Был путь через дурдом, но в нашем регионе девушки не любили продвинутых, то есть ебнутых. Быть как все было нормой. Не будучи физически культурным, я понимал, что придется терпеть кое-какие неудобства. Возраст был недетский – 23 года, и срок службы составлял 1 год.

После всех процедур меня определили в мотострелки, т. к. в спецназ ГРУ и роту почетного караула я не подходил как по форме, так и по содержанию. Закавказский военный округ встретил как родного, и местом службы стал солнечный Ереван. Первый день моей службы выпал на седьмое ноября, день, как вы понимаете, особенный. В эту дату солдат даже кормят кулинарными изысками. Обычная еда – это каша трех сортов: горох, овес и пшено, вареное сало и рыба неизвестной породы. В тот же день давали рис, котлеты и пончик с повидлом. После обеда в клубе был дан концерт силами Ереванской филармонии. Стандартный набор предлагал: камерная музыка, фокусник, «каучук», женщина-змея и чтец с программой Некрасова из поэмы «Кому на Руси жить хорошо». Чтец был армянином, в зале – азербайджанцы и прочие выходцы с Кавказа, я, несколько русских офицеров, кому хорошо жилось на Кавказе. Женщина-змея имела феерический успех, она исполняла такие позы, что все кавказцы воспалились и кричали «Вах!».

Анализируя этот первый день в армии, я подумал, что так жить можно. Следующий день от подъема до отбоя можно описать, опуская детали, одним словом: «Пиздец».

Сержант-грузин не был исчадием ада, службу любил, а меня нет. Ему во мне не нравилось все: и душа, и мысли, и внешний вид. Он хотел видеть меня высоким, ловким, как «Витязь в тигровой шкуре», я же был невысокий, неловкий и больше походил на Швейка (после стрижки наголо, учитывая строение черепа, мой вид был как смесь дауна с гоблином). Я понял, что кто-то должен уйти. В юношеском возрасте я прочитал книгу «Молодые львы» о том, как еврейский парень пошел на службу в американскую армию, дрался со всей ротой каждый день до полного изнеможения, прошел этот путь, стал героем и т. д. У меня задача была скромнее, я должен был биться с системой, а это уже не бокс, а фристайл без лыж.

Приняв допинг в чайной воинской части в виде коржика с кефиром, я сказал себе: «Сейчас не время простых решений!» И начал проводить маркетинг по выживанию в условиях СА.

По рейтингу выживания должности располагались так:

1) жених дочери командира полка;

2) водитель командира дивизии;

3) повар, хлеборез и склады;

4) писарь в штабе;

5) армянин – житель Еревана;

6) истопник в библиотеке.

По первому пункту был облом, так как у командира полка не было дочери, а если бы и была, я бы не проходил по пятому пункту.

По второму – я не водил, у меня не было прав в прямом и переносном смысле.

Пункт 3: питание было исторически зоной ответственности мусульман. Я не мог с ними конкурировать, хотя у нас с ними было много общего (например, обрезание), но этого было мало.

Пункт 4: я мог бы побороться, но вакансий не было, это была элита.

Пункт 5: армяне – жители Еревана служили дома, ночевали дома и не любили евреев. Их лозунг был простым: где есть армянин – еврею делать нечего. Я был полностью согласен не только с армянами, но и с другими народами, которые всегда указывали нам наше место, не давая самого места.

Пункт 6: за этот пункт я мог пободаться.

Во-первых, я любил читать; во-вторых, там тепло. Определив приоритеты, я стал пробиваться в духовно-отопительные сферы. Конкуренция была острой. С одной стороны был мощный интеллектуал из Москвы, ныне издатель успешной газеты, с другой – милый татарин без духовных запросов, но усердный и благодарный. О себе говорить не могу, так как жажда жизни была огромной.

