Пастернак решительно мне сказал, что не хочет видеть Ольгу Всеволодовну и будет передавать ей записки через меня и Костю Богатырева. При этом он добавил, что хотел бы, чтобы все его гонорары за публикации “Доктора Живаго” принадлежали Ольге Всеволодовне. Эту свою волю позднее он сообщил и сыновьям, как мне рассказали члены его семьи и Нина Александровна Табидзе.

По заранее достигнутой договоренности, которую я не мог отменить, в мае я должен был уехать из Москвы. Я вернулся на похороны Пастернака. Нина Александровна Табидзе сказала мне, что Борис Леонидович хотел мне поручить уничтожить рукописи его ранних произведений. Мое отсутствие помешало этому плану. Наверное, он втайне не очень хотел в самом деле их уничтожить.

На следующий день после похорон я был у Ахматовой. Она мне сказала, что воспринимает смерть Пастернака как большой религиозный праздник.

Про праздник не знаю, хотя записки, извещавшие о времени похорон, толпа собравшихся, наконец, наше шествие с гробом по переделкинскому полю, за которым Пастернаку виделся

Поры моей последней

Отстроенный приход,

в самом деле содержали в себе что-то небывалое. Небу, которое в его стихах опускалось вниз, стало тесно в “земном просторе”, и оно возвращалось к себе.

Как в его переводе “Синего цвета” Бараташвили:

Это – легкий переход

В неизвестность от забот

И от плачущих родных

На похоронах моих. <…>

Это синий негустой

Иней над моей плитой,

Это сизый зимний дым

Мглы над именем моим…

1963-2009