Уайльд последовал за ним. Он двигался с настороженной медлительностью, спотыкаясь на влажной земле, не отрывая глаз от темной тени впереди. Только сила воли заставляла его гнаться за этим человеком. Сердце требовало бежать на крики. Они не могли долететь издалека, а инстинкты точно говорили ему, где они раздавались. Но те же инстинкты велели ему не откликаться на них, выкинуть их из головы теперь же и навсегда, говорили, что ответ на этот запоздалый призыв лишь добавит в память страшную незаживающую рану. Мозг прибыл на помощь, подсказав, что Инга, живая, мертвая, или умирающая, не была больше его врагом, так же, как она никогда не была его другом. Но Фодио, живой, оставался опасным. Смертельно опасным. Хотя нет, Фодио не мог быть смертельно опасным. Его не научили искусству смертоносности.

Фодио добрался до деревьев, приостановился, чтобы поглядеть через плечо, поскользнулся и рухнул на четвереньки. Уайльд продолжал нестись вперед, и сам себе напоминал страдающего ожирением судебного исполнителя, которого заботливая жена выгнала на утреннюю пробежку. Он дышал с хрипом, горло было сухим, и воздух проходя в легкие, как огнем обжигал бронхи. Расстояние между беглецом и преследователем сокращалось.

Фодио поднялся на ноги, ступил под деревья, став еще одной тенью в мире теней. Но Уайльд слышал испуганное неровное дыхание, неуверенные спотыкающиеся шаги, треск веток. Фодио, житель африканского леса, от страха забыл обо всем, что знал с самого рождения, обо всех умениях, полученных от предков.

Уайльд, перешел с бега на быстрый шаг, чтобы дать боли в кишках хоть немного ослабнуть, а голове проясниться. Фодио был невдалеке и не мог ни свернуть в сторону, ни изменить направления, ни даже кинуться ему навстречу. Фодио мог только бежать вперед, а сейчас они оба бежали уже по щиколотку в жидкой грязи. Уайльд остановился, прислушиваясь к шепоту дождя в листве деревьев, громким звукам падения в болото огромных капель собравшейся на листьях воды. Несколько секунд он не слышал больше ничего: Фодио тоже остановился, пытаясь перевести дыхание. Но его ужас был слишком силен, и почти сразу же у него сдавило горло. Он попытался вдохнуть, издав звук, похожий на икоту, а затем снова раздался плеск воды: Фодио побежал дальше.

Уайльд изо всех сил рванулся вперед, отбросил в сторону одну ветку, другую, едва почувствовал, как острый обломок ободрал ему лицо, и, наклонившись вперед, ударил африканца, попытавшегося укрыться за деревом по плечу, но сам потерял равновесие и растянулся головой вперед всего в нескольких дюймах от края воды. А когда сел, совершенно ошеломляемый, не в состоянии понять, где находится, то еще несколько секунд не мог заставить себя открыть глаза.

Неужели я так ослабел, подумал Уайльд. Когда он снова открыл глаза, то оказалось, что он сидит в мелкой, всего несколько дюймов, воде, прислонившись головой к трухлявому пню дерева. Фодио уже был по пояс в озере, пробираясь к соседнему острову. Дождь прекратился, и наступил рассвет. Солнце взглянуло сверху на неподвижные воды Чада как гигантский налитой кровью глаз, и под его первыми лучами в воздух поднялись влажные туманы из болот и лагун, тростниковых зарослей и грязных луж. Уайльда окутал легкий белый пар, который разъедал его плоть подобно кислоте, от которой гнили его кости, от которой он трясся так, что слышал стук своих собственных зубов.

А Фодио убежал. Молодой человек был теперь ярдах в пятидесяти от берега и уверенно, не оглядываясь, пробирался вперед. Его нельзя было поймать. Уайльд знал, что если он рискнет вступить в эту вздувающуюся воду, то это будет равносильно смерти. Даже если Фодио не повернет, чтобы напасть на него, он утонет сам. У него едва доставало сил, чтобы поднять голову.

