Молчали, переводили дух и обвинение, и защита. К допросу приступила судья Пантелеева: «Насколько близко Вы подходили к эпицентру взрыва?».

Вл. Вербицкий: «Я был на дороге, к обочине не подходил».

Судья: «Вам предлагалось описать обстановку на шоссе. Имелись ли на нем посторонние предметы?».

Вл. Вербицкий: «Осколки стекол были».

Судья подсказывает: «А болты, гайки?».

Вл. Вербицкий: «Нет. Земля, стекла – они были».

Судья вкрадчиво: «Скажите, пожалуйста, в момент взрыва на одной или на разных полосах находились машины – Ваша и Вашего брата?».

Вл. Вербицкий: «Мы ехали по одной полосе».

Судья: «Как же тогда, говоря о расстоянии между вами, Вы сказали – «на длину кузова»?».

Вл. Вербицкий со вздохом: «Я думал – это всем понятно. В следующий раз буду объяснять подробнее».

Подсудимый Роберт Яшин резко вскидывает голову: «Не надо следующего раза!».

Судья, словно обрадовавшись подвернувшемуся случаю, тут же выплёскивает все накопившееся раздражение от провального для обвинения допроса: «Вы, подсудимый Яшин и свидетель Вербицкий, предупреждаетесь за то, что разговариваете в суде, как приятели».

Яшин, Миронов, Квачков, возмущённые тем, что судья в присутствии присяжных заседателей пытается подорвать сказанное на суде Вербицким его якобы приятельскими отношениями с Яшиным, вскакивают: «Мы возражаем!..».

Сквозь шум прорывается голос самого Вербицкого: «Ваша честь, мы не являемся ни друзьями, ни даже знакомыми!».

Судья немедленно просит присяжных заседателей покинуть зал. В восстановившейся тишине звучит твёрдый, чувствуется, едва сдерживаемый от крика голос Роберта Яшина: «Как вам не стыдно, Ваша честь. Это же полная профанация суда!».

А судья Пантелеева уже диктует для протокола: «Суд удаляет подсудимого Яшина из зала до дачи им показаний».

«Это судебное преступление!» - гремит в ответ Яшин. Приставы выводят его.

Возвращаются присяжные. Судья разъясняет присяжным заседателям, что они должны оставить без внимания выкрики подсудимых Яшина, Миронова. Квачкова и не учитывать их при вынесении вердикта.

Ободренный поддержкой судьи прокурор заходит на новый круг вопросов: «Вы, - обращается он к Вербицкому, - когда по Митькинскому шоссе ехали, успевали за дорогой следить или только назад смотрели?».

Вл. Вербицкий: «Да, я смотрел большей частью назад. Я вообще всегда очень переживаю, когда едет кортеж с мигалками, у них водители непредсказуемые, могут в любой момент подрезать, тогда неизбежно ДТП».

Прокурор: «Как Вы определили, что машина Вашего брата была ближе всего к месту взрыва?».

Вл. Вербицкий: «Я смотрел в заднее зеркало».

Уверенность Вербицкого в показаниях пытается проверить адвокат Чубайса Сысоев: «У Вас есть познания в подрывном деле?».

Вл. Вербицкий: «Да, есть».

Сысоев: «Почему Вы решили, что взрыв неполноценен?».

Вл. Вербицкий: «У полноценного взрыва не должно быть препятствия. А в этом случае было препятствие – в виде обочины дороги. Препятствие для полноценного разлета осколков».

Как же им хотелось, прокурору с адвокатами Чубайса, сбить его с уверенного тона, хоть нотку неуверенности уловить в словах Владимира Вербицкого, чтобы огородить присяжных от всего того, о чём спокойно и уверенно свидетельствовал на суде настоящий очевидец происшествия - о взрыве, направленном в лес, а не на дорогу, об уцелевшей от пуль и осколков машине Чубайса, представшей потом вдруг расстрелянной в теленовостях, об отсутствии осколков на шоссе… А больше всего их беспокоит, что картина имитации покушения складывается не из показаний свидетелей защиты, нет же, об этом убедительно говорят свидетели обвинения.

Как и во всяком уголовном деле с обвинением по серьезным статьям и перспективами долгосрочной посадки обвиняемых, в деле о покушении на Чубайса имеется главный свидетель обвинения. Главный свидетель обвинения - это человек, показания которого обычно не оставляют у суда сомнений, что обвиняемые – несомненные преступники. Но для того чтобы свидетель стал главным свидетелем обвинения, то есть осознал, что на основании его свидетельств обвиняемые сядут в тюрьму на много лет, вплоть до пожизненного, его обычно чем-то «мотивируют», то есть «убеждают» или «уговаривают» дать свои «главные» показания. Чем и как мотивировали главного свидетеля обвинения дать показания в рассматриваемом здесь процессе, нам и предстоит понять.

