вроде было кончено, ко всеобщему удовлетворению. «Раз духовное лицо вон еще требует водки, чего ж мне лезть с нравоучениями? Похоже, тут не тот случай, когда уместны дебаты. Это даже бы было неприлично! Типа, что ж вы, батюшка, водку-то жрете? Небось мы побольше жрем... А он отъехал от прихода, где за ним глаз да глаз, так хоть отдохнуть немножко может...»

Отдых продолжился и на речном берегу, куда вся компания пошла уже в ночи. Батюшка прихватил на пляж бутылку «Лимонной», объяснив свой выбор тем, что там на природе едва ли отыщется закуска и простая пшеничная может колом встать в горле. Искупавшись в холодной по-ночному воде, пошли обратно. Батюшка, добив «Лимонную», громко проповедовал в ночи, и обличал пороки в не очень цензурных терминах, и даже бросил пустую бутылку во двор какой-то приглянувшейся ему незатейливой – красный кирпич, три этажа – дачи. Иконщик ничему не мог помешать – ему самому было нехорошо. Его дочка, стройная девчонка лет 11, с ужасом смотрела на Михаила. Доктор ей сказал:

– Ну, что ж тут особенного?

– Да ведь он же батюшка, и вдруг напился...

– Да это ж разве напился?

– Мне кажется, да, – осторожно, но твердо ответила девочка.

– Гм... Но ведь и мы с твоим папой напиваемся, скажем так, время от времени!

– Так то вы... И я к вам привыкла, вы напились, и все. А он батюшка, как вы не понимаете!