— Нет, не увижу… Я не могу хладнокровно смотреть на кровопролитие…

Пожалуйте… Юрий проводит вас в рощу.

Эмма поспешно надела шляпу и перчатки, взяла в руки хлыст и вышла из шинка. Юрий помог ей сесть на лошадь, и вдвоем они поскакали к лесу, где их ожидали сообщники и жертва. Пиктурно был привязан к дереву, остальные лежали вокруг пылающего костра.

Черты лица девушки показались студенту знакомыми, но наряд ее сбил его с толку.

— Мы находимся здесь в полной безопасности, не правда ли? — спросила она, обращаясь к Табичу, старику огромного роста, который утвердительно кивнул ей головой.

— Для начала, я попробую уговорить его, — продолжала Эмма, — Джика останется здесь со мною, а Табич и Юрий будут стоять на карауле и, в случае опасности, дадут мне знать с помощью свистка.

Джика была плотная, проворная женщина среднего роста, с загорелым лицом и гордой, презрительной усмешкой на толстых губах. На ней был надет овчинный полушубок, из-под которого виднелась короткая красная юбка. На ногах — мужские сапоги, голова повязана желтым платком.

— Вынь кляп у него изо рта, — приказала ей Эмма.

— Что значит вся эта комедия? — спросил Пиктурно. — Теперь я узнал вас… Мы встречались с вами в Красном кабачке; но мужчина вы или женщина, я не знаю…

— Я девушка.

— Объясните же мне эту глупую шутку. По вашей милости мы все заработаем как минимум сильный насморк.

— Тут нет никакой шутки, — отвечала ему Эмма, — вы находитесь во власти сострадательных людей, которые желают спасти вашу душу, предав вас смерти.

— Да вы с ума сошли!!!

— Вы умрете… Никто не придет вам на помощь… Покайтесь в ваших грехах и умрите добровольно, или…

— Добровольно?! — перебил ее Пиктурно. — Боже меня сохрани! Мне жизнь еще не надоела. Убирайтесь вы к черту с вашей философией… Развяжите меня сию же минуту, иначе я закричу и позову на помощь!

— Никто вас не услышит.

— Караул! Режут! — закричал Пиктурно.

— Решайтесь же, — прибавила Эмма, вынимая револьвер.

— Я не хочу умирать! — стонал несчастный.

— Кайтесь.

— Не хочу!!!

— Молитесь.

— Нет! Нет!

— В таком случае, я приношу вас в жертву во имя Отца и Сына, и Святого Духа, аминь!

Раздался выстрел. Пуля засела в правой руке. Алая кровь брызнула из раны и обагрила снег.

— Покайтесь в грехах, пока еще есть время.

— Караул! Караул!

Вторая пуля попала в левое плечо… Студент упал на колени.

— Сжальтесь!.. Пощадите… — как стон вырвалось из его груди.

— Господь милосерден, — отвечала Эмма, хладнокровно продолжая стрелять, словно в мишень: еще две пули попали в живот и, наконец, пятая — в грудь.

— Так убейте ж меня поскорее! — взмолился Пиктурно.

Грянул выстрел… голова несчастного юноши склонилась на грудь… и его не стало…

— Умер, — проворчала Джика, приложив ухо к его сердцу, затем пронзительным свистом дала знать сообщникам, что жертвоприношение совершилось.

Табич и Юрий вернулись на место преступления и начали копать могилу, а Эмма отправилась обратно в Киев.

На следующий день она проспала до полудня.

Когда она, сидя перед зеркалом, расчесывала волосы, в уборную ее без доклада вошел Бедросов и вскричал:

— Знаете ли вы, какое таинственное происшествие встревожило сегодня весь город?

— Нет, я ничего не слышала.

— Вчера пропал студент здешнего университета по фамилии Пиктурно. Вероятно, его убили. Он был любовником еврейки, содержательницы Красного кабачка. Я сделал там обыск, но к сожалению ничего не нашел.

— Это естественно.

— Почему?

— Недаром же я предлагала вам свои услуги в качестве полицейского агента.

— Вы можете навести нас на след?

— Нет, но я могу дать вам дружеский совет: оставьте это дело…

в нем замешаны высокопоставленные личности… Это была американская дуэль.

— С кем же?

