Сложнее было с младшим братом Симоне, который, еще в молодые годы занявшись коммерцией, отправился странствовать по Италии. Ему нужно было выделить его часть или сберечь ее до его возвращения, если таковое состоится. Его следы затерялись: по одной версии, он пребывал в Риме, по другой – в Неаполе, по третьей – его вообще уже не было в живых. Перед смертью Джованни начал его разыскивать, но не довел начатое до конца. Поиски брата стоили больших денег, но волю родителя следовало исполнить. Но даже это не столь угнетало Сандро, как свалившиеся на него хлопоты по хозяйству: слуги, провизия, дрова, уборка мусора перед домом, выплаты городским властям, погашение накопившихся долгов. Брат как-то шутя справлялся со всем этим, а Сандро только предстояло постичь эту науку – какие уж тут ученые трактаты!

И надо же так случиться, что домашний уклад семейства Филипепи рухнул как раз в то время, когда в самом городе все рушилось и разваливалось под натиском неистовых проповедей Савонаролы и следующих одна за другой глупостей Пьеро. Не было никакой возможности целиком отдаться работе, приходилось думать о других вещах.

Флоренция походила на корабль, потерявший рулевого. Пьеро метался из стороны в сторону: то искал примирения с папой, то брался за поиски союзников, чтобы бороться с ним. Во всем этом сказывалось влияние семейства Орсини, которое, испокон веков враждуя с папами, время от времени пыталось наладить отношения с ними. Маневры Пьеро раздражали флорентийцев, которые никогда не питали особой приязни к Ватикану, а сейчас, под влиянием проповедей фра Джироламо, – тем более. В городе было мало желающих вдруг ни с того ни с сего раскрыть объятия сластолюбцу и убийце, обманным путем захватившему престол святого Петра и плевать хотевшему на Церковь, если она не приносила ему денег и власти. Заигрывания Пьеро с Александром VI порицались и отвергались. Но ослепленный властью наследник Лоренцо лез напролом. Он пропустил мимо ушей очередную проповедь Савонаролы, а именно к ней стоило бы прислушаться и сделать выводы, ибо фра Джироламо, обрушив в очередной раз на Александра поток брани, впервые заговорил о «биче», приготовленном Господом для изгнания христопродавцев из храма.

«Бич Божий» – так молва нарекла Карла VIII. Вести, приходившие во Флоренцию из Парижа – информаторы, которых еще Лоренцо насадил по всей Европе, не дремали, – сводились к тому, что французский король готовится к походу на Неаполь. Истинные цели этого предприятия простой народ приукрасил выдумкой, что Карл избран Богом, чтобы изгнать Антихриста из Ватикана, способствовать избранию «истинного папы», а заодно и очистить всю Италию от тиранов. Теперь об этом поведал «городу и миру» сам Савонарола!

Если Пьеро сам не понял, что скрывалось за словами монаха, то ему быстро подсказали, что проповеди неистового приора рано или поздно приведут к краху дома Медичи. Недовольство накапливалось, и достаточно малейшего повода, чтобы оно вырвалось наружу, как это не раз бывало во Флоренции. И Пьеро решился на шаг, которого избегал отец: под предлогом, шитым белыми нитками, он отослал Савонаролу в Болонью с тайной надеждой, что ему не позволят возвратиться в город. Фра Джироламо без пререканий согласился. Он-то смотрел значительно дальше, чем заносчивый правитель, и предвидел, чем кончится вся эта непродуманная затея. Во Флоренции сразу же усилилось брожение, и то, что дело принимает скверный оборот, стало ясно даже для такого неумелого политика, как Пьеро. К своему удивлению, он обнаружил, что народной любовью он не располагает, надежных помощников у него нет, а если у Медичи и остались сторонники, то на них положиться нельзя. Савонаролу пришлось вернуть.

