Нравственное учение высших духов, подобно учению Христа, заключается в следующем евангельском правиле: делать для других то, что мы желаем, чтобы другие делали для нас, то есть делать добро и не делать зла. В этом правиле человек находит указание, как вести себя во всех случаях жизни. Духи учат нас, что эгоизм, гордость, чувственность – страсти, приближающие нас к материи; что человек, который во время земной жизни своей отрешается от всего материального, презирая временные пустые удовольствия этого мира, и развивает в себе любовь к ближним, приближается к духовной природе; что каждый из нас должен быть полезен, в зависимости от способностей, дарованных ему Богом, для его испытания; что сильный должен покровительствовать слабому, потому что тот, кто употребляет силу или могущество свое для притеснения ближнего, нарушает вечный закон Божий. Они сообщают нам, наконец, что в мире духов, где ничто не может быть скрыто, лицемер будет обличен и все хитрости его обнаружены, что неизбежное и постоянное присутствие тех, кому сделано зло, есть одно из наказаний, ожидающих нас, что с состоянием низости или возвышенности духа связаны или страдания, или наслаждения, неизвестные нам здесь, на земле.

Но они говорят нам также, что нет преступления, которое не могло бы быть смыто искуплением. Человек находит эту возможность в различных телесных существованиях, которые дозволяют ему, согласно его желаниям или страданиям, подвигаться вперед по пути прогресса, достигая мало-помалу полного совершенства, составляющего конечную цель его существования.

Такова сущность учения спиритизма, сообщенного нам высшими духами. Посмотрим теперь возражения наших противников.

Для очень многих людей упорство ученых представляется если не доказательством, то по меньшей мере очень серьезным основанием к тому, чтобы поколебать доверие к новому мнению. Мы вовсе не из тех, кто восстают против ученых; напротив, мы очень уважаем их и сочли бы за честь иметь между ними последователей нашего учения, но мнение их во всяком случае не может считаться непогрешимым.

С того момента, когда наука кончает материальное наблюдение фактов и дело доходит до оценки и объяснения явлений, стоящих за этим кругом, тотчас открывается поле догадок, и каждый предлагает свою систему, преобладание которой ему желательно, и он с ожесточением защищает ее.

Не видим ли мы ежедневно, что самые разнородные мнения то превозносятся до небес, то отвергаются, как никуда не годные.

Сегодня они проповедуются как неоспоримые истины, а завтра отвергаются как очевидные заблуждения?

Факты – вот истинная проверка наших суждений, и только лишь в отсутствии фактов сомнение есть единственное мнение мудреца. В суждении о предметах, уже известных, мнение ученых, конечно, имеет значение, ибо у них сведений больше и сведения эти лучше, чем у массы неученых людей; но относительно предмета нового, никому еще неизвестного, их взгляд на вещи может быть и ошибочный, потому что они не более других чужды предубеждений; я скажу даже, что ученый может иметь предубеждений больше, чем кто-нибудь другой, так как он естественный образом старается все подчинить уже обоснованным у него взглядам на вещи; математик видит доказательства только в алгебраических вычислениях, химик относит все к действию элементов и пр.

Всякий человек, сделавшийся специалистом, невольно сосредотачивает на своей специальности все свои представления, но попытайтесь вывести его из круга своей специальности, и вы увидите, как он будет прямолинейно рассуждать, подчиняя все под знакомые ему законы. Это следствие человеческой слабости. Поэтому я охотно и с полным доверием буду спрашивать химика о каком-нибудь анализе, физика – об электрической силе, механика – о законах движения тел; но, надеюсь, они позволят мне – и это нисколько не нарушит уважения моего к их специальным познаниям – не иметь такого же доверия к их отрицательному мнению относительно спиритизма, точно так же, как я имею полное право не придавать большого значения суждению архитектора о каком-либо музыкальном вопросе.

