Однако никаких конкретных предложений вслед за тем не последовало, и судьба обоих матчей снова стала единой. Теперь даже если Кампоманес и привел бы в исполнение свою угрозу дисквалифицировать меня (в случае отказа приехать в Пасадену), то ему пришлось бы те же санкции применить и к одному из участников матча Смыслов — Рибли. А это привело бы к срыву целого цикла борьбы за мировую корону.
Итак, с одной стороны — президент ФИДЕ, опирающийся на туманные и во многом противоречивые правила, с другой — авторитет ведущих гроссмейстеров. Что перевесит? Этот вопрос предстояло решать всему шахматному миру, а отнюдь не руководителям ФИДЕ. В конце концов Международная шахматная федерация существует не сама по себе и не может нормально функционировать, отмахиваясь от шахматистов, как от назойливых просителей.
Кризис зашел так далеко, что ни одна из сторон уже не могла просто уступить. Попутно Кампоманес ухитрился оскорбить своих предшественников Эйве и Олафссона высказываниями о том, что в отличие от них он не намерен поддаваться давлению русских…
Как быстро, однако, все изменилось! Если еще недавно мое «изъятие» из цикла рассматривалось спортивным руководством как нормальное явление и никого не тревожила моя дальнейшая судьба, то теперь Шахматная федерация СССР, используя все средства массовой информации, начала в буквальном смысле штурм позиций Кампоманеса. В «Советском спорте» появилась целая рубрика «Решения президента ФИДЕ — под огнем критики». С заявлениями в различных газетах выступили Ботвинник, Петросян, Чибурданидзе, Белявский, Полугаевский, ряд зарубежных гроссмейстеров…
Можете представить себе мое состояние в ночь на 7 августа.
В это время в Пасадене, где было еще 6 августа, Корчной приехал в зал городского колледжа, пожал руку судье, сел за шахматный столик и сделал ход d2—d4. Затем нажал на кнопку часов. Согласно «Los Angeles Times», в течение следующего часа он ходил по сцене, заложив руки за спину, с безразличным выражением лица, тоже участвуя в торжественном фарсе. Еще бы: ему была подарена победа и четверть той суммы, которую он получил бы, если бы матч состоялся. Более того, ему сказали, что он уже в финале.
Все было кончено! Я умер, не успев родиться. (Недавно один знакомый спросил меня, что было бы, если бы Корчной, сделав ход, заявил судье, что признает себя побежденным?.. Не думаю, что подобная мысль приходила Корчному в голову. Но Кампоманес в этом случае попал бы в очень затруднительное положение. Ну а что писала бы тогда советская пресса — и представить трудно.)
Интервью, интервью… по нескольку в день. Всех интересовало, означает ли спектакль в Пасадене конец истории, и на мое твердое: «Нет, это только начало» — советовали обратиться с письмом к конгрессу ФИДЕ, который должен был состояться в начале октября в Маниле.
Спустя три дня та же участь постигла Смыслова. И розыгрыш первенства мира действительно оказался на грани срыва уже на стадии полуфинальных матчей…
Между тем шахматная общественность ждала выступления чемпиона мира, но тот не спешил. Лишь 8 августа Карпов сделал наконец публичное заявление: «Корчному засчитан выигрыш без игры, но ведь его соперник не вышел на матч не из-за собственного каприза или болезни, а в результате сложившихся обстоятельств, то есть по причинам околошахматного характера». Итак, по мнению Карпова, причина кризиса — обстоятельства около-шахматного характера! Но кому они известны, эти причины? И кто их создавал? Одни лишь околошахматные люди? По мнению многих, интрига, начатая в мае 1983 года, преследовала цель «сделать все», чтобы Каспаров не дошел до Карпова. Но закулисные сценаристы настолько несерьезно подошли ко второму матчу (видимо, не считая ни Смыслова, ни Рибли соперниками для Карпова), что не сочли нужным рассчитывать все варианты до конца. Да, одного дисквалифицированного претендента еще можно было бы как-то оправдать, но двоих — это уже слишком! А ведь цель была так близка…
Но в тот жаркий август (как, впрочем, и в последующие критические моменты) судьба послала мне спасительный шанс, как бы проверяя, насколько я сумею им воспользоваться. Шанс предстал в виде звонка известной югославской шахматистки Милунки Лазаревич, ныне активного шахматного организатора. Милунка искренне переживала за меня — горячо любя шахматы, она остро реагирует на любую несправедливость по отношению к ним.
