Хотя роль Бирнбаума в создании сионистского движения довольно заметна, нет нужды подробно излагать его биографию, чтобы понять, каким образом развивалась далее еврейская национальная идея. Несмотря на то что именно Бирнбаум ввел термин «сионизм», он не стал ведущим теоретиком новой нации; кроме того, в конце концов он оставил сионизм и стал ультрарелигиозным иудеем.
Теодор Герцль, настоящий основатель сионистского движения, в отличие от Бирнбаума, долго не мог решить, имеют ли евреи единое происхождение. В его трудах встречаются замечания, свидетельствующие о ярко выраженном этноцентрическом подходе, наряду с другими, явно им противоречащими. Действительно, в его книге «Государство евреев» не раз появляется термин «раса», но только в качестве синонима понятия «народ» и без биологических коннотаций.
После знаменитого лондонского ужина в компании Исраэля Зангвиля (1864–1926), еврейско-британского писателя, позднее присоединившегося к сионистскому движению, статный и привлекательный Герцль гневно заметил в своем дневнике, что его гость, знаменитый своим уродством, имеет наглость приписывать им обоим единое происхождение: «Он настаивает на расовом аспекте, который для меня неприемлем; достаточно взглянуть на него и на меня. Я говорю следующее: мы – это исторически сложившаяся общность, нация, внутри которой уживаются различные антропологические характеристики. Одного этого достаточно для создания еврейского государства. Ни одна нация не является однородной с расовой точки зрения».[483] Герцль не был крупным теоретиком, и «научные» вопросы занимали его лишь постольку, поскольку это требовалось для решения текущих политических задач. Он стремился достичь своей цели, не вступая в исторические дискурсы и не обременяя себя биологическими аргументами.
Главным теоретиком сионистского движения, задававшим тон на ранних сионистских конгрессах, стал Макс Нордау, правая рука и доверенное лицо Герцля. Он создал настоящую сионистскую идеологию, способствовавшую пробуждению еврейского национального сознания. Нордау, талантливый эссеист, был известен в интеллектуальных кругах «fin de siècle» (конца XIX века) гораздо больше, нежели Герцль. Автор популярной книги «Entartung» («Вырождение») был одним из самых знаменитых тогдашних консерваторов, предостерегавших мир от таких опасностей, как модернистское искусство, гомосексуализм и душевные заболевания; все это связывалось с физическим расовым вырождением.
Встреча с Герцлем превратила Нордау в ярого сиониста. Однако уже задолго до этого он был чрезвычайно удручен физическим и душевным состоянием евреев. Сам он сменил свое «недостойное» еврейское имя – Меир Симха Зюдфельд (южное поле) – на высокопарное европейское Нордау (северная долина). Как и Герцль, он родился в Будапеште и поначалу стремился к тому же, что и «провидец еврейского государства», – стать стопроцентным немцем. Отвратительный антисемитизм 80-х и 90-х годов пресек процесс ассимиляции этого «восточного» еврея в германской нации. Вместе с многими евреями, не сумевшими ассимилироваться индивидуально, Нордау избрал путь коллективной интеграции в современности, другими словами, сионистское движение. Конечно же, сам он думал иначе. С его точки зрения, ненависть к евреям не породила ничего нового, она лишь пробудила дремлющую совесть существующей расы и вернула ей ощущение собственной уникальности. Неудавшаяся попытка «германизации» привела его к идее «еврейской обособленности» и заставила сделать еще один пессимистический вывод: нельзя сменить расу, можно лишь улучшить ее качества.