Библиотекой руководила жена замполита дивизии – женщина яркая, духовно богатая, выпускница педучилища в г. Камышине. По ее мнению, она была последним оплотом духовности со времен Киевской Руси. У нее была большая жопа и алебастровая грудь, повадки светской львицы и королевы гарнизонов, включая Потсдам и деревню под Будапештом. Она намекала, что в их доме на улице Затикяна очень много подлинных шедевров Караваджо, Боттичелли, Босха. Когда я, кивая, сказал, что-де в журнале «Огонек» очень хорошие иллюстрации, я тут же потерял место за свою дикость и бездуховность. Москвич продержался чуть больше, когда сказал ей, что Пастернак не является поэтом Серебряного века, и вылетел с кастинга прямо в саперную роту, где гнил до дембеля.

Победил татарин, как человек тонкий, чуткий и великолепный слушатель и без очков. Потерпев фиаско на ниве духовной, я занялся продвижением в штаб.

Свободных вакансий не было, но провидение было на моей стороне. Писарь продовольственной службы, обнаглев до края, нажрался чачи (местная водка), помочился сдуру на пост № 1 (знамя части). За это полагался трибунал, но его просто выперли с места. Я был водружен за стол, где и началась моя служба без страха и упрека.

Продолжая рассказ о службе в армии, я вспомнил историю, как я строил ящик. После счастливого сидения в штабе я захотел еще большего и договорился с начальником медслужбы о направлении в окружной госпиталь для обследования по двенадцати болезням, две из которых предполагали летальный исход.

Окружной госпиталь был одновременно мечтой для тех, кто устал, и невольничьим рынком для разных маленьких и больших начальников от медицины.

Прием и обследование в госпитале проходили так. Никто не спрашивал, что болит, все спрашивали, что умеешь делать. Завотделением общей хирургии взял меня печатать лекции по ГО, которые он читал санитаркам. Дни текли неспешно, после завтрака я ходил в кабинет завотделением и двумя пальцами печатал херню по ГО. Срок пребывания в отделении был ограничен – всего 21 день, а привычка жить хорошо развращает. Я стал изучать вопросы других отделений.

Отделения инфекций и туберкулеза были отвергнуты сразу, а вот ухо-горло-нос – это было реально. Проведя предварительную беседу с заведующим, я получил добро и стал готовиться к работе на предмет политпросвещения. В новом отделении было хорошо, но случай изменил все. Одна аспирантка готовила диссертацию по гаймориту; я вошел в опытную группу по изучению проблемы носоглотки. Она была неталантлива, но упорна. До тех пор, пока она изучала вопрос в теории, я был ею доволен, но переход к практическим опытам на людях потряс меня.

Когда девушка, без тени сомнения взяв долото и деревянный молоток, стала рубить в моем носу перегородку, я понял, что доктор Менгеле в Дахау – ребенок против нашей мастерицы. Когда она назначила повторную рубку для чистоты эксперимента, я, срочно выздоровев, вернулся в часть, где меня уже не ждали, место было занято, и я пошел в саперную роту, где и продолжал служить.

После всей лафы в штабе и госпитале я стал рядовым солдатом без привилегий. Заступив на тумбочку в первый день по приезде, я сошел с нее через месяц. Я спал стоя, чистил полковой туалет два раза в день и делал все, что надо и не надо. Принимал я это как иллюстрацию к закону о сохранении энергии.

Демократию я любил с детства, и она не подвела меня. Объявили выборы в очередной Верховный Совет, и понял я, что буду политтехнологом. Блок коммунистов и беспартийных всегда набирал свои проценты, но антураж и агитация стали для меня спасением. С красной тряпкой я разобрался быстро, ее было везде до хера, а вот текст Конституции на русском языке был дефицитом. Но библиотека ЦК Компартии Армении лишилась своего экземпляра с моей помощью навсегда. Уголок агитатора, сделанный мной в казарме, был лучшим в полку. Потом, много лет спустя, я участвовал во всех выборах – начиная от Дем. выбора до последних выборов мэра г. Лыткарино. Мои кандидаты всегда проигрывают, но те первые выборы я выиграл с большим отрывом.

После выборов я получил приглашение поехать на целину в составе воинского контингента.

Меня забрали в столицу, где я приступил к строительству хлебного ящика для работы на полях Ставропольского края и Казахстана.