Поднял трубку. Гудка нет. Подул, потом дернул шнур. В моей руке лежал оборванный провод.

— У вас отрезали шнур, друг мой, — сказал я Андрееву, стоявшему на пороге комнаты.

— Как это?..

— Так вот и отрезали, — объяснил я, показывая оторванный конец. — Слишком серьезные предохранительные меры для такой пустяковой кражи.

Затем повернулся и вышел, оставив Андреева в его разгромленной комнате.

На бульваре я из первого же таксофона позвонил в управление и отдал необходимые распоряжения. На этом мои служебные обязанности на сегодня завершены. Не очень-то рано — почти час ночи!

Улицы пусты, и — самое главное для меня! — закрыты все — предприятия общественного питания. Хорошо, что в центре города есть одно исключение. Итак, я направляюсь к центру, подытоживая мысленно результаты следствия. Для трехдневного расследования у меня в руках не так уж мало фактов. Но все же недостаточно, чтобы завершить его. Какой-нибудь шутник может опять поинтересоваться: «Эй, ну что ты ждешь, почему не хватаешь Танева за шиворот?» Терпение, дружок, терпение. Мы работаем по плану.

Ресторан гостиницы «Рила» еще открыт. Я выбрал себе столик рядом с оркестром не из любви к музыке, а потому, что его обслуживает мой приятель. Он быстро взял заказ и так же быстро перешел к теме «Сегодняшний матч». Я остановил его именно тогда, когда он описывал, как «нашим» забили роковой гол.

— Худо, — проговорил я, — но еще хуже, что я ужасно голоден.

— Извини, — понял приятель и исчез на кухне, оставив меня наедине с моими мыслями.

А впрочем, не совсем наедине, ибо у меня над головой загрохотал оркестр. Я вообще не большой любитель чардаша, а чардаш на пустой желудок — это просто невыносимо. Хорошо, что я предусмотрительно заказал бифштекс. Значит, музыка натощак будет недолго.

Съев бифштекс, я заказал коньяк.

— Как коньяк? Без кофе? — удивился мой приятель.

— Ну раз нужно, давай и кофе, — сдался я.

Что до меня, то пить коньяк с кофе — значит просто портить себе удовольствие и выбрасывать деньги на ветер. Однако мой приятель официант другого мнения. Ну ладно… В этот момент мысли мои были уже далеко. У Илиева сильно пахло сиренью. А вот у Андреева этого запаха не чувствовалось. Правда, при таком резком запахе скипидара нежный весенний аромат вряд ли почувствуется. Вообще, меня уже начинает тошнить от этого расследования с запахами — мастики, сирени, скипидара.

Я выпил коньяк и попросил счет, покорно выслушав рассказ об окончании матча.

— Выходит, побили наших, — проговорил я сочувственно, хотя я сам, если вам угодно знать, не отдаю предпочтения ни одной команде. Команда… Очень она мне нужна, раз я так и не стал вратарем мирового класса.

— Побили, — грустно проговорил приятель. — Не успели наши отыграться…

— Дай мне счет, — напомнил я. — И не вписывай оркестр. Я не танцую.

Я заплатил, сказал ему на прощанье еще: «Во втором круге отыграемся», и вышел.

Ночь. Софийская ночь. Белый неоновый свет падает на безлюдные улицы. Сияют витрины магазинов. Кожаные пальто. Женское белье. Хрусталь, сервизы, сувениры. Когда-то, в начале моей карьеры, я попал в аварию на мотоцикле. Тогда улицы не были еще расчищены после бомбардировок. Помещения магазинов зияли, как черные провалы. Кое-где привратники успели уже соорудить из битого стекла и дощечек некое подобие витрин, за которыми лежали дешевые пуговицы и туфли на картонных подметках. В воздухе еще держался смрадный запах пожарищ.

А теперь — асфальтированные улицы, неон и освещенные витрины. Именно мимо них и шагает ваш Петр Антонов, думая о прошлом и нынешнем дне города. «Моего города», — как любят выражаться некоторые поэты. Почему твоего, а не моего, скажем? Только потому, что ты воспел его светлым и чистым? Мое почтение. Ведь и я принадлежу к тем, кто болеет душой за его чистоту. Хорошо, что я не очень честолюбив. Профессия у нас такая — хвастаться не любим. Ходим скромно, незаметно. В ночной тиши.

