Нет, тот фермер с двумя здоровыми, взрослыми сыновьями наверняка еще на одну ночь останется. Как-никак малышка Пэгги была дочерью владельца гостиницы. Индейцы обучают своих детей искусству охоты, негритята учатся таскать грузы на спине, дети фермеров умеют распознавать погоду, а дочь тавернщика должна сразу определять, кто останется на ночь, а кто – нет, даже если гости сами еще ничего не решили.

Лошади в конюшне переступали с ноги на ногу и шумно фыркали, предупреждая друг друга о грядущей грозе. Даже в самом маленьком табуне найдется одна, особенно тупая и непонятливая лошадь, которая никак не может взять в толк, в чем дело и что творится. «Гроза, – всхрапывали лошади, – сильная гроза. Промокнем до костей точно, если молнией прежде не убьет». А глупая лошадь все продолжала ржать да переспрашивать: «Что за шум? Что за шум, а?»

И тут небесные хляби разверзлись, и на землю бурным потоком хлынула вода. Под хлесткими, сильными ударами капель с деревьев посыпались листья. Дождь полил сплошной стеной, скрыв кузницу за влажным туманом – малышке Пэгги даже почудилось, будто ее вообще смыло в ручей. Деда рассказывал, что ручей вливается в реку Хатрак, Хатрак впадает в Гайо, а Гайо, пробившись сквозь непроходимые леса, соединяет свои воды с Миззипи, и уже та впадает в огромное море. Еще деда сказал, море пьет столько воды, что зачастую страдает несварением желудка, отчего и появляются большие белые клубы, которые на поверку оказываются вовсе не отрыжкой, а облаками. Вот теперь и кузница поплывет к морю, которое проглотит ее и изрыгнет в виде облака, и в один прекрасный день, когда Пэгги будет идти по своим делам, одно из небесных облаков вдруг раскроется, из него выпадет кузница и встанет на прежнее место, где была, а старый Миротворец Смит по-прежнему будет дзынь-дзынь – дзынькать.

Однако в эту минуту ливень чуть рассеялся, и глазам Пэгги открылась кузня, которая и не думала никуда уплывать. Впрочем, Пэгги ее не замечала. Ее взгляд привлекли маленькие огненные искорки, мелькающие в лесу, у самого Хатрака, там, где была переправа. Только в такую грозу и думать нечего переходить реку вброд. Искорки, целая куча огоньков, и каждый из них был живым человеком. Малышка уже не думала, как плохо быть светлячком: заметив огонь сердца, она с головой погружалась в него. Может, будущее, может, прошлое – всякие картинки уживались в этом огоньке.

Сейчас перед ее взором предстало то, что переживали люди в своих сердцах. Повозка застряла прямо посреди Хатрака, вода поднималась, и все, чем путники владели, находилось в той самой повозке.

Малышка Пэгги никогда не слыла говоруньей, а местные жители знали о способностях девочки, поэтому прислушивались к каждому ее слову, особенно когда речь шла о какой-то беде. И особенно когда в беду попадали люди. Поселенцы в этих краях появились довольно давно, однако они еще не успели забыть, что повозка, угодившая в лапы разлившейся реке, – потеря не одного человека, но сразу всех.

Пэгги стрелой слетела по травянистому склону, перепрыгивая через сусличьи норки и поскальзываясь в неглубоких лужах, – и двадцати секунд не прошло с тех пор, как она увидела огоньки попавших в беду людей, а малышка уже ворвалась в жаркую кузницу. Фермер из Вест-Форка было осадил ее, намереваясь дорассказать о тех бурях, что довелось ему повидать на веку, однако Миротворец прекрасно знал о даре малышки Пэгги. Внимательно выслушав ее, он приказал немедленно седлать лошадей, подкованы они или не подкованы, поскольку на Хатракском броде попали в беду живые люди и здесь уж не до глупых баек. Малышка Пэгги даже не успела проводить их: Миротворец отослал ее в гостиницу, чтобы позвать на помощь отца, постояльцев и работников. Каждому случалось доверять свое имущество одной-единственной повозке, что долго тащилась на запад по горным дорогам-перевалам, пока не останавливалась в этом лесу. Каждому доводилось ощущать жадные щупальца реки, которая так и вцеплялась в повозку, так и пыталась умыкнуть ее. Каждый переживал подобное. Такое время было. Каждый принимал беду ближнего как свою собственную.

