— К сожалению, я должен признать твою правоту, — сказал он, чтобы придать своему согласию хотя бы видимость какого-то собственного опыта. Но Фишерле было уже не до шлюх, он перешел к привратнику. Он усомнился в его честности.
— Во-первых, честных людей не бывает, — заявил он, — кроме нас двоих, разумеется, а во-вторых, не бывает честных привратников. Чем жив привратник? Вымогательством! А почему? Потому что иначе ему не прожить. Одной квартирой привратник сыт не будет. У нас был привратник, он требовал с моей жены по шиллингу за каждого гостя. Если ночью она приходила домой без гостя — при такой профессии случается всякое, — он спрашивал, где гость. Нет у меня, говорила она. Предъявите его, а то я донесу на вас, говорил он. Тогда она начинала плакать. Где ей взять гостя? Так проходил, бывало, целый час. В конце концов она все-таки предъявляла гостя, иногда вот такого маленького, — Фишерле опустил ладонь до колена, — которого ведь вполне можно было бы спрятать, если бы этот тип входил в ее положение. Жалко шиллинга! А кто нес убыток? Конечно я!
Кин объяснил ему, что в данном случае речь идет о наемном воине, о верном, надежном человеке медвежьей силы, который не пускает на порог нищих, разносчиков и прочего сброда. Сущее удовольствие наблюдать, как он обращается с этой швалью, многие из них не умеют даже читать и писать. Иных он буквально изувечивает. За покой, которым он обязан привратнику, ибо для науки нужен покой, покой и еще раз покой, он положил ему небольшой презент, сто шиллингов в месяц.
— И он берет их! И он берет их! — У Фишерле сорвался голос. — Вымогатель! Разве я не прав? Самый настоящий вымогатель! Его надо посадить в тюрьму, сейчас же! В тюрьму, говорю, да, в тюрьму!
Кин попытался успокоить своего друга. Тот не должен сравнивать с собой такого обыкновенного человека. Конечно, неблагородно брать деньги за услуги, но этот безнравственный обычай укоренился у черни и захватил даже круги образованные. Платон тщетно выступал против этого. Вот почему ему, Кину, мысль о профессуре всегда была ненавистна. За свои научные труды он никогда в жизни не брал ни гроша.
— Платон хорош! — возразил Фишерле, это имя он услышал впервые. — Платона я знаю, Платон — человек богатый, ты тоже человек богатый. А откуда я это знаю? Да потому, что так говорят только богатые люди. Я бедняк, у меня нет ничего, я — никто и останусь никем, но я ничего не беру. Это характер! Твой привратник, этот вымогатель, берет у тебя сто шиллингов, целое состояние, скажу я, и в дневное время избивает бедных людей. А ночью — спорим, что ночью он спит, твои сто шиллингов у него в кармане, — он позволяет расхищать книги, я не могу этого видеть, это подлость, разве я не прав?
Кин сказал, что не знает, крепкий ли у привратника сон. Надо полагать — крепкий, ибо все у него крепко, кроме четырех канареек, которые должны петь, когда он пожелает. (Их он упомянул точности ради.) С другой стороны, это человек фанатической бдительности, он устроил в пятидесяти сантиметрах над полом особый глазок, чтобы удобнее было следить за входящими и выходящими.
— Таких людей я не выношу! — выпалил Фишерле. — Из них выходят самые лучшие шпики. Шпик несчастный! Несчастный подлец! Попадись он мне сейчас под руку, дорогой друг, ты бы вытаращил глаза, так я его избил бы, я убил бы его одним мизинцем! Шпиков я терпеть не могу! Шпики — это сволочь или не сволочь?! Это сволочь, скажу я, разве я не прав?
— Не думаю, что мой привратник был шпиком по профессии, — сказал Кин, — если такая профессия действительно существует. Он был полицейским чином, инспектором, если не ошибаюсь, и давно вышел на пенсию.
Фишерле сразу же пошел на попятный. В такое дело он не будет влезать. С полицией он сейчас не станет связываться, перед Америкой — ни за что, с полицией на пенсии — и подавно, те, что на пенсии, самые вредные. От лени они нападают на невиновных. Оттого что они не имеют права арестовывать, они чуть что приходят в ярость и калечат ни в чем не повинных калек. Жаль, конечно, не помешало бы снарядиться для Америки получше. Человек едет в Америку один раз. Чемпиону мира не хочется приезжать нищим, он еще не чемпион, но он станет им, и люди, чего доброго, скажут когда-нибудь: он приехал с пустыми руками, так пусть и не останется с полными, отнимем-ка у него все. В Америке Фишерле, несмотря на свое звание, вовсе не чувствует себя уверенно. Везде есть мошенники, а в Америке всё гигантских размеров. Время от времени он сует нос в левую подмышку и подкрепляется запахом своих денег, которые там спрятаны. Это утешает его, и, побыв там немножко, нос опять весело устремляется вверх.
