Фредерик Ганн Кацман выиграл свой гамбит, срезав не без помощи Уэбстера Тейера несколько углов. Пора было разворачивать большую игру в Дэдхеме, где ждал суда Сакко.

Комитет защиты Ванцетти и Сакко их друзья и единомышленники создали сразу же после ареста обоих. Члены комитета прекрасно понимали, какие цели преследует осуждение Сакко и Ванцетти. Уже в самом первом призыве комитета, обращенном «Ко всем людям доброй воли», говорилось: «Два наших активных друга, наши товарищи… вовлечены в один из тех трагических и темных заговоров юстиции, где невиновности приписывают все признаки вины… Мы убеждены, что делается попытка в лице Сакко и Ванцетти нанести удар по всем радикальным элементам и их освободительным идеям. Приговор… послужит в руках наших врагов тому, чтобы представить поборников свободы обычными уголовниками, а их идеалы — недостойными гражданских прав. Нам предстоит жестокое, суровое испытание».

Адвокат Фрэд Мур, приглашенный комитетом через посредничество выдающейся деятельницы американского рабочего движения Элизабет Гэрли Флинн, к тому времени имел в США огромную известность. Он прославился своими выступлениями во многих антирабочих процессах, организовывавшихся американской реакцией с целью удушить и обезглавить рабочее движение в стране. Мур был защитником руководителей знаменитой забастовки в Лоуренсе в 1912 году. Ценой огромного мужества и мастерства Муру удалось добиться оправдания обвиняемых. Для его живого, проницательного ума не составляло — особого труда разобраться в истинном смысле дела Ванцетти и Сакко. Он принял меры к тому, чтобы американский народ узнал о готовящейся расправе, чтобы американские рабочие заинтересовались судьбой своих братьев по классу. Мур соединял в себе адвоката, следователя, организатора сбора средств и пропагандиста. Рабочие организации в Бостоне, Чикаш, Детройте, Уорчестере, Сиэтле и Сэйлеме, откликнувшись на его призыв, приняли резолюции протеста и начали сбор средств в фонд защиты Сакко и Ванцетти. Освобождения их потребовали объединенный профсоюз рабочих швейной промышленности и американская федерация грузчиков, объединение горняков, Миннесотская федерация труда. К концу 1920 года дело Ванцетти и Сакко стало известно по всей стране. Приходили отклики на него и из-за границы.

«Спасая Сакко и Ванцетти, мы укрепляем свои мускулы, собираем свои силы и готовим их для того дня, когда мы сами освободим себя», — так рассматривал борьбу за оправдание Сакко и Ванцетти Фрэд Мур, такой он показал ее рабочему классу и общественности всего мира.

Журнал «Уорлд туморроу» писал о деле Сакко и Ванцетти в это время: «Все шансы сейчас против этих рабочих-активистов. Перед судом вместе с Никола Сакко и Бартоломео Ванцетти — весь рабочий класс. С этим процессом тесно связана борьба сегодняшнего дня за закрытые заводы, против намерения предпринимателей разгромить рабочие организации».

Руководимый Элизабет Гэрли Флинн — «Жанной д'Арк Истсайда», как назвал ее Теодор Драйзер, — Союз защиты рабочих распространил пятьдесят тысяч экземпляров памфлета Арта Шилдса о сути дела Сакко и Ванцетти. Арт Шилдс называл их арест в Броктоне «средством убрать с дороги» практически последних известных в Массачусетсе радикалов, которые к тому времени еще не были в тюрьме или депортированы и слишком много знали.

После приговора суда в Плимуте Ванцетти отправили в тюрьму штата Массачусетс в Чарльзтауне. В этой гранитной крепости, построенной на рубеже прошлого века, он готовился к процессу в Дэдхеме, начало которого было назначено на 7 марта 1921 года…

После короткого опроса Ванцетти отвели в душ, откуда он вышел в серых тюремных штанах и в хлопчатобумажной синей рубахе в полоску. Ему выдали одеяло и отвели в камеру.

Щелкнули замки, и он остался наедине с собой в маленькой мрачной камере с деревянным небольшим корытцем для питьевой воды, неподвижно закрепленной койкой и эмалированным умывальником. Через несколько дней Ванцетти определили на работу — в цех, делавший номерные знаки для автомобилей.

