Многое бы поняли русские люди и гораздо легче было бы им устоять, если бы слышали они о «мальчике без штанов» не от Майминаса, а от самого Салтыкова-Щедрина. И вот разница между западниками старой русской и нынешней, истматовской школы. Уж на что Салтыков-Щедрин был обличителем российских порядков, а и то пишет со спокойной душой:

«Мальчик в штанах» во многом был прав. Гороховица с свиным салом воистину слаще, чем мякинный хлеб, сдобренный одною водой; поля, приносящие сам-пятнадцать, воистину выгоднее, нежели поля, предоставляющие в перспективе награду на небесах; обычай не рвать яблоков с деревьев, растущих при дороге, похвальнее обычая опохмеляться чужим плохо лежащим керосином. Но он был неправ, утверждая, что все эти блага цивилизации настолько ценны, чтоб за них можно было «по контракту» закрепить душу.

В этом отношении, по мнению моему, «Мальчик без штанов» правее. Он соглашается, что у пруссака чище и вольготнее, но утешается тем, что у него, «Мальчика без штанов», по крайней мере, никакого контракта на руках нет. Положим, что его душа, точно так же, как и немцева, не принадлежит ему в собственность, но он не продал ее за грош, а отдал даром. Как хотите, а это очень и очень интересная разница!.. Пусть примет он [русский] на веру слова «Мальчика без штанов»: у нас дома занятнее, и с доверием возвратится в дом свой, чтобы занять соответствующее место в представлении той загадочной драмы, о которой нельзя даже сказать, началась она или нет».

В 1880 году Салтыков-Щедрин чувствовал, что на Россию надвигается загадочная драма. Сейчас мы, быть может, участвуем в последнем ее акте. И финал во многом зависит от того, поймем ли мы, в чем загадка этой драмы.

1992

Пора подвести первые итоги. Истекли два года реформы Гайдара-Чубайса, восемь лет перестройки Горбачева-Ельцина и тридцать лет «сахаровского» тихого проекта, рожденного на кухне московского интеллигента. В какое состояние приведена Россия и душа русского человека?

Вскормленный винегретом из марксизма и либерализма, наш демократ уперся глазом в экономику — она, мол, основа жизни, здесь суть реформы. А завтра, когда подействует принятое против марксизма слабительное, вообще дойдет до того, что основа жизни — прибыль. И это убожество несется отовсюду, даже со сцены Большого театра, и ворочаются в могилах, от Курил до Парижа, русские кости.

Давайте на минуту примем дозу здравого смысла. Человек ест, чтобы жить, а не наоборот. Производство — основа жизнеобеспечения, не более. Оно может быть организовано по-разному, важно чтобы экономика была экономной. Иное дело — жизнеустройство. Оно хорошо, если не слишком отходит от укорененных в человеке представлений о том, что Добро, а что Зло; как устроен мир; как надо относиться к другому человеку; жив ли корень его народа или пресекается. Это — вопросы бытия, а не быта, они уходят в религиозное чувство, а не в маркетинг.

Сегодня нельзя избежать тяжелого вывода: объектом революционной ломки было именно жизнеустройство народов России. А разруха — средство ломки и способ расплатиться с чернорабочими. Впрочем, при нашей низкой оплате интеллектуального труда и иные архитекторы были не прочь подработать грязной работой.

Почему же такое несоответствие? Ведь это все равно, что поджечь дом, чтобы изжарить себе яичницу. Тому есть две причины. Во-первых, реформаторам было невыносимо именно наше старое жизнеустройство, причем по идеальным соображениям. А в ином образе жизни (они его сами себе придумали и назвали «Западом») они сделали объектом религиозного поклонения Рынок. Поэтому на нашу систему ценностей они идут именно Великим Походом, а ворюги — это лишь их наемная кавалерия. Во-вторых, наши реформаторы переживают приступ родовой болезни интеллигенции — уверенность, что они вправе «железной» рукой вести заблудшее людское стадо к «правильной», по их мнению, жизни. Ведь Бурбулис сказал: мы начали хирургическую операцию над страной против воли больного.

