— Что?

— Я не знаю. Просто не знаю. Я многого не знаю. Например, зачем Гур забрал у меня лучший астролокатор.

— Да, он просил поблагодарить за антенну.

— Антенну? Если бы! Астролокатор! Острейший! Он захватил его, этот разбойник, этот космический пират, этот Гур. Благодарность, а? Как вам нравится? И знаете что? Я подозреваю, что это именно он забирает всю энергию, так что временами не хватает не только на освещение — не хватает на радиотелескопы! Правда, ненадолго. Зачем это, я знаю? Я же говорю, что я ничего не знаю! Зачем ему, например, точно знать место Трансцербера? Фантазии… А я знаю только, что надо будет скорее закончить корабль.

— Скорее, — сказал Кедрин и вдруг рассердился. — Скорее будет тогда, когда работать будут автоматы. Они не будут гибнуть, их не надо будет спасать. Вот и все!

— Летать всегда будут люди, — строго ответил старик. — Это их привилегия — летать. То, что требует мужества, всегда будут делать люди. Автоматы не обладают мужеством. Они руководствуются программой — хотя бы они составляли ее сами для себя, но программа остается программой. А делать сверх программы способен только человек. Какой же вы монтажник, если не понимаете этого?

— Я был плохим монтажником, — сказал Кедрин. — Был, ясно?

— Ага, — сказал Герн. — Тогда извините. Счастливого пути, да.

Он медленно поклонился, но глаза его смотрели мимо и улыбка была лишь данью вежливости.

Кедрин вышел в вестибюль перед посадочным шлюзом. Здесь было тесновато. Монтажники находились и здесь, потому что спутник давно уже был тесноват и места для компаний не хватало. Посадки еще не было, и Кедрин уселся с независимым видом.

— Кто боится запаха, — говорил один монтажник, — пусть идет к Косте на закалку. В его лаборатории трудно выдержать три минуты, но и одной достаточно, чтобы стать невосприимчивым на всю жизнь ко всем и всяческим запахам.

— Я бы делал скваммеры из твоей шкуры. Она такой толщины, что уж не пропустит никакого запаха.

— Кстати, насчет шкур: у Ирвинга в каюте на полу такая шкура, что люди, заходящие к нему впервые, пугаются и просятся скорее на Землю.

— Почему на Землю?

— Там тигры давно не кусаются и даже у носорогов прелестный характер…

— Между прочим, именно Ирвинг изобрел способ полета пятками вперед. Он говорит, что это предохраняет голову.

— Но это лишь для тех, — сказал Ирвинг, — у кого есть голова.

Кедрин сидел и грустно улыбался. Веселые мальчики! Эти — из недавно пришедших. Для них пока еще кругом романтика. А он, Кедрин, здесь уже почти два месяца и знает, что к чему…

Объявили посадку. Пилот появился из раскрывшегося переходника. Его лицо было знакомо, хотя раньше оно не было таким холодно-суровым.

— Привет, Сема! — сказал Кедрин.

— Салют! — сказал Сема.

— Вы теперь на приземельских?

— Что же, я должен всю жизнь летать на глайнерах? — спросил Сема. — Я на приземельских.

— А тот пилот?

— Не летает. На Земле.

— Его тогда действительно лишили?..

— Его?.. Хотел бы я… Он готовит себе экипаж.

— Ага, — сказал Кедрин. — Можно садиться?

— Сделайте ваше одолжение, — сказал Сема.

Кедрин шагнул в переходник. Гур нагнал его уже в салоне. Он протянул Кедрину маленький пакетик.

— Вот, возьми… на память. Я снял для тебя копию с записи Холодовского.

— Зачем?

— Прочитаешь на планете, когда будет время и настроение…

— Спасибо… — рассеянно сказал Кедрин. — Ты видел Герна?

— Да.

— Он тебя не убил?

— Хотел. Но я его обезоружил: спросил, из какого пластика была защита автоматики в реакторах «Гончего Пса». При неожиданных вопросах Герн теряется, и я успел сбежать. Кстати, а ты не помнишь, какой пластик?

— Никогда не знал.

— Жаль. Впрочем, я узнаю. Думаю, что это был пластик «К-178»… — Он хитро прищурился.

— Ну и что?

— Ничего. Итак, расстаемся на месяц?

