Диагор без единого слова пошел дальше. Я двинулся за ним, совершенно ошеломленный, хотя кое-что уже начинал понимать, собственно говоря, я бунтовал против объяснения, которое подсказывало мне воображение, слишком оно было фальшивым. Но Диагор не дал мне времени на размышление. Он остановился.
— Нет, — сказал он тихо и мягко, — вы ошибаетесь, Тихий, я не создаю их для удовольствия и не жажду их ненависти, я не забочусь о чувствах моих детишек. Это просто были этапы исследований, этапы обязательные. Без лекции обойтись не удастся, но для краткости я начну с середины. Вы знаете, чего требуют конструкторы от своих кибернетических творений?
Не давая мне времени подумать, он ответил сам:
— Повиновения. — Об этом даже не говорят, а некоторые, пожалуй, и не знают. Но это основной молчаливо принятый принцип. Фатальная ошибка! Строят машину и вводят в нее программу, которую она должна выполнить, будь то математическая задача или серия контрольных действий, например, на автоматическом заводе… Я говорю — фатальная ошибка, потому что для достижения немедленных результатов они закрывают дорогу любым попыткам самопроизвольного поведения собственных творений… Поймите, Тихий, повиновение молота, токарного станка, электронной машины в принципе одинаково… А ведь мы хотели не этого! Тут только количественные различия — ударами молота вы управляете непосредственно, а электронную машину только программируете и уже не знаете путь, которым она приходит к решению, так детально, как в случае более примитивного орудия, но ведь кибернетики обещали мысль, то есть автономность, относительную независимость созданных систем от человека! Великолепно воспитанный пес может не послушать хозяина, но никто в этом случае не скажет, что пес испорчен, однако именно так назовут работающую вопреки программе непослушную машину… Да что там пес! Нервная система какого-нибудь жучка величиной не больше булавки демонстрирует спонтанность, даже амеба имеет свои капризы, свои безрассудства! Без таких безрассудств нет кибернетики. Понимание этой простой истины является главным. Все остальное, — жестом своей маленькой руки он обвел молчащий зал, ряды решеток, за которыми затаилась неподвижная тьма, — все остальное только следствие…
— Не знаю, насколько хорошо вы знаете работы Коркорана, — начал я и остановился, мне вспомнились «куранты».
— Не напоминайте мне о нем! — выкрикнул он, характерным движением воткнув оба кулака в карманы фартука. — Коркоран, должен вам сказать, совершил обычное злоупотребление. Он хотел философствовать, то есть быть богом. Ибо философия хочет ответить на все вопросы совсем как господь бог. Коркоран пытался им стать, кибернетика была для него только инструментом, средством для достижения цели. Я хочу быть только человеком, Тихий. Ничем больше. Но именно потому я пошел дальше, чем Коркоран, — ведь он, достигнув того, чего хотел, немедленно ограничил себя: смоделировал в своих машинах будто человеческий мир, создал ловкую имитацию, и ничего больше. Я, если бы у меня возникла такая необходимость, мог бы создавать произвольные миры — зачем же мне плагиат? — и, возможно, когда-нибудь это сделаю, но сейчас меня занимают другие проблемы. Вы слышали о моем авантюризме? Можете не отвечать, я знаю, что да. Этот идиотский слух и привел вас сюда. Это чушь, Тихий. Просто меня разозлила слепота этих людей. «Но послушайте, — сказал я им, — если я демонстрирую вам машину, которая извлекает корни из четных чисел, а из нечетных извлекать не хочет, это вовсе не дефект, черт побери, наоборот, замечательное достижение! Эта машина обладает идиосинкразией, вкусами, тем самым она проявляет как бы зачатки собственной воли, у нее свои наклонности, зачатки самопроизвольного поведения, а вы мне говорите, что ее нужно переделать! Верно, нужно, но так, чтобы ее строптивость еще увеличилась…» Да что там… Невозможно говорить с людьми, которые отворачиваются от очевидных вещей… Американцы строят персептрон — им кажется, что это путь к созданию мыслящей машины. Это путь к созданию электрического раба, дорогой мой Тихий. Я поставил на суверенность, на самостоятельность моих конструкций. Естественно, не все у меня шло как по маслу — признаюсь, что сначала я был потрясен, некоторое время даже сомневался, прав ли я. Это было тогда…
Он подвернул рукав рубашки еще выше: над бицепсом тянулся беловатый, окруженный розовой каймой шрам шириной в ладонь.
