– Вот будет славный рождественский вечер; пойду посмотрю, что поделывают дети.
Он вышел из залы и оставил Владимира наедине с Ольгой. Она небрежно бросилась в кресло, закурила папироску и вдруг звонко засмеялась.
– Ваша антипатия и презрение доходят до того, что вы не в состоянии бывать под одной крышей со мною, – сказала она, обращаясь к нему.
– Вы не хотите понять меня, – холодно ответил Владимир.
– Ах! – вскричала Ольга. – Вы неспособны испытывать глубокое чувство, иначе вы снисходительнее судили бы обо мне.
В этот раз он побледнел.
– Вы думаете? – заговорил он немного погодя. – Итак, выслушайте меня еще раз. Я люблю вас.
Ольга бросила свою папироску и охрипло захохотала.
– И вы первая женщина, внушившая мне любовь, – спокойно продолжал он, – я так сильно люблю вас, что страдаю от своей любви, и страдаю не от того, что вы не можете принадлежать мне, но потому, что я не смею любить вас. Сердце мое разрывается при мысли, что такая прекрасная натура соединена с таким скверным характером.
Страдание выразилось в невольном движении Ольги; она бросила ему боязливый и умоляющий взгляд.
– Не смотрите на меня так, – вскричал он, – я знаю, что причиняю вам боль, и не чувствую к вам никакого сострадания. Имели ли вы сами сострадание к молодому Богдану, которого владелец Цавале из-за вас застрелил в березовой роще у Тулавы? Пожалели ли вы Дмитрия Литвина, когда довели его до сумасшествия и самоубийства? Подумали ли вы о вашем муже и детях, ободряя обожание Завадского и графа…
– Когда же я сделала все это? – вскричала Ольга, от ужаса вспрыгнув со своего места. – Кто мог сказать вам подобные вещи?
– Весь свет это говорит, – иронически возразил Владимир.
– Итак, весь свет лжет и клевещет, – энергически сказала Ольга, с гордой самоуверенностью поднимая голову. Щеки и глаза ее горели. – Я говорю вам правду, Владимир. Я неповинна в этой крови, ни одна капля ее не попала на меня.
– Не трудитесь оправдываться, – ответил он, – я не верю вам.
Ольга бросила на него взгляд, исполненный скорби и нежности, она не заплакала, но медленно с поникшей головой пошла в свою комнату.
Владимир последовал за ней.
– Поверьте же этим письмам, – сказала она, вынимая пакет, перевязанный розовой ленточкой, из своего письменного стола.
– Ваш муж ежеминутно может вернуться, – сказал он.
– Пусть он придет, – отвечала Ольга с гордой невинностью, – я не могу отдать себя на поругание. Выслушайте мое оправдание и потом осуждайте меня. Вот письмо от Литвина, писанное за два дня до его смерти. Так ли пишет человек, который из любви лишает себя жизни?
Она презрительно бросила ему письмо. Владимир развернул его и пробежал в лихорадочном волнении.
– Вот письма Богдана, прочтите их. Похожи ли они на письма любовника, который из-за женщины дерется на дуэли? Литвин застрелился оттого, что долги его превышали стоимость его имения, а Богдан имел дуэль с владельцем Цавале из-за спора в картах. Вот письма Завадского, графа Мнишека и всех моих так называемых обожателей. Так ли пишут мужчины к женщине, подарившей им свою благосклонность? Я сознаюсь, что я кокетка, но я не дурная, не погибшая женщина. За то, что я нравлюсь мужчинам, женщины клевещут на меня и взваливают на мои плечи все, что им вздумается. Я грешна, но не так, как вы думаете. Я никогда не нарушала супружеской верности.
Она повернулась лицом к деревянному распятию, висевшему над ее кроватью, но остановилась.
– Нет, – вскричала она, – я лучше поклянусь своими детьми! Теперь вы все знаете, теперь ругайтесь надо мною.
Владимир все еще глядел на письма.
– Я несправедливо осудил вас, – сказал он дрожащим от волнения голосом, – простите меня, если можете.
Он зашел слишком далеко и теперь стоял перед нею потерянный и беззащитный.
– Не издевайтесь надо мною, – говорила Ольга с недоверчивой, грустной нежностью во взгляде, – я действительно виновна, так как я чувствую, что я погибаю. До сих пор я была не такая женщина, какой вы считали меня, но теперь я ежеминутно могу сделаться такой. Не имея никакой опоры, я необходимо должна погибнуть. Я не знала, что значит мужчина, чего стоит любовь его, и теперь чувствую, что в жизни женщины это – все. Мне остается или упасть, или умереть от отчаяния. Вы один можете спасти меня; теперь оттолкните меня от себя.
Владимир приложил одну руку к своему сердцу, другой провел по своему лбу. Она бросилась к нему на грудь и, рыдая, обвила рукой его шею со всей силой отчаяния. Железный человек заплакал, привлек бедную женщину к себе и, пересиленный ее страстью, замер. Все исчезло из глаз их, они только чувствовали, что сердца их бьются одно возле другого в мучительном блаженстве.