И настал вечер, и настало утро, день четвертый — как сказано в святом писании.

Этот четвертый день, как и полагается в понедельник, я начал в служебном кабинете. Хватит шляться в гости. Не мешает кое-что записать. Иначе некоторые из моих коллег могут меня высмеять. Ничего удивительного не будет в том, если они назовут меня не инспектором, а инкассатором. Хотя я не уверен, что это заставит меня изменить свои привычки. Общайся с людьми в привычной для них обстановке — вот мой девиз, или, как говорят журналисты, мой личный почерк. Привычная обстановка — это не только нагромождение мебели, но и своеобразное личное досье. Умей только его прочитать.

Но сейчас все мое внимание поглощено канцелярщиной. Проверка картотеки, документов, экспертизы, справки по телефону — вообще, тьма бюрократических дел. Не помню, говорил ли я вам, но в нашей работе нет ничего общего с крылатой романтикой заокеанских криминалистов. Там люди работают с размахом: инспектор погружается в пучину преступного мира, разбивает кулаком носы и скулы, его самого мнут, как вареную картошку, он стреляет во все стороны из «люгера», получает смертельные ранения, не мешающие ему в конце концов поймать всех убийц и передать их своему шефу, а у того уже заранее готово распоряжение о повышении инспектора по службе. Разве у нас так бывает? Вместо поединков, стрельбы и героизма — канцелярщина.

Хорошо, что канцелярщина отняла у меня, по сути дела, не больше двух часов. Только успел я разобраться с бумагами, как пришел лейтенант: «Вас вызывает шеф».

«И сегодня не видать мне роз, — подумал я. — Остается рассчитывать на сигарету».

Мои предчувствия меня не обманули. Шеф предложил мне кресло рядом с письменным столом. Потом, как всегда поколебавшись, указал на деревянную коробку. Я закурил.

— Ну что нового?

Новости, как правило, он узнает первым. Но по тому, с каким вниманием он слушал, я понял, что на сей раз ему ничего не известно. Я, конечно, не злоупотреблял его интересом и постарался быть лаконичным.

— Словом, пока что — хорошо, как сказал тот, кто прыгнул с Эйфелевой башни без парашюта, — закончил я скромно.

Шеф пропустил мою реплику мимо ушей. Поднялся и немного походил по кабинету, очевидно анализируя мои действия.

— Этого Андреева стоит проучить, — заметил полковник, остановившись передо мной.

— Совершенно справедливо, но у него не было злостных намерений…

— Ладно, ладно. Сейчас ты начнешь защищать его…

— И не подумаю, — возразил я не совсем искренне. — Просто вышло так, что Андреев помог нам, невольно став приманкой…

— А если бы он отдал богу душу, кто отвечал бы?

Против этого я был не в силах возразить и сосредоточил свое внимание на сигарете. Шеф молчал. «Скажи спасибо, Андреев. Повезло тебе, дружок», — подумал я, хорошо зная шефа.

— Ну, а дальше? — спросил полковник, снова садясь за письменный стол.

Я наскоро изложил ему свой план. Шеф слушал, изредка делая замечания. Потом поднялся. Знак, что мне пора идти.

— Завтра явишься с докладом, — предупредил он. — Ты, Антонов, в целом неплохой работник, хотя иногда злоупотребляешь своими методами ведения следствия. Но работник неплохой…

Я киваю на прощанье и выхожу. Когда такой шеф, как мой, говорит, что ты неплохой работник, — это почти равносильно вручению ордена. Но я уже упоминал, что честолюбия во мне нет.

Телефон в моем кабинете настойчиво звонит. Я делаю львиный прыжок и хватаю трубку. Как и следовало ожидать, звонит мой старый приятель, судебный врач.

— А, старик!.. Ну, что предлагают нам Паганини аутопсии? М-да, репертуар не из шикарных… «Фанодорм», да?.. Концентрированный раствор, говоришь? Достаточно ли нас обоих?.. Мерси, не употребляю. Пользуйся сам.

И положил трубку, чтобы Паганини не успел ответить.

Через три секунды телефон зазвонил снова.

— Да… Да, Антонов… Да, справка. Ну?.. Трижды? Когда точно, в какой день и в котором часу?.. Хорошо, спасибо.