В 7-й партии «оригинальная» трактовка дебюта вновь привела меня на грань катастрофы, однако, получив стратегически выигрышную позицию, Карпов вместо наступления на королевском фланге переключился на другой участок доски, тем самым позволив черным создать контригру. Вскоре мне удалось окончательно захватить инициативу, но в обоюдном цейтноте я не нашел сильнейшего продолжения, и поединок завершился вничью. Накал борьбы был очень высок, но все же он не идет ни в какое сравнение с тем, что происходило в следующей партии.
Пожертвовав пешку сразу по выходе из дебюта, белые получили богатые атакующие возможности, и могло показаться, что оборонительные порядки черных на королевском фланге будут быстро сметены. Но Карпов, проявив завидную цепкость в защите, сумел отразить первый натиск. Правда, белые могли выиграть качество, но тогда бы позиция упрощалась и черные имели неплохую позиционную компенсацию. Поэтому я предпочел еще больше осложнить игру, надеясь использовать надвигающийся цейтнот соперника.
Похожий сюжет встречался на старте безлимитного матча, и, видимо, памятуя о своих прошлых достижениях, Карпов решил сыграть на победу. Но на этот раз выдержать напряжение борьбы ему оказалось не под силу. Не сумев сориентироваться в стремительно меняющейся обстановке, он просрочил время за 10 ходов до контроля — случай уникальный в матчах на первенство мира! Последующий анализ показал, что в этот момент угрозы белых были уже неотразимы. Один из гроссмейстеров сказал: «Цейтнот был таков, что у меня свело живот от волнения. Это была жуткая партия, но в осложнениях нервы Каспарова оказались крепче».
Побывав в нокдауне, Карпов вынужден был взять тайм-аут. И все же он не смог полностью прийти в себя к следующему поединку. После того как мне черными удалось получить полноправную игру, он сразу же форсировал ничью повторением ходов. А в 10-й партии неточная игра Карпова в чуть худшем эндшпиле дала мне серьезные шансы на победу. Однако, проскочив по инерции контрольный, 40-й ход, я тут же допустил ошибку, позволившую черным защититься.
Несмотря на отсутствие ясного пути к выигрышу, отказ от доигрывания был с моей стороны непростительной психологической уступкой. Во-первых, Карпову предстояло еще проявить известную точность, во-вторых, после тяжелой защиты ему было бы очень трудно переключиться на активную игру. А избежав утомительного доигрывания, Карпов в 11-й партии дал настоящий бой, предложив в дебюте обоюдоострую жертву качества. В итоге эта волнующая битва, завершившаяся ничьей, получила по рекомендации ведущих английских гроссмейстеров специальный приз фирмы «Save and Prosper».
К тому моменту очереди за билетами превратились в толпы, и в Грин-парке пришлось установить огромную демонстрационную доску для тех, кто не попал в зал. «Observer» писал: «Каспаров и Карпов проявили величайшее мастерство, доступное человеческому разуму; собственно, оно лежит за пределами разума, потому что научиться так играть нельзя. Они играют на таком уровне, на таком пределе сложности, который доступен только им. Даже когда некоторые из их партий близки к завершению, всемирно известные гроссмейстеры не могут определить, кто же из них победит».
Столь восторженная оценка нашей игры оказалась поспешной — впоследствии выяснилось, что по ходу 11-й партии соперники обменивались ошибками, кардинально менявшими оценку позиции. На мой взгляд, 4-я партия имела больше оснований быть отмеченной, но, признав 11-ю лучшей из сыгранных в Лондоне, англичане лишний раз подчеркнули свой нейтралитет. Приз в 10 тысяч фунтов стерлингов (выданный золотыми соверенами) был поровну разделен между обоими участниками.
На фоне предыдущих треволнений 12-я партия выглядела довольно пресной: минимальный перевес белых быстро испарился, и на 34-м ходу была зафиксирована ничья.
Итак, лондонская половина матча завершилась с результатом 6,5:5,5 в мою пользу. В целом у меня не было оснований для недовольства — и счетом, и игрой. Смущало, правда, то, что большая предматчевая дебютная подготовка не приносила желанных плодов. Однако общий характер борьбы мне нравился, и было не видно, за счет чего Карпов может выиграть в Ленинграде с преимуществом в два очка?
