Тереза тоже постепенно привыкла к стесненным условиям. Она свободно распоряжалась в своей новой комнате, где ей никто не мешал. По утрам, прежде чем надеть чулки и башмаки, она нежно гладила ногами ковер. Он был лучшим во всей квартире, пятен от крови уже не было видно. Ее старым мозолям было приятно, когда их щекотал ковер. Пока она прикасалась к нему, в голове у нее мелькали картины сплошь прекрасные. Отрывал ее от них муж, который ничего ей не разрешал.
Кин дошел в своем тихом существовании до такой виртуозности, что даже стул, на котором он сидел, старый, своенравный предмет, скрипел лишь изредка. Эти три-четыре раза за день, когда среди тишины стул тем заметнее напоминал о себе, были Кину крайне неприятны. Он считал их первыми признаками утомления и потому старательно пропускал их мимо ушей.
Тереза при скрипе сразу же чувствовала какую-то опасность, поспешно скользила к башмакам и чулкам, надевала их и продолжала череду мыслей предыдущего дня. Ей приходили на ум большие заботы, мучившие ее непрестанно. Она оставила мужа в доме только из жалости. Его кровать занимает ведь мало места. Ей нужны ключи от письменного стола. Там-то и лежит его банковская книжечка. Пока она не получит банковскую книжку с остатком, она разрешит ему еще день-другой пожить под ее кровом. Может быть, он вдруг вспомнит об этом и устыдится, потому что всегда вел себя с ней так подло. Когда что-нибудь около него шевелилось, она начинала сомневаться в успешном захвате банковской книжки, в котором вообще-то была уверена. Со стороны деревяшки, какой он был большую часть времени, она сопротивления не опасалась. От живого мужа она ждала самого худшего, даже похищения ее банковской книжки.
К вечеру его и ее напряжение изрядно усиливалось. Он собирал последние силы, чтобы не потеплеть слишком рано. Она свирепела при мысли, что сейчас он снова отправится в ресторан, где будет жрать и пить на ее деньги, заработанные тяжелым трудом, хотя от них и так-то почти ничего не осталось! Долго ли еще он будет кутить, не принося денег в дом?
У человека есть сердце. Разве она камень? Надо спасти бедное состояние. Преступники зарятся на него, как бешеные, каждый хочет что-то урвать. Стыда у них нет. Она женщина беззащитная. Муж, вместо того чтобы помочь ей, пьет. Он уже ни на что не годен. Раньше он исписывал целые листы бумаги, они для нее те же деньги. Теперь он и для этого слишком ленив. У нее богадельня, что ли? Пусть отправляется в дом призрения. Дармоеды ей не нужны. Он еще доведет ее до сумы. Пусть лучше побирается сам. Спасибо за такое удовольствие. Ему никто ничего не подаст на улице. На вид-то он нищий, но сумеет ли он просить как следует? Да он и не подумает об этом. Что ж, доложу я, он умрет с голоду. Посмотрим, каково ему придется, когда кончится ее доброта. Ее покойная мать тоже умерла с голоду, а теперь умрет с голоду ее муж!
Каждый день ее злость взбиралась еще на одну ступеньку. Она взвешивала свою злость, чтобы определить, хватит ли ее для решительного поступка, и находила ее слишком легкой. Осторожности, с какой она приступала к делу, было равно только ее упорство. Она говорила себе: сегодня моя злость слишком бедна (сегодня мне с ним еще не справиться) — и тут же обрывала свою злость, чтобы оставить себе что-то на завтра.
Однажды вечером, когда Тереза, положив в огонь свои железные аргументы, успела достичь лишь средней температуры, стул Кина скрипнул три раза подряд. Этой наглости ей и недоставало. Она швырнула его, длинную деревяшку, а заодно и стул, от которого он был неотъемлем, в огонь. Огонь с треском заполыхал, яростный жар объял железные доводы. Она вынула их руками — раскаленного железа она не боялась, она как раз и ждала, чтобы оно раскалилось, — вынула все подряд, весь набор их названий: нищих, пьяниц, преступников — и двинулась с ними к письменному столу. Даже сейчас она готова была к сделке. Если он добровольно отдаст ей банковскую книжку, она выбросит его на улицу лишь погодя. Он не должен ничего говорить, тогда и она ничего не скажет. Пусть он остается, пока она не найдет книжку. Пусть только позволит ей поискать, она доведет дело до конца.
