Тут надо всегда делать одно — ни в коем случае не теряться!

У деда Олавы есть друг. Его зовут Юрис Дмитриевич Бодниекс. Они познакомились лет сто назад. Видятся редко, потому что дядя Юрис за границей, в Риге, живет. Но это все не суть. А главное в том, что Юрис Дмитриевич был раньше летчиком-испытателем.

Года три назад, когда они приехали на гастроли в Латвию, близнецы и познакомились с Бодниексом.

После обеда сидели, вспоминали разные разности, и дядя Юрис им рассказывал, как однажды у него в небе, прямо над аэродромом города Жуковского, стал разваливаться вертолет.

— Вот я и думаю, — говорил Бодниекс, — куда же мне деваться? В какую дверь? Правую я просто не открою — у меня к тому времени рука уже была сломана, значит, в левую, а ее заклинило. Ну, просто все не слава богу. Тогда я беру молоток, у меня молоток всегда под сиденьем, разбиваю фонарь, стекло то есть лобовое, снаружи открываю дверь, толкаю ее плечом и так, продолжая движение, падаю в пустоту. Еще пришлось разные фигуры делать, чтоб меня машиной не накрыло!

— Сколько же это все продолжалось, дядя Юрис? — спросила мама. Бодниекс пожал плечами:

— Да, может, секунд… пять. А потом уж, когда я парашют раскрыл, это были сплошь курортные ощущения!

Мама тогда посмотрела на близнецов и сказала:

— Поняли теперь, что такое собранность. И что такое отдавать себе отчет в каждом своем действии. И что такое не терять присутствия духа!

А ведь он во время аварии еще и руку сломал! Это Ольга подумала уже потом, когда перед сном вспоминала рассказ этого удивительнейшего человека, военного летчика, полковника, героя…

Нет, сейчас ей, конечно, некогда было вспоминать тот случай — это понятно. А все же какое-то давнее чувство решительности и чего-то еще — самого смелого, что есть в человеке, — охватило Олину душу. И она сообразила: нужно соединить ноги и слегка их согнуть, а потом не бухаться на них, а по возможности аккуратно, тщательнейше сгруппировавшись, перекатиться на спину, произвести то есть кувырок назад, и тем погасить скорость.

Так она и сделала. Это великий летчик Юрис Бодниекс ее научил мгновенному спокойствию и умению самые короткие мгновения не пропускать мимо души, а проживать их сосредоточенно и точно.

Однако Оле, к сожалению, не совсем повезло. В темноте она не могла видеть, куда попадет ее нога. А попала она на край тротуара. И, уже сгруппировавшись, спружинив, как и собиралась, Оля почувствовала, что левый голеностоп словно огнем обожгло. Кто подворачивал ногу, сразу меня поймет — вспомнит это «приятное ощущение»!

Однако она даже вскрикнуть не имела права! И не имела права полежать ни единой секундочки. Чувствуя, какая адская боль влилась в ее бедную ножку, Оля тем не менее вскочила. Но и шагу ступить не смогла… Ой, как больно-то!

Тут какие-то руки схватили ее.

Конец!

Нет, она даже на самое короткое мгновение не испугалась, потому что сразу поняла, кто подхватил ее, кто, ни слова не сказав, взвалил на спину и понес. Лишь шагов через двадцать прошептал, выдохнув:

— Держись крепче!

Она ухватила его за шею, а ногами, как могла, прицепилась к его бокам… Вот какой сильный был у нее брат. Ольга плакала, уткнувшись в его родное пальто.

И чудо происходило, настоящее чудо. Она чувствовала, что нога ее, которая в первое мгновение показалась ей вообще безнадежно вывихнутой, теперь вроде приходила в себя, боль вытекала из нее и пропадала где-то в ночной черноте.

— Где ты была?

Что ей ответить? Правду? Но Ольга просто не могла этого сделать. Молчать? Но ведь из этого тоже ничего не получится!

— А можно хотя бы завтра?..

Что ей это даст и почему завтра, Оля сказать не могла. Вернее всего, чтоб… чтоб просто не сегодня!

— Нет, дорогуша, извини, нельзя! И не спрашивай почему… Потому что мы имеем право знать немедленно, где пропадает каша внучка до такого времени… И куда это за ней бегает наш внук!