В соседней комнате послышались шаги; он выпустил ее и подошел к окну; Ольга, ни жива ни мертва, прислонилась к своему письменному столу. Вошел муж ее и бросил испытующий взгляд на обоих и потом объявил, что рождественский стол накрыт. Он не сделал никакого замечания, но весь вечер был молчалив и не в духе. Ольга, напротив того, глотала одну рюмку за другой и бешено прыгала с детьми; потом зажгла елку и позвала прислугу, вслед за которой вошли и два песенника. Один из них был почтенный старик с белой бородой, другой – парень с шаловливыми глазами. Они запели наши старые чудные рождественские песни, то исполненные грусти и самоотвержения, то добросердечно-замысловатые, то бешено-веселые, как и характер нашего народа. Все подпевали им. Когда они запели о том, кто родился в яслях, о набожно приветствовавших его пастухах, узревших в нем свет мира, спасение от смерти и греха, тогда голос Ольги оборвался от блаженных слез; она смиренно сложила свои руки и взглянула на того, кому она отдала свою душу.
На следующее утро Ольге показалось, что весь свет изменился в эту ночь. Она обрадовалась, как ребенок, солнечному лучу, игравшему на ковре ее спальни, снегу, что так ярко блестел в саду и на поле; даже вороны, весело перелетавшие по белым замерзшим глыбам, так блестели, как будто они вымылись для праздника, а ее собственное сердце испытывало какую-то приятную тревогу.
На второй день Рождества Мишель поехал к соседу, одному малороссийскому дворянину, у которого должны были съехаться многие лица из его партии. Владимир знал, что он не будет дома. Едва стало смеркаться, как колокольчик его послышался на дворе. Ольга выбежала к нему навстречу, но вдруг остановилась и, стыдливо опустив глаза, подала ему руку. Владимир сердечно пожал ее и отвел любимую им дрожащую женщину на маленькую софу, а она усадила его возле себя. Почти девическое целомудрие проглядывало во всем ее существе, в ее манере, когда она застенчиво и нежно положила свою голову на его плечо; в эту минуту она ни о чем не думала, ни о себе, ни о нем, она прижалась к его груди и была счастлива.
– Вы ожидали меня? – нерешительно начал Владимир.
Она кивнула ему в ответ, не меняя своего положения, потом взяла его руку и обвила ею вокруг себя.
– Вы, вероятно, понимаете, зачем я приехал? – снова сказал он.
– Что тут понимать? – наивно ответила она. – Я люблю вас, и более мне не о чем думать.
– А совесть не говорит вам, что мы не можем безотчетно увлекаться нашей любовью? – глухо спросил он.
– Вы знаете, что у меня нет совести, – возразила она, и прелестная шаловливая улыбка пробежала по всему ее лицу.
– Что касается до меня, то моя голова остыла, – продолжал Владимир, – и я честно взвесил наше положение. Все теперь зависит от вас. Я с тем и приехал, чтоб переговорить с вами; мы должны обсудить то, что ожидает нас в будущем.
– О чем вы толкуете? – возразила она. – Я люблю вас больше всего на свете и более ничего знать не хочу.
– Ольга! – испуганно вскричал он.
– Что такое? – она встала. – Не хотите ли вы сказать мне, что вы были увлечены одним мгновением, что оно обмануло вас и что вы не любите меня?
– Я так люблю вас… если б вы только знали, как люблю… нет, вы не можете понять этого, – сказал он с трогательною искренностью, – и вот отчего я думаю о вашем счастье: единственно из любви. Вы не можете быть счастливы, если обстоятельства ваши не изменятся. Неужели эта любовь, возвышающая нас над обыденными интересами, повергнет вас в ту грязь, в которой я не мог видеть вас без сердечного сокрушения? Если до сих пор вы не были счастливы, то вы не утратили чести, не изменили своему долгу. Неужели же мне суждено научить вас греху, лицемерию и лжи? И как сохраните вы душевное спокойствие, если вам постоянно придется играть две роли, показывать одно лицо мужу, другое любовнику и под конец не знать, какое из них лжет? Я не желаю этого. Я не хочу вашего падения; напротив, я надеюсь очистить ваше сердце, вылечить его от пустого тщеславия, спасти, а не испортить вас. Ольга, дорогая Ольга! и потом… поверь мне, я не в состоянии делать то, что не смущает других. О! Отчего я не могу сказать тебе: будь моей женой! Мы признаем таинство брака, и мне кажется такою подлостью украсть жену за спиною мужа, и вдобавок у твоего мужа. Я люблю и уважаю его, а делить тебя с ним – я не в состоянии. Я могу отречься от тебя, но я не в силах назвать тебя моей, зная, что у тебя есть муж, не в силах перенести мысль, что любимая мной женщина лежит в объятиях другого.
