— Постой, постой, — остановил его капитан. — Ты имеешь в виду Валентина Приходько?

— Ну да! — обрадованно закивал головой Николай. — Это он. Он старика убил. И все деньги его забрал, и золото, которое продал ему.

— Та-ак. — Нестеренко внимательно посмотрел на Парфенова. — А где сейчас находится Монгол?

— Ну я его отвез к Ирининой тетке, а вообще-то он у нее на даче скрывался.

— У кого «у нее»?

— Ну у Лисицкой. Ирины. Сама-то она сейчас в рейсе.

Нина Степановна вкратце изложила Ермилову суть предварительного допроса Парфенова, ожидающе посмотрела на полковника. Изучив за двадцать лет совместной работы характер и привычки Гридуновой, Артем Осипович не спешил навязывать собственные выводы и поэтому спросил хмуро:

— Так что же будем делать?

— Здравый смысл подсказывает немедленно арестовать Лисицкую и произвести обыск на ее квартире.

— Значит, надо заготовить постановление, утром взять санкцию у прокурора и сделать у нее обыск. И если показания Сербиной, Рыбника и Парфенова подтвердятся — немедленно арестовать.

Нина Степановна исподлобья посмотрела на Ермилова.

— А если не подтвердятся? Если у нее на квартире окажутся только вещи, разрешенные таможенными правилами, тогда что? Ничем не подтвержденные показания Сербиной и Парфенова? Да она просто скажет, что это наговор, и все. Монгола-то мы не взяли: на даче Лисицкой его не оказалось.

— Группа захвата выехала в Слободку, по адресу ее тетки, — внутренне соглашаясь с доводами Гридуновой, буркнул Ермилов. — Скоро должны дать о себе знать.

— Не думаю, что они застанут его там, — задумчиво сказала Нина Степановна. — Поселок маленький, все у всех на виду. Участковый с пеленок каждого жителя в лицо знает. Не скрываться же он туда поехал.

— А зачем?

— Не знаю. Судя по рассказу Парфенова, Монгол и Лисицкая — давнишние компаньоны. Может быть, там, у тетки, припрятано что-то?

— Почему же она сама не съездила к своей тетке, а направила Приходько?

— Парфенов говорит, что этот разговор был накануне ее ухода в рейс.

— Согласен, — кивнул полковник. — Но рейс-то короткий, а отсюда непонятна эта спешка с риском быть опознанным, — словно вбивая гвозди, отчеканил Ермилов. — Вот над чем надо подумать. И не кажется ли вам странным стечение обстоятельств: контрабанда на «Крыме», вездесущая Лисицкая, работающая на этом судне, убийство Часовщикова, которого Парфенов привез к Монголу по указанию все той же Лисицкой! Что это: звенья одной и той же цепи?

Нина Степановна задумчиво покачала головой:

— По нашим данным Акула — это блондинка тридцати-тридцати пяти лет. Лисицкая же сорокалетняя брюнетка.

Ермилов помолчал, подумал немного и сказал:

— Достаньте в отделе кадров пароходства образец ее почерка и отдайте на почерковедческую экспертизу те два клочка бумаги с расписанным валютным курсом, что изъяты у Рыбника.

Около четырех утра оперативная группа, выехавшая в Слободку, сообщила, что Приходько там нет и, по словам Елизаветы Яновны, родной тетки Ирины Михайловны Лисицкой, никого посторонних у нее за последний месяц не было. Однако она же сообщила, что «намедни» приезжала мать Ирины — Софья Яновна, «побыла трошки и укатила».

Прикорнувшая было у себя в кабинете на диванчике Гридунова как должное восприняла эту новость, ополоснула лицо теплой водой из-под крана и прошла в кабинет начальника уголовного розыска, где уже собрались Ермилов, Пашко, Нестеренко и вызванный среди ночи следователь.

Собравшиеся высказывались один за другим, а Нина Степановна, взяв со стола чистый лист бумаги, рисовала на нем кружочки, треугольники, проставляла в них надписи: «Крым», Акула, «Советская Прибалтика», Монгол, Парфенов, Рыбник, Лисицкая — и все это соединяла стрелками. Начальник уголовного розыска, сидевший рядом с Гридуновой и искоса наблюдавший за тем, как росла вся эта громоздкая схема, наконец не выдержал, спросил:

— А у вас есть какое-нибудь предложение, Нина Степановна?