Что же достигнуто? Уже почти совершен невероятный для конца ХХ века переход огромной важности: от общества сотрудничества — к обществу антагонистической классовой вражды. Переход искусственный, «продавленный» мощной партийно-государственной машиной. Переход, противоречащий основной тенденции цивилизации. Рождение в России классового общества — факт почти очевидный, но есть и оценки самих реформаторов.

Сам тезис, что теперь общество состоит из собственников и неимущих, взаимная вражда которых нарастает, повторяется регулярно (даже министрами). Очевидно, что неимущие — это не то же, что бедные. Это люди, лишенные собственности. И они лишились ее именно в ходе реформы — и своего пая в общенародной собственности (хотя бы гектара пашни и двух га иных угодий на душу — огромное богатство), и личной собственности в виде сбережений и покупательной способности зарплаты и пенсии. Это — изменение не экономики, а именно жизнеустройства. И теперь постоянная угроза социального взрыва — часть нашей жизни (а значит, и явное превращение России в полицейское государство, с регулярными избиениями, а потом и расстрелами на улицах и в застенках).

Советское общество представлялось как классовое, а на деле именно классовые противоречия были там почти сняты. Они возникают лишь сейчас. Ведь либеральная модель экономики конфронтационна, и этот выбор сделан в ней сознательно. Развивая идею войны всех против всех, великий философ Гоббс пишет: «хотя блага этой жизни могут быть увеличены благодаря взаимной помощи, они достигаются гораздо успешнее, подавляя других, чем объединяясь с ними». Борьба людей, групп, классов является здесь не аномалией, а порядком вещей. И именно этот порядок жизнеустройства выбрал тот, кто голосовал за Ельцина, а завтра будет голосовать за «Выбор России».

Сам язык выдает. Раньше у нас часто звучало слово битва. Уж как над этим потешались демократы. Но это всегда была битва за что-то хорошее (за хлеб, за здоровье, за грамотность). И в этой битве общество было единым целым. Что же доминирует в языке сегодня? Слова социальная защита и социальная незащищенность. Устроена жизнь, где надо срочно защищать стариков, детей, учителей, офицеров — почти всех! От кого же? От стариков, от детей, от учителей — от общества. Внезапно каждый человек оказался в джунглях. Если он быстро не обзаведется средствами защиты (а лучшее средство защиты — нападение), то его сожрут, растерзают, затопчут. Это — результат реформы.

Вспомним важное выступление Б.Н.Ельцина по телевидению 14 марта 1991 г. Он сказал тогда: «не надо опасаться гражданской войны, потому что у нас нет противоречий между социальными слоями». А в ноябре 1993 г. он говорит: 6-7 октября в стране должна была начаться гражданская война, и, дескать, лишь при помощи расстрела Дома Советов ее удалось предотвратить. Это — прямое признание того, что созрели и обостряются противоречия между массой трудящихся и разбогатевшим меньшинством. А ведь еще не начала спускаться лавина безработицы.

Люди поверили, что если у нас будут богатые, то и страна богатая. Это было правдоподобно в обществе, устроенном по образу семьи, а не рынка. В семье люди делятся добром — богатеет один брат, что-то достается и другому, богатеет вся семья. В рыночном (классовом) обществе люди продают или обменивают добро. Здесь при немыслимом богатстве одних другие могут умирать с голоду. Более того, в России создан такой уникальный класс богатых, что чем они богаче, тем страна в целом беднее (уж не говоря о бедняках). Ибо когда обогащается хищник, он при этом многое портит зря — как волк режет овечье стадо. Возьмите мелкого предпринимателя, по образу действий он таков же, как и «кабинетный» хищник. Вот он выломал медные детали из сигнального шкафа железной дороги, продал скупщикам-эстонцам. Ему хватило на бутылку, а дорога отброшена в тридцатые годы, возможны и аварии. Знал он это? Прекрасно знал — но на это его толкала вся идеология «реформы» и пример ее лидеров.