Пока Элеанора пыталась сладить с лошадьми, Вигор и остальные мальчишки выталкивали завязшую посреди брода повозку. Элвин Миллер тем временем одну за другой переносил на дальний берег своих младших дочерей. Речка бурлила и кипела вокруг него, дьявольски пришептывая: «Теперь вы попались, теперь твои дети принадлежат мне», – но Элвин лишь мотал головой, из последних сил прорываясь к твердой земле. Руки и ноги не слушались, ныл каждый мускул в теле, но он твердил упорное «нет» до тех пор, пока все девочки не очутились на суше, чумазые и промокшие до нитки; по их лицам бежали капли дождя, словно весь мир плакал вместе с ними.

Элвин перенес бы и Веру, а вместе с ней и неродившегося малыша, только ее было не сдвинуть с места. Она забилась в дальний угол раскачивающейся, переваливающейся с боку на бок повозки и, ничего не понимая, изо всех сил цеплялась за сундуки. Сверкнула молния, и одна из ветвей прибрежных деревьев с громким хрустом рухнула прямо на повозку, разрывая покрывающую ее холстину. Вода бурным потоком устремилась внутрь, но Вера не замечала ничего – глаза выпучены, а побелевшие скрюченные пальцы мертвой хваткой впились в борта. Элвину хватило одного взгляда, чтобы понять: ничто на белом свете не заставит Веру покинуть это прибежище. Вырвать ее и неродившегося младенца из лап реки можно было, только вытащив на берег всю повозку.

– Пап, лошади не могут нащупать почву, – крикнул Вигор. – Они спотыкаются и вот-вот все переломают себе ноги.

– Но без них нам не выбраться!

– Плевать на лошадей, пап. Лишимся мы повозки и лошадей, ну и что?

– Мать не хочет выходить – боится.

Он увидел понимание в глазах Вигора. Жалкие пожитки, сваленные внутри, не стоят того, чтобы ради них рисковать жизнью. Но мама…

– На берегу упряжка хоть на что-то способна, – сказал Вигор. – Здесь, в воде, лошади только мешают.

– Распрягайте их. Но сначала привяжите нас к какому-нибудь дереву, чтобы не унесло ненароком!

Не прошло и двух минут, как близнецы Нет и Нед очутились на берегу. Спустя еще секунду они обмотали веревкой огромное дерево, растущее у самой реки. Дэвид и Мера тем временем привязывали другой конец к упряжи, а Кальм начал рубить постромки. Элвин вырастил достойных сыновей – работа в их руках спорилась. Вигор выкрикивал указания, а самому Элвину ничего не оставалось делать, кроме как наблюдать за слаженными усилиями юношей. Он сидел рядом с Верой, в глубине повозки, и терзался собственным бессилием, глядя на жену, которая, закусив губы, пыталась задержать начинающиеся роды, тогда как река Хатрак, ярясь и бушуя, тащила всю семью прямиком в ад.

«Не река – так, речушка», – сказал тогда Вигор, но вдруг сгустились облака, полил дождь, и Хатрак превратилась в кипящую стремнину. И все равно можно было перебраться через реку – так по крайней мере выглядело со стороны. Лошади бодро ступили в воду, и только Элвин сказал Кальму, в руках которого были поводья: «Минута-другая, и мы на том берегу», – как река словно взбесилась. Они глазом моргнуть не успели – бурлящая вода с удвоенной силой рванулась вперед и ударила в борт. Лошади запаниковали и, потеряв направление, сбились в кучу. Мальчишки попрыгали в реку и попытались направить повозку к берегу, но дно внезапно исчезло, и колеса намертво застряли в грязи и иле. Как будто река заранее предугадала появление повозки и приберегла свою ярость до тех пор, пока лошади не ступят в воду, из которой возвращения не было.

– Берегитесь! Осторожней! – раздался крик Меры с другого берега.

Элвин обернулся, чтобы посмотреть, какую еще дьявольскую шутку вознамерилась выкинуть река, и увидел: вниз по течению, словно таран, неслось громадное дерево, нацеливаясь торчащими корнями прямо в центр повозки, прямо туда, где сидела Вера, ожидая рождения ребенка. Элвина сковало по рукам и ногам, мысли мгновенно улетучились, с губ сорвался отчаянный вопль, в котором угадывалось имя его жены. Быть может, в глубине своего сердца он надеялся, что окрик остановит надвигающуюся беду, сохранит Вере жизнь, но надеялся тщетно – никакой надежды на благополучный исход уже не оставалось.