По мнению этого сионистского лидера, евреи, несомненно, имеют единое биологическое происхождение. Он не стеснялся говорить о «кровных узах, объединяющих сынов народа Израиля»[484]. При этом он всерьез задавался вопросом, всегда ли евреи были малы ростом, или же условия существования «укоротили» их и сделали жалкими и слабыми. Сионизм открывал потрясающие перспективы для развития расы, поощряя возвращение к земледельческому труду, спорт и телесное самосовершенствование в атмосфере свободы на родине предков. Знаменитая речь Нордау на Втором сионистском конгрессе, в которой он впервые заговорил об «утерянном мускулистом еврействе» (muskul-judentum), выражала сильнейшее стремление к созданию физически развитой расы[485]. «Ни для одной расы, ни для одного народа физическая культура не имеет столь важного воспитательного значения, как для нас, евреев. Она поможет нам выпрямиться как в физическом, так и в духовном смысле»[486]. Для того чтобы древняя «застоявшаяся» кровь обновилась, евреям необходима собственная земля, и лишь сионизм способен помочь им в осуществлении этой мечты.
Хотя Нордау не смог стать «истинным» немцем, ему тем не менее удалось превратиться в сионистского «фолькиста». Почвенническая романтика, которой была проникнуты самые различные ветви тогдашней немецкой культуры, вписалась в самое ядро идеологии, направлявшей новое национальное движение.
Нордау был в определенной степени «нерешительным фолькистом». В отличие от него, Мартин Бубер, некоторое время занимавший должность главного редактора еженедельника «Die Welt» («Мир»), центрального органа сионистского движения, смело и последовательно отстаивал «фолькистские» взгляды. Этот религиозный экзистенциалист, впоследствии получивший известность как поборник мира, стремившийся к образованию еврейско-арабского государства в Палестине, начал свой национальный путь как один из создателей представления о еврейском народе как об «общине, объединенной узами крови» (Blutsgemeinschaft). Бубер полагал, что конструирование нации заключается в мысленной реконструкции биологической связи между праотцами и праматерями и нынешним поколением, в пробуждении ощущения кровного родства с прошлым, уходящим в глубину веков.
Несмотря на немалую дозу каббалистического тумана, его формулировка вполне понятна: «Кровь – это корень и источник силы каждого человека в отдельности... Сила крови такова, что ею определяются наши сокровенные мысли и желания. И вот человек осознает, что окружающий его мир состоит из образов и представлений, а кровь является сущностным миром, который порождает эти образы и представления и придает им ту или иную форму... Теперь он рассматривает народ как совокупность людей, некоторые из них пребывают в прошлом, некоторые – в настоящем, а некоторые – в будущем, как общность, объединяющую между собой живых, мертвых и тех, что еще не родились, и все они образуют единое целое...
И если для тех, кто принадлежит к народу Израиля, данная сущность воплощает в себе наивысшую реальность, то происходит это потому, что происхождение не сводится к одной лишь связи с прошлым. Происхождение пульсирует в наших жилах на протяжении всей жизни и ежечасно, ежесекундно направляет наше существование, все, что мы делаем, и все, что происходит с нами. Это и есть кровь, и именно она порождает самые глубинные пласты душевной реальности»[487].
Легко видеть, что в основе духовного национализма харизматичного мыслителя, сумевшего увлечь за собой многих молодых еврейских восточноевропейских интеллектуалов, лежала неоромантическая мистика «крови и почвы». Из пражского кружка его последователей, называвшегося «Обществом Бар-Кохбы», вышел и упомянутый в первой главе историк Ганс Кон. Именно он станет первым, кто попытается критически рассмотреть проблему «органического» национализма, ибо эта тема знакома ему не понаслышке. В самом деле, осмысление концепции наследственной национальной идентичности было начальным этапом его интеллектуальной биографии.
Но если Бубер был осторожным и умеренным сионистом, и его оригинальный религиозный гуманизм, в конечном счете, возобладал над «зовом крови», то Владимир (Зеэв) Жаботинский, лидер сионистов-ревизионистов, страстно отстаивал принцип силы и отвергал какие-либо уступки и компромиссы. Однако, несмотря на это важное различие, двух упомянутых сионистов, столь несхожих по своим политическим взглядам, объединял общий идеологический принцип: евреи обладают уникальной кровью, в корне отличающей их от других народов.