В зал зашел Игорь Петрович Карватко, сорока лет, крепкий, рослый, вполне уверенный в себе. Прокурор осведомился у него, знает ли Карватко подсудимых. Ответ была краток: «С Яшиным в дружеских отношениях, с Найденовым знаком, Квачкова видел два-три раза до 2005 года, Миронова вообще не знаю».

Прокурор попросил его рассказать о событиях марта 2005 года, свидетелем которых тот оказался.

Повествование получилось длинным, обстоятельным:

- С Яшиным мы познакомились в начале двухтысячных годов, нас познакомил мой друг, его сослуживец Паньков. У нас завязались дружеские отношения. На каком-то дне рождения я познакомился и с Найденовым, я знал только, что его зовут Саша. С Квачковым мы увиделись на каком-то празднике, мы с ним общения не поддерживали. У нас состоялся лишь один разговор. Он спросил, где я служил, я ответил, что в армии вообще не служил.

Найденов, зная, что я занимаюсь частным извозом, бывало, просил отвезти его на дачу или в аэропорт. 14 марта 2005 года мы встретились с Найденовым, он свел меня с человеком, который был мне нужен. Дело было у ресторана, откуда Найденов вышел с женой. После этой встречи Найденов при мне объяснил жене, что ему позвонил Роберт Яшин и просил сделать электропроводку у Квачкова на даче. Я, услышав это, сказал, что могу довезти его до пересечения МКАД и Минского шоссе, где его ждали Яшин с Квачковым. Мы поехали, попали в большую пробку на Ярославке. Они позвонили Саше и договорились, что не будут нас ждать на дороге, уедут без него, чтобы не терять времени, а я довезу Сашу прямо до дачи. Мы с Сашей тогда доехали до его дома на Ленинском, взяли инструменты и поехали на Можайку. На Можайке, уже выехав на МКАД, Саша созвонился с Робертом и уточнил, что нам нужно за Голицынский пост проехать и повернуть. Мы проехали пост, но там не было никакого поселка. Мы обратно выехали на Можайку, проехали в сторону области. Было скользко, мы пронеслись мимо поворота, потом вернулись к повороту. Там еще стояла белая машина, иномарка. Возле нее было три человека, один стоял перед машиной, другие два сбоку. Они сразу, как по команде, повернулись к нам спиной. Причем один стал с зеркалом возиться, а другие что-то вдали рассматривали.

Мы подъехали к КПП на дачные участки, там пропускной режим. С охранником общался Саша, он назвал охраннику номер участка и фамилию, к кому едет. Мы доехали до участка, не огороженного забором. На дороге стоял СААБ, на участке было три человека. Один из них Роберт Яшин, второй – Квачков, третий – я его никогда не видел, его звали Саша. Потом уже я понял, что это сын Квачкова - Александр Квачков. Саша Найденов сказал: «Как проводку делать, если температура в доме такая, как на улице». А Квачков сказал: «Главное, чтобы сделать все до восемнадцатого числа, когда сюда съедутся гости». Роберт Яшин пояснил ему, что надо бы дом протопить, прежде чем что-то делать. Тогда Квачков-отец сказал Александру Квачкову: «Ты оставайся, протопи дом, прогрей». Александр сказал: «Мне надо купить сигарет, воду». Квачков-отец просил меня доехать с ним до КПП, я всё куплю, говорит, а ты вернешься, отдашь пакет. Он очень спешил. Я вернулся, отдал пакет, забрал Яшина и Найденова и поехал с ними в Москву. А Квачков-сын остался в доме. Я довез Яшина и Найденова до Москвы, и мы договорились, что 16 марта мы вместе поедем в поселок «Зеленая роща» и они все закончат.

16 марта я задержался, приехал на КПП, позвонил Роберту, он мне назвал номер участка, и меня пропустили. Я проехал на участок. Там все преобразилось. Снег расчистили, в самом доме было уже тепло. Но 14 марта Найденов упал на крыльце. Тогда никто не обратил на это внимания. А 16 марта, когда он подал мне левую руку поздороваться, я обратил внимание, что правая рука у него распухла. Он был в этот день сильно выпивши. Роберт его ругал, а Найдёнов говорил, что это он принимает анестезию.