Можно лишь повторить — ничего невозможно понять,

Я верчу эти вещи с печальным, упрятанным смехом:

Археолог грядущий вот так же начнет примерять

Наши мысли, надежды, любови — и с тем же успехом.

Все, что делали вы — посвящалось великим богам,

В то, что делаем мы — посвящались немногие люди.

Эти вещи — лишь выкрик: Мы были! — другим берегам,

Нет, длиннее, с добавкою детской:

Мы больше не будем.

Жить одиноко и неинтересно,

Платить ценою каждой божьей ночи

За никому не нужных восемь строчек,

Такой ценою покупать безвестность?

Но встало солнце, осветило травы,

И в пять минут переменило местность,

И я благодарил судьбу за право

Такой ценою покупать безвестность.

… А наутро проснешься, на улицу выйдешь

В этот мир, что едва начинает светать.

И куда ни посмотришь — отчетливо видишь

Руку мастера. Как мне ее не узнать?

Мне знаком этот страх, и восторг, и смятенье,

Та неделя без сна, где сознанье творит

До конца, до беспамятства, до исступленья,

Но очнешься и взглянешь: мир чудный стоит.

В мире осень,

и каждый сорвавшийся плод

нужно сначала расслышать,

чтобы потом раскутать.

У детства должен быть очень маленьким рот

и очень большими уши.

Бедные ирисы, что за печаль —

Будто и так не довольно печали.

Жалко не жизни, мне жизни не жаль —

Жалость цветет только в самом начале.

И отцветающий вишневый цвет,

И парфюмерная пена акаций

Вроде бы сводят печали на нет,

Но не дают мне с тобой расквитаться.

Ну не старушка ли эта душа? —

Булочку щиплет и смотрит в оконце,

Мошек сгоняя и крошки кроша,

Еле дыша на ушедшее солнце.

И вспоминает почти наугад,

Словно на солнце глядя сквозь ресницы:

Влажный и черный течет водопад,

Впрочем, безделица — это ей снится.

Это непрожитой жизни привет,

Это мерцающей дельты извивы,

Жизни отливы, полуночный бред,

Всполохи памяти. Жизни приливы.

Легко я пережил доносы,

легко похоронил отца,

и перекрестные допросы

перетерпел я слегонца,

и не терял я эти губы,

пьянящие, как алкоголь,

но у меня болели зубы.

Я знаю, что такое боль.

Сегодня так часто срываются звезды,

Что даже о космос нельзя опереться,

Там будто бы чиркают спичкой нервозно,

А спичка не может никак разгореться.

И полночи этой ничто не осветит,

Ничто не рассеет во мне раздраженья,

Никто на вопросы мои не ответит,

И нет утешенья,

Во мне все противится жить по указке

Провидцев, сколь добрых, настолько лукавых,

Душа не поверит в наивные сказки,

Что в детях она повторится и в травах.

И в мире прекраснейшем, но жутковатом,

Где может последним стать каждый твой выдох,

Она не живет ожидает расплаты,

И нужно ей не утешенье, а — выход.

Но кто мне подскажет, куда мне бежать

От жизни, от жил, разрываемых кровью,

От жженья, которого мне не унять

Ни счастьем, ни славой, ни женской любовью.

Ведь я уже связан, уже погружен

В сумятицу судеб. Меня научили,

Как рушить и строить, как лезть на рожон,

И я забываюсь, и радуюсь силе.

Лишь ночью, мучительной и сокровенной,

Я вижу, сколь призрачна эта свобода,

И горестно плачу над жизнью мгновенной,

Несущейся, словно звезда с небосвода.

Сейчас промелькнет! Я сейчас загадаю,

Ведь должен хотя бы однажды успеть я…

Сверкнула! И снова я не успеваю

Сказать это длинное слово: бессмертье!

К ним уже не успеть до конца сновиденья,

Я едва различаю высокие крыши.

Закрывая жилища, смывая растенья,

Он ползет от реки, он становится выше

И сквозь этот туман мне уже не пробраться.

Я ломаю лавиною нежных проклятий

Этот мир, эти неисчислимые царства,

Этот космос любимых моих восприятий.

И упругий ручей на стихи Пастернака,

И коня Заболоцкого в дымке тумана,

И поляну Ахматовой, тайные знаки

На фаянсовом небе времен Мандельштама.

И опять, зачарованный чувством сиротства,

Пораженный навязчивой детской мечтою,

Я молю, я ловлю мимолетные сходства

Этих судеб с моей непутевой судьбою.

Впереди все пространство от сосен до песен

Наполняет какое-то тайное братство.

Но сужается круг, он удушлив и тесен.

И сквозь этот туман мне уже не пробраться.

Он ползет от реки, он становится выше.

Закрывает жилища, смывает растенья,

Застилает дорогу и дачные крыши.

К ним уже не успеть до конца сновиденья.