Из этой, как говорили в старых книжках, тирады можно понять, что ругалась бабушка. Которая, кстати, и была у них настоящей главой семьи.

— Но я, допустим, устала… баб… Допустим, я себя плохо чувствую.

— Не умрешь!

Канючь не канючь — ничего не добьешься. Уж Ольга-то это знала-перезнала.

И тогда она решила… решилась. Что тут тянуть кота за хвост? Рассказывать так или иначе придется… Можно, конечно, половину рассказывать, половину нет — как чаще всего и делается, когда беседуешь со взрослыми, а особенно с родителями. Однако что это даст? Ведь ей действительно надо посоветоваться! И, вернее всего, без бабки, деда и родителей в этой истории вообще не обойтись.

Так, может, имело смысл все сделать сейчас, прямо сейчас, пока Голубчик еще ничего не узнал, пока не начал действовать… Чего же, спрашивается, тянуть?

Глянула на Олежку, сидящего в углу. Тот едва заметно пожал плечами: твоя история, ты тут главная — сама решай!

— А скажите мне в таком случае, — начала Ольга, — я могу хотя бы надеяться?..

— Слушай, иди-ка ты к свиньям! — сказала бабушка в сердцах. — Она еще нам будет тут условия ставить!

Ольга посмотрела на дорогую половинку свою: «Ну что? Все-все-все, как было?»

И он ответил ей взглядом: «Да!»

Тогда, как бы послушавшись брата, Оля начала рассказывать. Лишь иногда поглядывала на Олега, и тот еле заметно кивал, словно бы подтверждая, что она действует правильно.

Говорила Оля… да минут пятнадцать, наверное, говорила, а это довольно-таки долго. Если сравнить с ответом на уроке, получится, что рассказ ее раза в четыре, в пять длиннее. Но взрослые слушали, не перебивая. Можно даже сказать: затаив дыхание. И все думали одно и то же, хотя и разными словами. Но, в общем, это можно было бы выразить в поговорке: маленькие дети — маленькие неприятности, большие дети — большие неприятности!

Наконец, как бы в подтверждение своей истории, Ольга вынула из-за пазухи ворох бумаг и разом выложила его на стол:

— Вот.

«Так ты… украла, выходит?..»

Но этой фразы никто из них не произнес. Она была бы несправедлива. И ни к чему бы не привела, кроме взаимных обид. Да и были ли у Ольги другие возможности?

Поэтому они спросили иначе. Спросил, собственно, дед:

— Как же все-таки ты его открыла, этот ящичек?

Дед Олава был, кстати, очень ловкий человек.

Но только в смысле движения, а вот что касается всевозможных замков и запоров, тут ему… не везло. Он ничего не мог открыть.

Ольга в ответ плечами пожала: я же, дескать, видела, как Голубчик действовал.

Старый Олава сделал удивленные глаза, покачал головой:

— Слушайте… что хотите, но это растет великая сыщица!

Оля быстрым взглядом посмотрела на чернокожего и седовласого деда своего: «Спасибо тебе!» — и в ответ получила: «Погоди! Я еще с тобой разберусь! Я еще тебе задам!»

Но ни звука они при этом не сказали друг другу. Могучей рукой старый Олава пододвинул к себе бумаги, достал из кармана очки, долго их протирал… Никто не смел сказать ему, что давай же, дескать, чего ты тянешь! Потому что… Бабушка действительно была главой семьи — это правда, но дед Олава был как Везувий, как спящий вулкан. На него вроде не обращают внимания, пока он спит, но стоит ему пророкотать лишь единую свою фразу, как все замолкают и слушают!

Теперь все они смотрели, как дед Олава медленно надел очки, потер лоб и стал читать, беря бумаги сверху по одной. Потом откладывал их в сторону, никому не показывая. И взглядом не разрешая к ним прикасаться.

Наверное, это было… наивно, однако Олава Джонович не хотел, чтоб члены его клана влезали в бандитские секреты. Чтоб он мог сказать: я один это знаю, со мной и дело имейте, а они тут ни при чем!

В стопке, принесенной Олей, оказались довольно-таки серьезные документы, и лучше всего было о них вовсе не знать никогда! Но еще худшее могло произойти, если те, чьи тайны оказались у Сильверов на столе, узнали бы об этом. Никто не любит, когда его секреты достаются чужим, а особенно этого не любят бандиты! Надо было действовать сейчас же, немедленно.