Гроза надвигалась медленно, но неотвратимо. На «ярмарке новостей» у стен Синьории поговаривали, что доверенные лица фра Джироламо и некоторых знатных семейств города уже побывали во Франции, чтобы побудить Карла прийти во Флоренцию, избавить ее от «тирана» и помочь построить в ней «царство Божие». Насколько это верно, судить было сложно, ибо, как всем известно, такие дела не делаются в открытую. Поэтому подобным слухам верили далеко не все. Люди пожимали плечами: неужели флорентийцы сами не справятся с каким-то Пьеро, неужели они убоятся головорезов Орсини?

Эти «головорезы», пожалуй, оставались единственной силой, к которой Пьеро мог питать какое-либо доверие. Присвоив право набирать телохранителей, предоставленное в свое время Лоренцо, он увеличил численность своей охраны и поставил во главе ее Паоло Орсини – своего дальнего родственника по материнской линии. Очень скоро от этих охранников не стало житья. Синьория была завалена жалобами по поводу насилий, грабежей, пьяных дебошей, устроенных ими. Пьеро неоднократно предупреждали, что творимые его людьми и от его имени бесчинства могут повлечь за собой печальные последствия, но эти уговоры оставались гласом вопиющего в пустыне. Молодой Медичи не обращал на них внимания: какие там последствия могут быть для правителя, избранного Богом! Может быть, у Пьеро и имелись какие-то способности, но талантом отличать желаемое от действительного он явно не обладал. Управлять таким городом, как Флоренция, ему было не по плечу.

Негодование нарастало. Все ждали предрождественской проповеди фра Джироламо, ибо казалось, что пришло время сбросить тирана. Однако многие были разочарованы: по неведомым им причинам монах воздержался от грозных инвектив против незадачливого, надоевшего уже всем правителя и пошел проторенной дорожкой – излил чашу своего гнева на Александра и римскую курию. Им и досталось в первую голову. Он не пожалел резких слов, чтобы отхлестать тех священнослужителей, которые лишь создают видимость, что служат Церкви, следуют Святому Писанию, блюдут строгость нравов и умеренность, на деле же способствуют тому, что грех стал считаться добродетелью, а добродетель – грехом. Простирая руки к небесам, Савонарола призвал Бога покарать тех, кто пренебрегает исполнением долга, не может и не желает отличать добра от зла, правду от лжи, тех, кому наплевать на заботу о душах пасомых, ибо богатство для них превыше всего. «Нравы, – говорил фра Джироламо, – испорчены вконец. Столпы, на которые опирается нынешняя Церковь, лишь с виду порфировые, на деле же они деревянные. А то, что раньше всего лишь обслуживало богословие – все эти творения поэтов, ораторов, философов и астрологов, – теперь подменило собой Святое Писание. Достаточно посетить дома высоких прелатов Рима, чтобы убедиться в этом: они чтут лишь поэзию и ораторское искусство язычников и не стесняются с пеной у рта доказывать, что души можно спасти, если следовать поучениям Вергилия, Горация, Цицерона и иже с ними. Впрочем, ходить далеко не надо – таких лже-учителей хватает и во Флоренции».

Те, кто недоуменно пожимал плечами, не понимая, почему в столь благоприятный момент Савонарола оставил в покое Пьеро, торопили события. Что такое для приора нынешний правитель Флоренции, если он осилил самого Лоренцо – камушек под кузнечным молотом, подгнившее деревце перед ураганом! Он бил по главным противникам, мешавшим, по его мнению, построить «царство Божие» – по римской курии и «идолопоклонникам», возлюбившим язычество превыше заповедей Христовых. Флоренция загудела как потревоженный дымом рой пчел: «плаксы» были готовы хоть сию минуту идти громить осквернителей веры и новоявленных язычников. На всякий случай Синьория удвоила городскую стражу, но все понимали, что, если гнев народный выплеснется на улицы, она будет бессильна обуздать его. Сандро одолевал страх: еще по 1478 году он знал, сколь неистов флорентийский люд, впавший в ярость; тогда он не различает ни правых, ни виноватых, ни грешников, ни праведников. Здесь будут никчемными любые оправдания – их просто никто не станет слушать. И защиты искать не у кого, так как первые, которые покровительствовали ему, уступили место последним, для которых он всего-навсего живописец, осквернивший свою кисть изображениями языческих идолов.