— Не знаю…

— Зато знаю я. Ты попрощался?

— Что? А…

Кедрин умолк. Гур сказал:

— Ничего, грустящий друг мой… Воистину прав был кто-то, сказавший: «Если бы бури в пространстве были столь же преходящи, как в любви, не было бы ничего приятнее полетов…» Кто это сказал?

— Не знаю, — буркнул Кедрин.

— По-моему, опять я. Или иной классик, но это неважно…

Прозвучал сигнал окончания посадки. Кедрин поднял глаза.

— Скажи ей, что…

— Нет уж, — усмехнулся Гур. — Это ты сделай сам… Через месяц или раньше…

Когда люк корабля вдвигался на место, Кедрину показалось, что из зала донесся веселый голос:

— Или раньше…

Капитан Лобов — там, на орбите Трансцербера, — сидит в своем кресле за пультом и думает. По старой привычке руки его лежат на пульте, но сейчас эта привычка ни к чему и пульт ни к чему — управлять нечем. Нервы сохранились, но вот ног у «Гончего Пса» нет.

Управлять нечем. Но все остальное в таком возмутительном порядке, что ни экипажу, ни пассажирам делать нечего. Наблюдения над Ахиллесом ведутся, и он подступает все ближе, и снова на какое-то время скорость сближения увеличилась, а потом стала прежней, но ничего не стало от этого понятней. И к людям все чаще приходят мысли: «Земля не успеет. Не может успеть. Земле нужно еще больше месяца, а здесь Ахиллес догоняет, он уже наблюдается визуально — пока как яркая точка, но скоро она обретет линейные размеры, затем ее можно будет наблюдать и без помощи оптики, а потом…»

И люди думают о том, что будет потом… А капитан Лобов думает о том, как бы сделать, чтобы они не думали.

Обстоятельства приходят ему на помощь. Приходят в негодность термоустройства одного из отсеков — жилого. Морозец хорош зимой на Земле, но не сейчас и не на орбите Трансцербера. Все люди немедленно мобилизуются на ремонт термосистемы. Причины аварии неизвестны — еще вчера все было в абсолютном порядке. «Но аварии всегда случаются неожиданно, — утешает капитан Лобов. — Ничего, это не так страшно. Поработаем как следует дня два — и все будет в порядке».

Все с этим согласны и выражают предположение, что потом аварии, наконец, оставят их в покое. Капитан Лобов согласен, в свою очередь, с этим мнением. Но про себя — только про себя, разумеется, — он допускает, что аварии могут происходить и в дальнейшем. Он даже может — вернее, мог бы — предсказать (хотя никогда не отличался даром пророчества), где скорее всего произойдет следующая авария. Она произойдет во флорасекции экоцикла. Это не очень опасно, но потребует немалых усилий для ликвидации.

И авария происходит. Люди заняты, им некогда думать о том, что Ахиллес снова придвинулся на несколько тысяч километров…

Земля начала открываться ему с высоты, и даже матросы Колумба не приветствовали ее таким криком, какой раздался в его душе.

Корабль входил в плотные слои атмосферы. По обшивке текли огненные реки. Чудесная планета лежала внизу, зеленая и голубая, омываемая ветрами и океанами, летящая, смеясь и кружась, в мировом пространстве. Земля, всегда принимавшая блудных сынов…

На космовокзале было людно. Кедрину не хотелось сразу покидать порт. Он хотел продлить, растянуть встречу с планетой. Он зашел на связь и написал радиограмму на спутник, чтобы она тоже почувствовала все это. Он сдал радиограмму, потом отозвал ее и порвал бланк.

Он посидел в баре, потягивая что-то прохладительное и тонизирующее. Затем медленный аграплан нес его над сушей и над океаном, и он все смотрел, смотрел из окна… Да, это была Земля, не сон, и он был на Земле, и не надо было торопиться на смену, и вообще не надо было никуда торопиться! Он высадился на том же самом острове Отдыха. Там, где два с лишним месяца назад стоял его коттеджик, возвышалось теперь совсем другое здание и жили другие люди, а его домик, опрысканный деструктуратором, давно уже превратился в кучку пыли, потому что никто из отдыхающих не хотел жить в домике, которым пользовались, как никто не стал бы надевать поношенный костюм.