— Что ж молчишь? — говорит старуха. — Расскажи, откуда приехала.

— Из Москвы.

— Из Москвы-и? Далёко!.. А долго ли гостить станешь?

— Долго… — Таня вздыхает. — Целый год.

— Верно, долго, — говорит старуха. — Что ж в Москве не жилось?

— Мама и папа уехали, а меня сюда. Они полярники.

— Уехали? — переспрашивает старуха. — Вот и у меня уехали. Четыре сына да и муж.

Старуха молчит, задумавшись, а Таня отхлёбывает чай и осматривается. В углу висят тёмные-тёмные картины. Таня уже знает: это иконы, о них спрашивать не надо. А рядом в большую рамку за стеклом вставлено много разных фотографий — маленьких, чуть покрупней. Они уже все старые, пожелтелые. Скоро уж совсем тёмные станут, как иконы.

— Что смотришь? — спрашивает старуха. — Фотки?.. Это вот они и есть — сыны мои да и муж.

Старуха подымается, идёт к рамке с фотографиями, и Таня за ней.

— Вот они. — Старуха показывает пальцем на фотографию.

Пятеро мужчин и женщина сидят за тем же большим белым столом и внимательно смотрят на Таню.

— Это вот старший, Николай, — говорит старуха, — это второй — Фёдор, это третий — Илья, это самый младший — Гриша. А это муж мой — Иван Николаевич.

Таня приглядывается к старой фотографии:

— А это вы, бабушка Таня?

— Я.

— Какая вы молодая!

— Да уж сколько времени прошло! И молодая пожила, и пожилая побыла, теперь старая стала.

— А куда ж они уехали?

— А на войну.

— На войну?!

— На войну… Уехали да вот и не вернулись.

Таня смотрит в окно — на медленно падающий крупный снег. Потом опускает глаза и видит белёсый выскобленный пол. Чёрная щель в полу расплывается, расползается перед её глазами…

— Чего ж ты? — говорит старуха. — Не плачь!

А Тане очень жаль её. И очень горько оттого, что вот только что на фотографии они сидели всей семьёй за столом, уставленном закусками и бутылками. И вдруг всё пусто. В доме только старуха да Таня… Война!

— Не плачь, за них уже вдоволь выплакано! — Старуха гладит Таню по голове, рука у неё жёсткая, как гребёнка, — Я уж за них и пенсию получаю. Раньше не хотела брать. Что же, говорю, за живых пенсию получать!.. А теперь получаю…

Дома Таню ждут не дождутся!

— Где ж ты была? — притворно сердится дед.

— Просто была, — отвечает Таня, — гуляла.

Ей сейчас не хочется ни о чём рассказывать.

— Гуляла, — ворчит дед. — Пока ты гуляла, отец твой посылку прислал. С самого, пишет, Северного полюса!

Дед ставит на стол ящик, полный рыжих апельсинов.

— На! — Бабушка подаёт ей самый большой апельсин… апельсинище. Он толстокожий, бугристый и тяжёлый.

— Можно, — спрашивает Таня, — можно, я отнесу его бабушке Тане из большого дома?

— Снеси, — тихо говорит дед, — конечно, снеси!

Хорошо идти по весенней лесной дороге. Сейчас, утром, она тверда и чисто выметена молодым морозцем. Умная ворона поглядывает на Таню с голой ветки, а больше ни птицы, ни ветерка — тишина. Только звучно раздаются собственные Танины шаги: ледок скрипнет, хрустнет примёрзшая к дороге ветка. Звуки эти быстро улетают в глубины леса, туда, где жёсткой пеной лежит старый снег и небо разрезано ветвями на многое множество синих окошек.

Таня идёт по этой дороге не просто так, не для прогулки. Она несёт записку на птицефабрику. Вчера после ужина дед спросил:

— Знаешь дорогу на Ульяновку?

— Знаю, — ответила Таня, — мимо кузницы, через лес.

— Что, никак, уж ходила туда?

— Алёна сказала.

— Ну так найдёшь?

Таня кивнула.

— Далеко, — покачала головой бабушка, — далеко ей одной-то будет.