Итак, она сообщила, что меня приглашают в Никшич на супертурнир 15-й категории, в котором должны принять участие все крупнейшие шахматисты современности (кроме Карпова). Как мне объяснили позже, этим организаторы хотели продемонстрировать свое отношение к возникшему кризису. Турнир проводился по случаю 60-летия старейшего югославского гроссмейстера Светозара Глигорича, к которому я испытывал глубокое уважение. Впоследствии оно выразилось в желании видеть его главным арбитром на матчах с Корчным в 1983 году и с Карповым в 1984-м. Ирония судьбы: 15 февраля 1985 года именно Глигорич санкционировал прекращение матча между мной и Карповым. Решение, разумеется, принимал не он, но он его поддержал.
Но тогда, в августе 1983-го, я был счастлив, что меня пригласили на такой турнир, а еще больше оттого, что удалось одержать убедительную победу, опередив второго призера — Ларсена — на два очка! Вся шахматная подготовка к сорванному матчу с Корчным воплотилась в моих лучших партиях турнира. Особенно журналисты выделяли партию с Портишем, за которую Спорткомитет СССР присудил мне специальный приз — «За творческие достижения в 1983 году». Однако турнир памятен мне не только шахматными партиями: здесь впервые мне пришлось проявить организаторские навыки. Ведь надо было спасать матчи, а для этого требовалось не так уж мало: организовать письмо гроссмейстеров в ФИДЕ и провести переговоры с Корчным.
Я не знал тогда, хватит ли у меня смелости и твердости отстаивать демократию в шахматах. Перестройка нашего общества была еще впереди. Мне предстояла борьба, и мне объясняли, что в этой борьбе меня могут сломать. Риск был еще и в том, что меня могла сломать сама борьба.
В своем решении я укрепился после бесед в Никшиче с коллегами-шахматистами. Они с пониманием отнеслись к моей позиции противодействовать диктату Кампоманеса. И все же сомнения не оставляли меня. Стоит ли рисковать потерей всего, что до сих пор составляло цель моей жизни? Что важнее: победить Кампоманеса или стать чемпионом мира? И нельзя ли достичь первого другим путем — то есть сначала стать чемпионом, а уже потом, укрепив свое положение, начать борьбу?..
Я попросил участников турнира подписать письмо с требованием о проведении полуфинальных матчей. Желание увидеть эти матчи было всеобщим. Особенно ярко оно проявилось в коротких интервью, которыми пестрели местные газеты: все без исключения гроссмейстеры указывали на необходимость скорейшего проведения матчей.
Вот текст принятого документа:
Участники международного турнира в югославском городе Никшиче считают важным, чтобы конгресс ФИДЕ сделал все возможное для, организации и проведения полуфинальных, матчей претендентов {70} Каспаров — Корчной и Рибли — Смыслов. Мы руководствуемся интересами шахмат.
Б. Спасский, Т.Петросян, М.Таль, У.Андерссон,
С.Глигорич, Л.Любоевич, Б.Иванович, П.Николич,
Б.Ларсен, Э.Майлс, Л.Портит, Д.Сакс, Я.Тимман,
Я.Сейраван.
Вполне возможно, что это была первая в истории шахмат петиция, подписанная почти всеми ведущими гроссмейстерами мира. Некоторые из них (Тимман, Сейраван, Майлс) удивлялись: «Мы, конечно, подпишем эту бумагу, потому что ты должен сыграть с Корчным, но скажи, почему ты не поехал в Пасадену? Как ты мог рисковать всей своей шахматной карьерой только потому, что был выбран не тот город?..»
Единодушие, проявленное гроссмейстерами, дало ФИДЕ понять, что шахматный мир не согласен с неспортивным решением президента. Не оставалось сомнений в том, что вопрос о нашем со Смысловым участии в финале будет решаться за шахматной доской. Не ясно лишь, как развивались бы события, не прими тогда Корчной благородного решения играть полуфинальный матч, а воспользуйся он своим формальным правом на выход в финал. Конечно, моральное осуждение — это сила, но в своей жизни я встречал людей, которые моральное осуждение шахматного мира воспринимают, как простой насморк. Корчной же на деле доказал, что его критика «бумажного» чемпионства была не пустым звуком.
