— С радостью. — Он в возбуждении закусил губу, его глаза мстительно блеснули. — Лариса Миляева, Альбина… как ее…

— А блондинок среди них нет, лет тридцати?

— Блондинок?.. — Рыбник задумался, покачал головой. — Вроде бы нет. Лариска одна. Но ей до тридцати еще далеко.

В тех же стоптанных туфлях и стареньком платье Лариса постучалась в дверь комнаты, куда ее попросил прийти следователь Лукьянов, который вел дело Корякина. Вчера вечером он позвонил ей домой и, сказав, что требуется ее подпись под протоколом, попросил быть в десять утра. Успокоившаяся за последнее время, Лариса все же сочла нужным размочалить прическу и вытащить на свет божий спасшее ее в прошлый раз тряпье.

Следователь положил на стол протокол ее первого допроса, на котором действительно не было подписи, сказал, чтобы она внимательно прочла его и расписалась, и вышел из кабинета, оставив дверь приоткрытой.

…Гридунова подвела Рыбника к двери. Он остолбенело остановился при виде склонившейся над протоколом Миляевой.

— Что, вам знакома, эта девушка? — спросила, тихо.

— Знакома?.. Стервы кусок. Чего это она так вырядилась? — удивился Рыбник. — Прямо-таки сирота казанская.

«Растяпа… Обвести вокруг пальца. — Нина Степановна сморщилась, как от зубной боли. — Как же это я?..» — Спросила для успокоения совести:

— А что, обычно она выглядит иначе?

— О чем вы говорите! — возмутился Рыбник. — Она же парикмахер. На ней всегда прекрасная укладка. А с заграничными шмотками она, по-моему, даже ночью не расстается.

— Ясно. Ну, спасибо, Эдуард Самуилович. Вас сейчас проводят ко мне в кабинет, обождите меня там.

В это время Миляева дочитала протокол, виновато улыбаясь, спросила появившегося на пороге следователя:

— Где расписаться?

— Вот здесь.

Тихо вошла Гридунова, кивнув Лукьянову, села напротив Миляевой, внимательно осмотрела ее. «Ишь ты! — удивилась она. — Хоть мордашка и приятная, но интеллект… Интересно, куда бы тебя отнес Ломброзо? Явно-о, явно недоразвитый тип. А как провела! Ишь ты! Интересно, кто же за твоей спиной стоит, девочка?»

Почувствовав на себе взгляд, Лариса подняла голову, улыбнулась искательно.

— Здравствуйте. — Она развела руками. — Вот… Опять меня вызвали. — Помолчав, добавила: — Парень тот напутал что-то, а меня…

«Ишь ты! Пастушка-простушка… Парень напутал…» Нина Степановна взяла протокол, пробежав глазами титульный лист, спросила:

— Вы же парикмахер, Лариса?

— Да. — Обрадовавшись перемене разговора, Миляева закивала головой. — Меня даже на дом приглашают.

— Почему же вы ходите в таком виде?

Миляева сжалась, в ее глазах промелькнул страх.

— Я… Понимаете… ребенок маленький. Сережа. Для себя времени не хватает…

— Нехорошо, нехорошо, — дружески пожурила ее Гридунова. — Одеваться надо получше. Поди, не бедно живем, а?

— Да-да, конечно, — закивала головой Лариса. — Только кооператив… Вы знаете, все деньги и силы высосал. А мужа нет, алименты маленькие…

— Давно разошлись?

— Год уже.

— Пил?

— Как вам сказать, — пухлая губка Ларисы едва заметно дрогнула. — Не очень. Как все.

— Разлюбили?

— Н-нет, — ее голос стал глухим. — Не знаю.

— Бывает…

— У вас мальчик? — спросил Лукьянов.

— Да. Сережа. — Миляева повернулась к следователю, ее лицо оживилось. — Знаете, смышленый такой.

— Муж навещает?

— Да. Конфеты приносит. В позапрошлую неделю торт купил. Ленинградский.

— А вы не думаете опять сойтись? — спросила Гридунова.

— Сойтись? — Ларисины глаза радостно блеснули, потом вдруг потухли, она склонилась над столом, сказала едва слышно: — Если простит.

— Ну ладно, Лариса. Не будем вас больше мучить. А с мужем сойдитесь. Раз к сыну ходит, значит, и вас любит.

Парфенов был дома, когда в дверь позвонили.

— Мам, — кликнул он. — Пойди посмотри, кого там принесло.