— Километр только и есть всей дороги! — Дед уже писал ту самую записку. — Километр с хвостиком, ну, в общем-целом, верста…

Лес кончился. Впереди было поле, покрытое прошлогодней травой и клоками снега. А дорога прямёхонько вела в деревню Ульяновку. Было в ней всего несколько изб. А немного сбоку стояла птицефабрика — длинный-длинный одноэтажный дом под шиферной крышей. Такой он был длинный, что на одной стене в ряд уместилось двадцать или тридцать окошек. Тут уж перепутать что-нибудь очень трудно!

Уверенными шагами подошла Таня к длиннющей птицефабрике, но у дверей остановилась. Остановил её огромный восклицательный знак. Он краснел почти во всю дверь. И точка под ним была величиною с футбольный мяч!.. Если нарисован восклицательный знак, нужно соблюдать осторожность. Но что такого может быть за этой дверью? Там ведь просто куры…

Рядом с огромным знаком было написано что-то большими печатными буквами. Таня медленно прочитала: «Соблюдай тишину. Посторонним вход воспрещён». Надпись Таню очень удивила. Тишину надо соблюдать в больнице, в детском саду во время мёртвого часа, ещё в некоторых других строгих местах. Но в деревне нигде не надо было её соблюдать: разговаривай, кричи, пой сколько хочешь… А тут ещё и приказ про посторонних. Таня ходила и в кузницу, и в мастерские, и на конюшню. Даже в правлении ей никто не говорил, что она посторонняя.

Таня в нерешительности постояла у двери, ещё раз прочитала надпись, ещё раз осмотрела в самые глаза горящий восклицательный знак. Наверное, она так бы и не вошла, но её стало разбирать любопытство. И тогда она подумала: «Какая же я посторонняя, если у меня записка?»

Двумя руками она потянула к себе тяжёлую дверь и вошла внутрь. Она увидела длинные ряды клеток, загороженных редкой проволочной сеткой. Клетки стояли друг на друге в три этажа и тянулись вдаль до самого конца птицефабрики. Изо всех этих клеток торчали куриные головы. Они всё время двигались вверх-вниз, вверх-вниз: куры, не переставая, клевали и клевали из узкой кормушки, шедшей вдоль каждого этажа. Куры клевали торопливо, жадно, как будто у них сейчас отнимут… И кругом перестук, кудахтанье, квохт — сами куры, видно, не читали той надписи и не соблюдали тишины вовсе! То ли они переругивались друг с другом, то ли разговаривали так — не поймёшь.

Из людей никого кругом видно не было. Как же быть? Таня решила найти хоть кого-нибудь. Она сделала один только шаг и споткнулась — брякнуло стоявшее не у места ведро. Тотчас по рядам клеток ветром пронеслась тишина: кудахтанье и квохт прекратились, головы перестали клевать и все повернулись к Тане, одинаково свесив набок пунцовые гребешки. Сотни круглых испуганных глаз, не мигая, смотрели на Таню… Становилось страшновато…

Неизвестно, что бы случилось дальше, но вдруг из-за клеток вышла молодая женщина. Она строго посмотрела на Таню и спросила шёпотом:

— Что тебе здесь?

— Мне… — нечаянно громко сказала Таня.

Женщина сейчас же приложила палец к губам.

— Мне, — прошептала Таня, — нужна заведующая Анна Павловна… Вот записка от председателя… — Таня вынула из варежки записку.

— Во-он туда иди, — показала женщина в коридор между клетками, — только не шуми, не бегай!

Куры к тому времени успокоились, опять начали клевать и шуметь, словно Тани здесь и не было. У них было полно работы — целые кормушки еды.

Таня медленно пошла вдоль клеток, опасливо поглядывая по сторонам. Не то чтоб она кур боялась, но очень уж их было много!.. И так они усердно молотили, что зёрна брызгами разлетались в стороны, прыгали Тане под ноги.

Скоро Таня освоилась среди кур, и ей стало интересно. Она заглянула в одну из клеток… Вот так дела! Там, оказывается, пол был не пол, а железная решётка. Куры ходили по ней, загибая длинные острые пальцы вокруг прутьев.

— А зачем такой пол? — спросила Таня.

— Чтоб весь сор, куриный помёт вниз проваливались, на поддоны — так нам убираться-то проще! — ответила строгая женщина. — И в клетках всегда чисто.

Она вынула из-под клетки поддон — железный лист, похожий на противень, на каких в духовках пекут пироги, — стряхнула в ящик на колёсиках сор, ещё помела поддон веничком и сунула его на место.

— Ну что? Ловко?

— Ловко! — согласилась Таня.

— А это видела?