В долгие часы одиночества тюремной камеры перед его мысленным взором проходили воспоминания детства, юности, первых дней на земле Нового Света.

Он родился в пидемонтской деревушке Виллафаллетто на берегу реки Магра. Тучные, заботливо ухоженные натруженными крестьянскими руками поля щедро вскармливали рожь, пшеницу, свеклу, шелковицу. Здесь трижды в год косили сено, а в окрестных холмах альпийских предгорий в изобилии собирали груши, яблоки, фиги, сливы и виноград. Первые детские воспоминания Ванцетти всегда были связаны с образом его отца, сажающего грушевое деревце, с голубыми цветами в саду перед домом в Виллафаллетто, и с матерью, кормившей его по утрам свежим медом.

Он был одним из лучших учеников в школе; но когда однажды его отец прочитал в газете заметку о том, что в Турине сорок два юриста предложили свои услуги на место с жалованьем в тридцать пять лир в месяц, с планами дальнейшего образования Бартоломео было покончено. Его определили на обучение к кондитеру Конино «и оставили впервые почувствовать вкус тяжелого, безжалостного труда. Там я работал около двадцати месяцев — каждое утро с семи и до десяти вечера, каждый день, за исключением трехчасового перерыва дважды в месяц». Потом Ванцетти три года проработал в пекарне, что было не слаще. В Турине, позже, он делал карамель, пристрастился к чтению. Читал все, что попадалось под руку.

Потом у него начался плеврит, и отец приехал в Турин, чтобы увезти сына домой. В Виллафаллетто он похоронил свою мать, умершую у него на руках от рака. Именно после ее смерти появилось у него впервые желание уехать в Новый Свет. 8 июня 1908 года Ванцетти покинул родину и вскоре оказался в Гавре, на борту переполненного эмигрантами лайнера, взявшего курс на Нью-Йорк. Вспоминая свое прибытие в Америку, Ванцетти писал: «В то утро я словно проснулся в стране, где язык мой был чужд местным жителям, подобно жалкому мычанию животного. Куда идти? Что делать? Передо мной лежала заповедная земля. Пронесся поезд надземки и не дал ответа. Мимо проносились автомобили и троллейбусы, которым я был не нужен».

Он мыл посуду в модном ресторане, ночуя в кишевшей клопами мансарде. «Испарения от кипящей воды, в которой отмывались тарелки, сковороды и столовое серебро, образовывали гигантские капли на потолке, собирали с него всю пыль и копоть и медленно падали одна за другой мне на голову во время работы… Вода текла по полу — каждую ночь засорялась труба стока, и уровень грязной воды повышался, и мы с трудом передвигались в ней… Пять или шесть долларов в неделю нам платили».

Потом он бродил по Нью-Йорку в поисках работы. Он увидел как бы два мира: один для тех, кто сидел в шикарном ресторане за столиком, а другой для таких, как он сам, — тех, кому оставался путь в смрад и грязь ресторанной посудомойки. Ванцетти уехал из Нью-Йорка. В большом городе для него не нашлось места. Он устроился на небольшой кирпичный завод в Массачусетсе, потом попал на каменный карьер в Коннектикуте. Через два года друзья нашли ему место в кондитерской одного из ресторанов Нью-Йорка, но через два месяца Ванцетти уволили и взяли на его место американца. В 1914 году Ванцетти попал грузчиком на фабрику «Кордэдж» в Плимут. Все эти годы скитаний, когда выдавался свободный час и под руки попадалась книга, Ванцетти читал, читал все без разбора. В Плимуте он сблизился с семьей Брини и жил вместе с ними в покосившемся деревянном домике на одной из бесчисленных немощеных улиц плимутской окраины. Эти улицы змеились вокруг фабрики «Кордэдж», давая убогий приют многочисленным иностранным рабочим и их семьям, составлявшим большинство наемного персонала фабрики. Ванцетти любил семью Брини, она стала его второй семьей, и он часто ходил гулять с маленьким Бельтрандо, показывая ему днем цветы, а по вечерам — созвездия на небе.

После участия в забастовке на фабрике «Кордэдж», оказавшись в черном списке, Ванцетти продолжал жить у Брини, перебиваясь случайным заработком. А потом наступил 1917 год. США вступили в первую мировую войну. Президент Вильсон подписал закон о выборочном призыве в американскую армию.