Гридунова оторвалась от своего занятия, окинула усталым взглядом собравшихся, сказала:

— Есть одна задумка, товарищ полковник. Однако, рискованно, и поэтому необходимо согласие руководства.

— Что именно?

— Вероятно, эта поездка Монгола в Слободку сорвалась. Почему я так думаю? Да потому, что следом за ним туда поспешила мать Лисицкой. И уехала, как сказала ее сестра, довольная, «побыв трошки». Зачем, спрашивается, ей туда ни за что ни про что мотаться? Значит, имела какой-то интерес, возможно, идущий вразрез с интересом Монгола. Если мы допустим, что он остался, как говорится, на бобах и убрался с дачи, сменив свое логово, значит, он обязательно должен появиться у самой Лисицкой или у Парфенова. Ему деваться некуда. Арестованный же как соучастник убийства, Парфенов готов сделать все, чтобы хоть как-то смягчить свою вину, и, думаю, согласится помочь в любой игре с Монголом и со своей хозяйкой.

Вася Жмых играл. Он играл красиво, самозабвенно, и его блестящий саксофон, словно слившись со своим хозяином, то вдруг замирал на месте, то описывал круг, и Вася, залитый разноцветной подсветкой прожекторов, был похож на волшебника-мага, которому неизвестно кем поверена тайна этих чарующих звуков. То была какая-то очень старая мелодия или, возможно, импровизация, которая будила что-то давным-давно забытое и в то же время вечное, как сама жизнь.

Старший оперативной группы капитан Воробьев, пристроившийся с бокалом коктейля недалеко от стойки бара, слушал соло на саксофоне, и в груди росло непроизвольное доброе чувство к человеку, который мог дарить людям такую радость. Поймав себя на этой мысли, он чертыхнулся и резко крутанул головой. Вместо того чтобы делать дело, не хватало еще расслабиться и проворонить изъятие контрабандного золота из лючка.

А преступник находился где-то рядом, на этом же судне, возможно даже, слушал сейчас в ресторане Васину игру. А возможно, им был и сам Василий Жмых, саксофонист экстра-класса, «36 лет, беспартийный, разведенный», как было записано в анкете. Или, может быть, вон та белокурая, высокая официантка, что обслуживала соседний столик? Или?.. От всех этих «или» голова шла кругом, и Воробьев порой замечал, что в своих прикидках он двигается по какому-то замкнутому кругу, вырваться из которого не было сил.

Еще в Одессе Федотов поручился за штурманов, механиков и матросов, и Воробьев все время занимался только обслуживающей частью команды «Крыма». Этот вариант сразу же поставил вопрос, о котором в управлении при разработке операции раньше не подумал, — о количестве преступников, замешанных в этой контрабанде. Если, скажем, допустить вариант электромеханика, рулевого или даже просто вахтенного матроса, который может свободно находиться в ходовой рубке и не вызывать при этом подозрения, то вариант «обслуги» предполагал наличие не менее чем двух преступников, один из которых должен был закладывать в лючок контрабанду, а второй при этом наблюдать, как бы не появился в рубке посторонний. «Если это исключить, — рассуждал Воробьев, — то преступник или преступница должны обладать неслыханной дерзостью, что мало вероятно, так как имело при этом высокую степень риска. Значит, двое?.. Обе женщины? Это опять-таки мало походило на правду. Выходит, наличие хотя бы одного мужчины обязательно. Но кто этот мужчина? Бармен, шеф-повар, подсобный рабочий на кухне, кто-то из оркестрантов?»

Об Акуле он почти не думал: по всему выходило, что она была лишь передаточным звеном. Фоторобот ничего не дал, да Воробьев не очень-то и надеялся на него. Фоторобот был составлен по описанию задержанных, которые раз, максимум — два, видели эту мифическую преступницу. Правда, после сегодняшнего доклада Федотова у Воробьева появились кое-какие соображения. Он, например, заставил себя по-иному смотреть на обворожительную Ирину Михайловну и начал сопоставлять факты, на которые прежде не обращал внимания. И один из них это то, что Лисицкая не так уж редко бывала в ходовой рубке, предлагая вахтенным то чашку кофе, то минеральную воду. Пустые чашечки она забирала обычно сама.