Шаркая подошвами стареньких, сбитых тапок, мать вышла в прихожую, спросила:

— Кого надо?

— Водопроводчик это. — Жэковский слесарь, приглашенный оперативниками на случай взламывания двери, от волнения забыл, что говорить дальше. — Эта… на этаже воды утечка, ходим вот, проверяем.

— Ходим… То вас не дозовешься, то «ходим»… — недовольно пробурчала мать Николая и загремела дверным засовом.

Парфенов вдруг увидел, как в тесную прихожую быстро вошли какие-то неизвестные.

Парфенов, обычно туго соображавший, на этот раз сориентировался мгновенно: подскочил к двери, захлопнул ее, подпер стулом. Со стороны прихожки на дверь тут же навалились, кто-то сказал властным, спокойным голосом:

— Откройте, Парфенов.

Слышно было, как тихо заплакала мать.

Николай рванулся к серванту, сдвинул его; схватил запыленный бумажный пакет, метнулся от серванта к балкону. В это время дверь с треском распахнулась, наперерез ему бросился кто-то, схватил за ворот рубашки. Оскалившись, Парфенов замахнулся на оперативника и вдруг охнул, хватая ртом воздух.

— Вот так-то, парень. Спокойней будешь, — сквозь какую-то пелену тумана услышал он. К горлу подкатила тошнота, и Николай почувствовал, как у него из рук кто-то берет плотный бумажный пакет.

Очнувшись, Николай разглядел участкового, который о чем-то расспрашивал плачущую мать, мнущегося у двери жэковского слесаря. Трое людей в штатском были ему неизвестны.

— Зачем же ты так? — спросил его высокий, складный капитан милиции.

— Чего? — не понял Николай.

— Неучтиво с гостями себя ведешь. Руками машешь. Меня вот хотел ударить.

Парфенов насупился, опустил голову.

— Фамилия, имя, отчество?

— Парфенов Николай Петрович, — ответил он глухо.

— Василий! — Капитан повернулся к молодому белобрысому парню. — Приглашай понятых, объясни им все и начинай заполнять протокол.

Белобрысый Василий согласно кивнул, пригласил к столу слесаря и неизвестно откуда появившегося техника-смотрителя.

— Что в этом пакете? — кивнув на бумажный кулек, спросил капитан.

— Деньги.

— Сколько?

Николай еще ниже опустил голову, исподлобья зыркнул на мать, которая, раскрыв рот, смотрела на объемистый сверток.

— Хорошо, можете не отвечать. — Нестеренко неожиданно перешел на «вы», и от этого Николаю стало еще тоскливей. — Понятые, пересчитайте, пожалуйста, деньги.

Слесарь осторожно подошел к столу, тщательно вытерев руки о куртку, развернул сверток. Рассыпавшись, деньги завалили полстола.

— Надо же!.. — горячо выдохнула техник-смотритель.

Мать, увидев такое богатство, с укором посмотрела на сына, прошептала едва слышно:

— Доигрался Колюшка…

Денег оказалось шесть тысяч сто двадцать пять рублей. Разложенные по купюрам, они напоминали игрушечную крепость, которая могла рассыпаться от одного движения руки.

Капитан спрашивал о чем-то Николая, тот отвечал автоматически, ничего не помня. Когда понятые ушли, капитан спросил, в упор разглядывая Парфенова:

— За что вы убили Часовщикова? Ради этих денег?

Николай ошалело посмотрел на него, перевел бессмысленный взгляд на деньги и тут вдруг перед ним со всей наготой открылся весь ужас его положения. Ведь это на его машине было совершено убийство! Значит, они вышли на него через машину. Вероятно, кто-то видел, как они въезжали той ночью в карьер. А Монгол?.. Если бы они взяли Монгола, то наверняка уже сказали бы про него. Значит, не взяли. А убийство совершено на его машине. Значит… значит, убийца, выходит, он?!

От этой мысли Парфенову стало жарко, и он, торопясь, как бы кто не опередил его, заговорил:

— Нет. Нет! Я не убивал. Я даже не знал об этом. Это Монгол. Это он, он убил старика! Я испугался. Очень. И мы отвезли его в карьер.

— Какой монгол? — не понял в первую секунду Нестеренко, совершенно забыв с этим убийством про ориентировку, полученную несколько дней назад.

— Ну как же? — торопливо глотая слова, пытался объяснить свою непричастность к убийству Парфенов. — Монгол. Он из колонии рванул недавно.