— Полагают, что с графом Солтыком… Пиктурно уехал за границу, где он должен застрелиться.

— Благодарю вас за совет, милая барышня, и непременно им воспользуюсь.

Анюта сидела за роялем и разыгрывала ноктюрн Шопена, когда Генриетта вошла в залу. Подруги обнялись и поцеловались.

— Тебя можно поздравить? — спросила гостья.

— С чем это?

— Ты выходишь замуж.

— За кого же?

— К чему скрывать то, о чем говорит весь город. Если бы ты знала, как тебе завидуют! Ты будешь графинею Солтык!

— Но ведь это не может случиться без моего согласия… Я не кукла, которую можно подарить кому угодно.

— Говорят, что ты уже дала слово графу.

— Боже меня сохрани!

— Анюта, да ты с ума сошла! Он такой красавец, такой богач!

— Может быть, но я его не люблю и никогда любить не буду.

— Устарелые понятия о браке, душа моя! Сердце тут не при чем. Благодаря графу ты займешь блистательное положение в обществе, он окружит тебя роскошью, будет исполнять все твои желания, — да ведь это блаженство, милая моя, а все остальное пустяки! Скучать тебе не придется, у тебя будут толпы поклонников, ведь ты такая хорошенькая!

Анюта не без удивления посмотрела на подругу.

— Я не узнаю тебя, Генриетта, — сказала она. — Куда же девались твои мечты, твои идеалы?

— Это принадлежности любви, но только не супружества.

— Я серьезно смотрю на брак…

— Перестань… Над тобою будут смеяться! Ты только послушай, о чем разговаривают между собою молодые замужние женщины, так ты ахнешь!

— Пусть надо мною смеются сколько угодно, но я выйду замуж не иначе, как по любви.

Пока девушки разговаривали в зале, в будуар хозяйки дома вошел иезуит с многозначительной торжественной улыбкой на губах.

— Ну, что новенького, достопочтенный патер? — спросила Огинская, пожимая ему руку. — Вы сияете от радости.

— Как же мне не радоваться, когда моя заветная мечта вскоре должна осуществиться… Мой граф решил жениться!

— На ком же?

— И вы еще спрашиваете!.. На нашей милой Анюте!

— Какая честь для нас…

— Оба они для меня как родные, — продолжал езуит. — Я давно уже мечтаю об их браке. Анюта умная, добрая девушка, она сумеет обуздать дикий нрав своего будущего супруга, который может быть так полезен своей угнетенной родине!

— Я надеюсь… — заикнулась было Огинская, но патер не слушал ее и продолжал:

— Сегодня граф придет просить руки вашей дочери. Будьте начеку: Анюта упряма, смотрите, чтобы она не разрушила наших воздушных замков… а главное, не говорите графу, что я предупредил вас о его намерениях.

— О, конечно… Но неужели вы думаете, что Анюта…

— Своенравная девочка?.. Да, я в этом убежден… Она готовит нам сюрприз.

— Не может быть! — возразила Огинская. — Если бы даже граф ей и не очень нравился…

— А что, если она влюблена в другого?

— Помилуйте!

— Дай Бог, чтобы я ошибался.

— Неужели вы полагаете, патер Глинский, что Анюта влюбилась в сына моей приятельницы, поручика Ядевского?

— Почему же нет?

— Ребяческие фантазии и больше ничего! Все мы были молоды и мечтали о каких-то идеалах, но разве мечты эти осуществились в замужестве?.. Не подготовить ли мне Анюту? — прибавила она после непродолжительной паузы.

— О, нет! Предоставьте это графу. Он человек опытный в сердечных делах, и уж если ему не посчастливится уговорить Анюту, то и наши старания будут тщетны, — сказал иезуит и, поцеловав Огинской руку, вышел из будуара.

Ровно в полдень экипаж богатого жениха остановился у подъезда дома Огинских. Хозяин встретил графа чуть ли не в передней и повел в гостиную, где сидела хозяйка. После нескольких салонных фраз и обоюдных приветствий в гостиной воцарилась тишина, нарушавшаяся только стуком маятника в старинных бронзовых часах да треском дров в мраморном камине.

— Я приехал по очень важному для меня делу, — начал Солтык, — я, так сказать, ставлю на карту счастье всей моей жизни… Я люблю вашу дочь и осмеливаюсь просить ее руки.