А Кин уже не чувствовал себя таким счастливым из-за смерти Терезы, как раньше. Слова Фишерле напомнили ему об опасности, нависшей над его библиотекой. Все влекло его туда: ее бедственное положение, его долг, его работа. Что удерживало его здесь? Высокая любовь. Пока в жилах у него текла кровь, он хотел спасать несчастных, выкупать их, избавлять от сожжения, от пасти этой свиньи! Дома его ждал верный арест. Надо было смотреть фактам в лицо. Он был совиновен в смерти Терезы. Она несла главную вину, но он ее запер. По закону он был обязан отправить ее в психиатрическую лечебницу. Он благодарил бога за то, что не поступил по закону. В лечебнице она была бы жива и поныне. Он приговорил ее к смерти, голод и ее жадность привели этот приговор в исполнение. Он ни на йоту не отступался от своего поступка. Он был готов отстаивать его перед судом. Его процесс должен был кончиться грандиозным оправданием. Правда, арест такого знаменитого ученого, первого, вероятно, синолога своего времени, вызвал бы неприятный шум, чего в интересах науки следовало избегать. Главным свидетелем защиты выступал как раз этот привратник. Хоть Кин и полагался на него, но опасения Фишерле насчет продажности такого характера не преминули оказать свое действие. Наемные воины перебегают к тому хозяину, который им больше платит. Главная проблема состояла в том, чтобы раскусить противную сторону. Существовала ли таковая, была ли она заинтересована в том, чтобы подкупить привратника неотразимыми суммами? Тереза была одинока. О родственниках никогда не было речи. На похоронах никто не провожал ее. Если в ходе процесса возникнет кто-нибудь, кто выдает себя за ее родственника, Кин потребует тщательно расследовать происхождение этого лица. Какое-то родство все же возможно. С привратником он собирался поговорить до своего ареста. Повышение презента до двухсот шиллингов окончательно склонило бы этого шпика, как метко заметил Фишерле, на его, Кина, сторону. Это не было бы ни подкупом, ни вообще правонарушением; привратник должен показать правду, чистую правду. Никуда не годится, чтобы крупнейшего, вероятно, синолога своего времени наказывали из-за какой-то поганой бабы, о которой нельзя даже с уверенностью сказать суду, умела ли она бегло читать и писать. Наука требовала ее смерти. Она требует также полного его оправдания и реабилитации. Таких ученых, как он, можно перечесть по пальцам. Женщин, к сожалению, миллионы. Тереза принадлежала, вдобавок, к самым ничтожным. Спору нет, ее смерть была предельно мучительна и жестока. Но за это, именно за это она сама несла полную ответственность. У нее была возможность спокойно умереть с голоду. Тысячи кающихся индийцев умерли до нее этой медленной смертью, считая себя спасенными благодаря ей. Мир восхищается ими и сегодня. Никто не скорбит об их судьбе, а их народ, мудрейший после китайского, причисляет их к лику святых. Почему Тереза не пришла к такому решению? Она слишком цеплялась за жизнь. Ее жадность не знала границ. Она дорожила каждой презренной секундой жизни. Она пожирала бы людей, если бы они были поблизости. Она ненавидела людей. Кто пожертвовал бы собой ради нее? В свой трудный час она увидела себя одинокой и покинутой, как того и заслуживала. Тогда она прибегла к последнему средству, которое ей оставалось: она стала пожирать собственное тело, по клочку, по ломтику, по кусочку, и, терпя неописуемые боли, сохраняла жизнь. Свидетель нашел не ее, он нашел ее кости, не распавшиеся благодаря синей накрахмаленной юбке, которую она обычно носила. Таков был ее заслуженный конец. Из защитительной речи Кина получилось сплошное обвинение Терезы. Задним числом он уничтожил ее вторично. Он уже давно сидел с Фишерле в гостиничном номере, где они оказались почти непроизвольно. Строгая цепь его мыслей не обрывалась ни на миг. Он молчал и обдумывал каждое мельчайшее обстоятельство. Из слов, которые сожранная употребляла при жизни, он составил образцовый текст. Он был мастер блестящих конъектур и отвечал за каждую букву. Правда, ему было бесконечно жаль тратить столько филологического педантизма всего-навсего на убийство. Он действовал под давлением свыше и обещал миру щедрую компенсацию в свершениях своего ближайшего будущего. Работать ему не давала именно та, чье дело сейчас слушалось. Он поблагодарил председателя за чрезвычайно предупредительное обращение, которого он, как обвиненный в убийстве, не ожидал. Председательствующий сделал поклон и с изысканной вежливостью заявил, что знает, вероятно, как надо вести себя с крупнейшим синологом современности. То «вероятно», которое Кин вставлял между словами "крупнейший синолог", когда говорил о себе сам, председатель опустил, поскольку оно было совершенно излишне. Эта публичная почесть наполнила Кина справедливой гордостью. Его обвинение Терезы приобрело несколько более мягкую окраску.