— Первые проявления спонтанности были не слишком приятны. Они не являлись результатом разумной деятельности. Нельзя сразу же построить разумную машину. Это все равно, как если бы в древней Греции кто-нибудь захотел от строительства квадриг перейти сразу же к реактивным самолетам. Нельзя перескакивать через этапы эволюции, даже если это начатая нами кибернетическая эволюция. Мой первый питомец, — он положил руку на изуродованное плечо, — имел «разума» меньше любого жучка. Но уже проявлял самостоятельность — и какую!
— Минутку, — сказал я. — Вы рассказываете удивительные вещи. Но ведь вы как будто уже создали разумную машину, разве не так? Она упрятана в часах…
— Именно это я и называю плагиатом! — ответил он резко. — Возник новый миф, Тихий, — миф создания «гомункулюса». Для чего, собственно, нам нужно строить людей из транзисторов и стекла? Может, вы мне это объясните? Разве атомный реактор — это синтетическая звезда? Динамо-машина — искусственная гроза? Почему разумная машина должна быть искусственным мозгом, созданным по образу и подобию человеческому? Зачем это? Чтобы к трем миллиардам белковых существ присоединить еще одно, но сделанное из пластиков и меди? Это хорошо как цирковой трюк, но не как достижение кибернетики…
— Так что же вы, наконец, хотите создать?
Он неожиданно улыбнулся — его лицо стало поразительно похоже на лицо упрямого ребенка.
— Тихий… Теперь уж вы наверняка решите, что я сумасшедший: я не знаю, чего хочу!
— Не понимаю…
— Во всяком случае, я знаю, чего не хочу. Не хочу повторить человеческий мозг. Естество. Природа имела свои причины, по которым его сконструировала. Биологические, приспособительные и так далее. Она конструировала в океане и на ветвях, по которым лазали человекообезьяны, среди клыков, когтей и крови, между желудком и размножением. Но с какой стати я должен интересоваться всем этим КАК КОНСТРУКТОР?! Вот так, теперь вы знаете, в чем дело. Но я вовсе не презираю человеческий мозг, Тихий, как меня упрекал этот старый осел Барнес. Изучение его неизмеримо важно, необыкновенно значительно, и, если это кому-нибудь нужно, я могу немедленно засвидетельствовать свое глубочайшее уважение этому великолепному произведению природы! — Он низко поклонился. — Но разве из этого следует, однако, что нужно ему подражать? Они все, бедняги, уверены, что да! Вообразите-ка этакое общество неандертальцев: у них есть пещеры, и ничего другого им не нужно! Они не хотят даже попробовать познакомиться ни с домами, ни с храмами, ни с амфитеатрами, ни с любыми другими зданиями, потому что у них есть пещеры и они будут выдалбливать точно такие же пещеры до скончания века!
— Ну, хорошо… Но к чему-нибудь вы должны стремиться? В каком-то определенном направлении. Ведь чего-то вы ожидаете. Чего? Появления гениального существа?
Диагор смотрел на меня, наклонив голову, а его маленькие глазки вдруг стали по-мужицки хитрыми.
— Как будто их слышу… — произнес он, наконец, тихо. — Чего он хочет? Создать гения? Супермена? Вот осел! Если я не хочу сажать антоновку, следует ли из этого, что я обречен на ранет?! Разве существуют только маленькие яблоки и большие яблоки, или, может быть, есть огромный класс плодов? Из числа невообразимого количества ВОЗМОЖНЫХ систем природа создала именно одну — и реализовала ее в нас. Может, ты думаешь, из-за того, что она была самой совершенной? Но с каких это пор природа стремится к какому-то платоновскому совершенству? Она создала то, что могла создать, и все. Путь не ведет ни через создание Эниаков или иных счетных машин, ни через подражание мозгу. От Эниаков можно прийти только к другим, еще быстрее считающим, математическим кретинам, Что касается копий мозга, их можно производить, но это не самое главное. Очень прошу, забудьте все, что вы слышали о кибернетике. Моя «киберноидея» не имеет с ней ничего общего, кроме общего начала, но это уже в прошлом. Тем более что этот этап, — он снова показал на весь застывший в мертвой неподвижности зал, — я уже оставил позади, а этих уродов держу… не знаю даже… из-за безразличия, или, если хотите, из-за сентиментальности…