Так называемые положительные науки основываются на свойствах материи, которую можно подвергать опытам по своему желанию; явления же спиритизма основаны на действиях разумных существ, одаренных свободной волей и беспрестанно доказывающих нам, что они не подчиняются нашему произволу. Следовательно, наблюдения над последними не могут быть производимы одинаково с первыми, они требуют особенных условий, и желать подчинить их обыкновенному методу исследований – значит добиваться невозможного. Таким образом, наука, собственно говоря, не может ничего сказать о спиритизме; она им не занялась, и поэтому суждение ее о нем – благоприятное оно или нет – не может иметь никакого значения.

Спиритизм есть результат личного убеждения, которое ученые также могут иметь как частные лица, независимо от их учености; но предоставить вопрос этот на разрешение науки будет то же, что заставить физиков или астрономов доказывать существование души. В самом деле, спиритизм весь основан на существовании души и на состоянии ее после смерти; не безрассудно ли после этого думать, что человек должен быть великим психологом только потому, что он великий математик или великий анатом.

Анатом, рассекая тело человека, ищет душу и, так как не находит ее под своим скальпелем, как находит какой-нибудь нерв, так как не видит ее улетающею подобно газу, то и заключает, что ее нет, она не существует, потому что он смотрит на вопрос только лишь в материальной стороны.

Следует ли на этого, что он прав, несмотря на всеобщее мнение?

Конечно, нет.

Итак, ясно, что спиритизм выходит из круга обыкновенных наук. Когда доктрины этого учения сделаются общими, когда они будут приняты массой народа (а если судить по быстроте, с которой они распространяются, это может быть скорее, чем думают некоторые), то с ними будет то же, что со всеми новыми идеями, встречавшими сопротивление, ученые должны будут подчиниться очевидности. До этого же времени неблагоразумно было бы отвлекать их от специальных занятий и заставлять заниматься предметом, совершенно посторонним для них и не касающимся их специальностей.

Все же те, кто, не изучив предварительно предмет, не вникнув в него хорошенько, отвергают или насмехаются над всем, что не согласно с их понятиями, забывают, что это самое было с большей частью великих открытий, сделавших честь человечеству; они рискуют увеличить именами своими список знаменитых преследователей новых идей и стать наряду с членами ученого собрания, встречавшими в 1752 году громкими насмешками статью Франклина о громоотводах, признав ее даже недостойной ученого общества; или с членами Парижской Академии Наук, которые лишили Францию преимущества иметь первые пароходы, объявив систему Фултона несбыточной мечтой.

И если в этих собраниях, заключавших в себе весь цвет ученого мира, нашли место насмешки и сарказм над идеями, которые спустя несколько лет сделали переворот в науке, обычаях и промышленности, то можно ли рассчитывать, что предмет, чуждый их компетенции и обыкновенных занятий, будет принят ими благосклонно.

Эти ошибки и заблуждения ученых не могут отнять уважения, вполне заслуженного ими в других отношениях. Но неужели нужен официальный диплом для того, чтобы иметь право рассуждать, и неужели все, не заседающие в Академии Наук, невежды и глупцы?

Пусть посмотрят хорошенько на последователей спиритизма и увидят, одни ли невежды встречаются между ними, и можно ля при таком количестве людей, принявших это учение и отличавшихся высшими достоинствами просвещенных деятелей, поставить его наряду с суеверными идеями старых женщин? Характер я познания этих спиритов позволяют смело сказать, что если такие люди утверждают это, то, верно, здесь есть что-нибудь, заслужившее их внимание.

Мы повторяем снова, что если бы явления, занимающие нас, ограничивались только лишь механическим движением тел, то наследование физической причины входило бы в область науки; но коль скоро дело идет о проявлениях, стоящих вне законов, известных человечеству, то объяснения этих явлений выходят уже из круга материальных наук, потому что явления этого рода не могут быть объяснены ни цифрами, ни механической силой.