Фодио убежал. Он спросил себя, имело ли это какое-нибудь значение. Он смотрел как сильное темное тело с каждым шагом все глубже и глубже заходит в озеро, двигаясь почти так же быстро, как на суше; грудь беглеца поднимала высокую волну, а за спиной бегущего по неподвижной воде расходился правильный треугольник, похожий на наконечник стрелы. Странно, подумал Уайльд, как только он заметил один наконечник, то тут же обнаружил другой. Нет, два, по одному с обоих боков Фодио, но на небольшом расстоянии. Но это, должно быть, оптические обманы, потому что не видно никакой причины. Что бы там ни было рядом с Фодио, оно плавало под поверхностью воды.

Кровь застучала у Уайльда в висках, как будто сердце взорвалось. Целую неделю шел дождь, и грязевые отмели оказались размыты. Крокодилы проснулись. Он рупором поднес ладони ко рту.

— Фодио! — взревел он. — Вернись!

Его предупреждение не дало обреченному человеку ничего, кроме ненужных нескольких секунд дополнительного ужаса. Фодио поглядел через плечо, чуть поколебался и взглянул налево. Попробовал было бежать — совершенно нелепая мысль, когда воды по грудь — запнулся и исчез под водой. Вновь появился, издал какой-то звук. Это должен был быть крик, но до Уайльда долетело лишь бульканье. Затем там, где только что был молодой сильный африканец, вода вскипела. Потом мелькнул хвост — длинный, чешуйчатый, покрытый слизью, достаточно мощный для того, чтобы одним ударом сломать ногу человека, хлестнул по поверхности, и исчез. Но вода не успокоилась; где-то в глубине продолжались невидимые конвульсии, и к берегу бежала рябь, заставлявшая дрожать тростники. Попытка революции в Центре Вселенной закончилась, и ничего больше не мешало Уайльду пойти на крик.

Всходило солнце, поднимаясь с каждой минутой все выше в прояснившееся в мгновение ока небо. Пришло время идти. Куда-нибудь. Подальше от крови и зловония смерти. Как будто Уайльд был в состоянии где-то укрыться от зловония смерти.

Он поднялся на ноги и вода стекла по его рукам и ногам. Мышцы живота судорожно подергивались, пытаясь ухватить хоть немного воздуха, горло было сухим, как каменистая поверхность пустыни, в мозгу мелькали переполненные ужасом джунгли. Потому что он еще не покончил со смертью. Или, может быть, даже еще ужаснее — с жизнью. Вокруг не было слышно ни звука, но он находился рядом с тростниками, теми самыми, откуда до него долетели крики. Давно? Час, два тому назад? Пятнадцать минут?

Он шумно прошел по мелководью, пригнувшись вступил под деревья, споткнулся и упал на колени. Перед ним была лодка, спрятанная в тростниках. Он нашел Ингу.

Она стояла на коленях, привязанная к дереву, веревка, охватывающая грудь, не давала ей упасть во весь рост; вода прикрывала только бедра. Ее голова была наклонена и прикрыта распущенными волосами, облаком серебряных нитей, рассыпавшихся по прекрасным плечам, которые, лишившись жизни, внезапно оказались почти уродливыми.

Уайльд подумал, что это к лучшему. Ее тело тоже было прикрыто, нежный загар покрывал слой грязи и крови; кровь смешалась с водой, в которой Инга преклонила колени, и бухточка приобрела коричневато-розовый оттенок. Это тоже было к лучшему. Часть крови натекла из раны в ноге, но большая часть — из смертельной раны в горле.

Уайльд опустился на колени в коричневато-розовой воде. Его тошнило, но не мог вырвать: его внутренности иссохли, так же, как и мозг. Инга в конце концов оказалась права. Здесь, в Африке, были не его джунгли. Но, как оказалось, и не ее.

Он услышал негромкий всплеск воды, но не повернул головы. Он втайне надеялся, что она сейчас убьет и его. Он знал, что она стоит прямо у него за спиной. Интересно, она все еще держит нож в правой руке, или убрала за пояс?

— Канем? — спросила Серена.

— Канем мертв.

— Фодио?

— Фодио мертв.

— А теперь Инга тоже мертва. Вы — человек, который убивает, мистер Уайльд. Но вы никогда не смогли бы убить ее.

Уайльд промолчал.

— Я знала, что она была с вами там, в доме. Я жила вместе с Ингой, любила Ингу, дышала рядом с Ингой в течение двух лет, мистер Уайльд. Я смогла учуять ее в темноте. У нее был странный приятный запах. И поэтому, расставшись с вами, я возвратилась в дом. Я знала, что вы сможете справиться и с Канемом и Фодио.