Как только его стул скрипнул три раза, Кин с чуткостью статуи догадался, какому испытанию подвергается его искусство. Он слышал, как приближается Тереза. Он подавил в себе радостное волнение, оно повредило бы его холодности. Он упражнялся в течение трех недель. Вот и пришел день, когда все откроется. Сейчас обнаружится совершенство его фигуры. Он был уверен в нем, как ни один художник до него. Перед атакой он быстро прогнал по телу немного лишнего холода. Он прижал подошвы ног к полу: они были тверды, как камень, степень твердости 10, алмаз, острейшие, режущие края. Языком, в отдалении от удара, он попробовал на вкус толику каменной муки, которую уготовил этой бабе.
Тереза схватила его за ножки стула и тяжело отодвинула в сторону. Она отпустила стул, подошла к письменному столу и вытянула один ящик. Она обыскала этот ящик и, ничего не найдя, принялась за следующий. В третьем, четвертом и пятом она также не нашла того, чего искала. Он понял: военная хитрость. Она вовсе не ищет, что она может искать? Рукописи для нее все одинаковы, бумагу она нашла бы и в первом ящике. Она делает ставку на его любопытство. Он, мол, наверно, спросит, что она делает. Если он заговорит, он перестанет быть камнем, и она убьет его. Она выманивает его из камня. Она потрошит письменный стол. Но он сохранял хладнокровие и не издавал ни малейшего звука. Она безжалостно ворошила бумаги. Большую часть, вместо того чтобы разобрать их, она оставляла на столе. Множество листков упало на пол. Он хорошо знал их содержание. Другие она неверно складывала вместе. С его рукописями она обращалась как с ветошью. Пальцы у нее были грубые и выдержали бы пытку тисками. В письменном столе находились труды и терпение десятилетий.
Ее наглая хлопотливость возмущала его. Она не смеет так обходиться с бумагами. Какое ему дело до ее военной хитрости? Эти заметки понадобятся ему впоследствии. Работа ждет его. Если бы можно было начать ее сейчас же! Он не рожден быть артистом. Его искусство стоит ему немало времени. Он ученый. Когда настанут лучшие времена? Его искусство — это переходный период. Он теряет целые недели. Как долго уже занимается он искусством? Двадцать, нет, десять, нет, пять недель, он сам не знает. Время запуталось. Она пачкает его последнюю статью. Месть его будет ужасна. Он боится забыться. Она уже вскидывает голову. Она осыпает его злобными взглядами. Она ненавидит его каменное спокойствие. Но ему неспокойно, он этого не выдержит, он хочет мира, он предложит ей перемирие, пусть она уберет свои пальцы, ее пальцы разорвут на части его бумаги, его глаза, его мозг, пусть закроет ящики, прочь от письменного стола, прочь от стола, это его место, он этого не потерпит, он раздавит ее — если бы он мог говорить, камень нем.
Юбкой она отпихивает пустые ящики назад, в стол. Рукописи на полу она топчет ногами. Она плюет на все, что лежит сверху. В остервенении она разбрасывает содержимое последнего ящика. Бессильный шелест бумаги прожигает его до мозга костей. Он подавит в себе жар, он поднимется холодным камнем, он разобьет ее о себя. Он соберет ее куски и растопчет эти куски в порошок. Он обрушится на нее, ворвется в нее страшной мукой египетской. Он схватит себя, скрижаль десяти заповедей, и побьет ею свой народ. Его народ забыл наказ бога. Бог могуч, и Моисей поднимет карающую десницу. Кто обладает твердостью бога? Кто обладает холодностью бога?
Вдруг Кин поднимается и тяжело падает на Терезу. Он остается нем, губы он зажимает себе зубами, как щипцами; если он заговорит, он не будет камнем, зубы его глубоко впиваются в язык.
— Где банковская книжка? — громко кричит Тереза, перед тем как она разобьется на части. — Где книжка? Пьяница… преступник… вор!
Она искала банковскую книжку. Он усмехается по поводу ее последних слов.
Но они не последние. Она хватает его голову и толкает его к письменному столу. Она ударяет его локтями между ребрами. Она кричит: "Вон из моей квартиры!" Она плюется, она плюет ему в лицо. Он все чувствует. Ему больно. Он не камень. Поскольку она не разбивается, разбивается его искусство. Все ложь, на свете нет веры. Нет бога. Он увертывается. Он защищается. Он дает сдачи. Его удар попадает в цель, у него острые кости. "Я донесу! Воров — в тюрьму! Вон из моей квартиры!" Она дергает его за ноги, чтобы он упал. На полу-то уж она потешится, как в тот раз. Это не удается ей, он сильный. Тогда она хватает его за шиворот и вытаскивает из квартиры. Она с грохотом захлопывает за ним дверь. На площадке он позволяет себе упасть. Он все-таки устал. Дверь открывается снова. Тереза выбрасывает его пальто, шляпу и портфель. "Не смей больше попрошайничать!" — кричит она и исчезает. Портфель она отдает, потому что в нем ничего нет. Все книги у нее в квартире.