Матч был прекрасно организован, во многом благодаря щедрой финансовой помощи, которую завещал Совет Большого Лондона, «похороненный» правительством Тэтчер. На церемонии закрытия бывший премьер-министр лейбористского правительства лорд Каллаган не без иронии заметил по этому поводу: «Шекспир не всегда прав, говоря, что зло, содеянное людьми, живет после их смерти, а добро часто бывает захоронено вместе с их останками».
Призовой фонд лондонской половины матча действительно мог помочь многим людям. Дело в том, что, узнав о чернобыльской трагедии, я заявил о своей готовности перечислить валютную долю своего будущего приза на закупку медикаментов для пострадавших от взрыва ядерного реактора. Вскоре ко мне присоединился и Карпов, Но наша совершенно естественная человеческая реакция не встретила понимания ни в ФИДЕ, ни в Госкомспорте СССР.
Сначала Кампоманес категорически потребовал, чтобы один процент призового фонда за каждую ничью по-прежнему шел в кассу ФИДЕ. А затем настал черед руководства Госкомспорта продемонстрировать свои «хозрасчетные» способности. Перед нами была выстроена следующая логическая цепочка. Так как на московских матчах решением Совета Министров СССР был установлен приз в 72 тысячи рублей, то нет никаких оснований пересматривать расценки и в матч-реванше. Ввиду того, что матч разбит на две половины, то же самое должно быть проделано и с призом: 36 тысяч рублей в Ленинграде и 36 тысяч рублей (уже инвалютных) в Лондоне. Отсюда вытекает, что Каспаров и Карпов могут распоряжаться только указанной суммой, то есть из 691 тысячи швейцарских франков, что в тот момент по официальному курсу составляло 290 тысяч инвалютных рублей (выплаченных нам лондонскими организаторами в пропорции: 5/8 победителю и 3/8 проигравшему), в фонд Чернобыля Госкомспорт перечислил только 36 тысяч инвалютных рублей! 290 тысяч и 36 тысяч — разница, как видим, очевидная. Но еще более очевидна в данном случае разница между человеческой моралью и моралью чиновничьей.
Через месяц после начала матча мы покинули Лондон. Когда самолет поднялся в воздух и взял курс на Ленинград, я взглянул на широкую лондонскую реку подо мною и подумал: «На Темзе все спокойно, но что ждет меня на берегах Невы?»
Мы с Карповым летели одним самолетом. Вместе с моими тренерами играли в карты, чтобы как-то скоротать время и хоть на эти несколько часов полета выкинуть из головы шахматы — увы, безуспешно. После приземления в Ленинграде произошел эпизод, привлекший внимание журналистов: чемпион уехал из аэропорта на «Волге» с бакинским номером, а претендента увезли на ведомственной «Чайке» в сопровождении эскорта военной автоинспекции. Местные власти сразу дали понять, кто здесь «свой». И в дальнейшем организаторы старались, чтобы я не забывал, что играю на чужом поле.
Итак, с берегов Темзы мы переместились на берега Невы. Наша команда расположилась в трехэтажном особняке на Каменном острове. Карпов поселился рядом, на том же Каменном острове. Впервые за три матча штабы соперничающих сторон оказались в непосредственной близости — в пределах прямой видимости! Неожиданное соседство возникло по желанию Карпова, который отказался от заранее подготовленного для него загородного особняка.
Сам матч проводился в концертном зале гостиницы «Ленинград». Севастьянов, который здесь в последний (как я полагал) раз представлял Шахматную федерацию СССР в качестве ее председателя, заявил прессе: «Мы надеемся, что вторая половина матча, проводимая в Ленинграде, будет такой же творческой, еще более интересной в спортивном отношении и столь же хорошо организована, как лондонская часть соревнования». Но не все представители прессы чувствовали себя здесь уютно, а некоторые так и не получили аккредитацию на соревнование.
Журналист Юрий Рост писал в «Литературной газете»: «К технической организации матча предъявить претензии нельзя. Зал прекрасен, света много, кресла мягкие, пресс-центр оборудован первоклассно, связь налажена. Но отчего же все-таки беспокойство? И только после того как у тебя двести раз проверят пропуск, велят сдать книжку, папку, газету или черт-те что на хранение и ты войдешь в зал, поймешь, что тревожит: тебя в чем-то подозревают. В зале большей частью не те, кто хотел в него попасть, а те, кто сумел, но и эти избранные под неусыпным оком дружинников, имеющих быть в таком количестве, словно здесь не благородное собрание почитателей двух выдающихся шахматистов, приверженцев мудрейшей из игр, а слет ветеранов Хитрова рынка, Молдаванки и Лиговки».
