Я снова повернулся и увидел острие этого клинка, который я остановил в дюйме от своей груди, когда мое заклинание заморозило все движение и оставило их в положении навсегда отложенного правосудия и наказания. Лезвие Даммерунга было тоньше листа, его острие было рядом с тем, что могло бы создать бесконечность…

Я услышал моего господина: — Уходи прочь, Бактор.

И я услышал другой голос, свой собственный, произносящий слова, разрушающие заклинание. Восхитительный удар был завершен после тысячелетней паузы. Затем меч выскользнул из меня с фонтаном моих жизненных соков и я повалился назад.

И когда этот прекрасный клинок, лишивший меня жизни, медленно покидающей тело, обращается против Глойма, я бросаю взгляд на его владельца, его любимое мною лицо, его суровую улыбку.

Кит жив, хотя он похоронен неподалеку отсюда, а я мертва, хотя я вижу розовый вечерний отблеск на облаках над горой вдалеке и дерево на переднем плане для подходящего контраста. Старый бондарь превратился в пыль; его гроб тоже, наверное. Кит говорил, что любит меня и я говорила, что люблю его. Мы оба говорили правду. Но любовь может означать много вещей. Она может быть орудием нападения или проявлением болезни.

Меня зовут Мэри. Я не знаю, будет ли моя жизнь соответствовать тем формам, в которые я переселюсь в этом паломничестве. Но не смерть. Итак, начинаю. Любой отрезок круга, как этот исчезающий обруч бочонка, мог бы привести в то же самое место. Я должна прийти для убийства. Я порождаю скрытую смерть, в противоположность секрету жизни. И то, и другое неустойчиво. Я взвешивала и то, и другое. Если бы я была посторонней, я не знала бы, что выберу. Но я здесь, я, Мэри, следующая магическим путем. Каждый момент целостен, хотя у каждого есть прошлое. Я не понимаю причин, только следствия. И я устала от игр изменения реальности. Все будет становиться яснее с каждым успешным шагом моего путешествия и как тонкая игра света на моей магической горе, все должно измениться. В каждый момент я должна немного умереть и немного возродиться.

Я начинаю здесь, так как мы жили недалеко отсюда. Я была здесь раньше. Я вспоминаю его руку на моем плече, его иногда улыбающееся лицо, его груды книг, холодный, плоский глаз терминала его компьютера, снова его руки, сложенные в медитации, его улыбка теперь другая. Далеко и рядом. Его руки на мне. Сила его программ, расколоть коды, затем собрать. Его руки. Смертельно.

Кто бы мог подумать, что он уступит этому быстро разящему оружию, деликатным инструментам, изгибам тел? Или я сама? Пути…

Руки…

Я должна вернуться. Вот и все. Я не знаю, достаточно ли этого.

Старый бондарь в обруче своей работы… Наполовину полный, наполовину пустой, наполовину деятельный, наполовину бездеятельный… Могу ли я вести себя как инь и янь этой известной гравюры? Могу ли считать, что она символизирует Кита и меня? Могу ли я рассматривать ее как великий Ноль? Или как бесконечность? Или все это слишком очевидно? Одно из этих утверждений лучше оставить незаконченным? Я не всегда деликатна. Пусть оно будет. Фудзи стоит внутри него. А разве не на Фудзи нужно подняться, чтобы дать отчет о своей жизни перед Богом или богами?

У меня нет намерения подниматься на Фудзи, чтобы давать отчет Богу или кому-нибудь еще. Только неуверенность и неопределенность нуждаются в оправдании. Я делаю то, что должна. Если у богов есть вопросы, они могут спуститься вниз с Фудзи и спросить меня. С другой стороны, между нами тесное согласие. Такое, преодоление пределов которого может быть одобрено только издалека.

Действительно. Я единственная из людей знаю это. Я, которая попробовала запредельность. Я знаю также, что смерть это — только бог, который приходит, когда его зовут.

По традиции хенро — пилигрим — должен быть одет во все белое. Я нет. Белое не идет мне, и мое паломничество — частное дело, тайная вещь, до тех пор, пока я смогу его выдержать. Сегодня я надеваю красную блузу, жакет и слаксы цвета хаки, кожаные туристские ботинки; я подвязала волосы, в рюкзаке за спиной все необходимое. Я все-таки беру посох, отчасти для того, чтобы опираться, что иногда бывает нужно, отчасти как оружие, которое может понадобиться. Я сторонник его применения в обоих случаях.

Посох, как сказано, символизирует веру в паломничестве. Вера — это вне меня. Я останавливаюсь на надежде.

В кармане моего жакета лежит маленькая книжка, содержащая репродукции двадцати четырех из сорока шести картин Хокусая с видами горы Фудзи. Это подарок, очень давний. Традиция выступает против паломничества в одиночку, в целях безопасности и товарищеского общения. Итак, дух Хокусая — мой компаньон, так как он присутствует в тех местах, которые я хотела бы посетить, так же, как и повсюду. Мне больше не нужны никакие компаньоны, и что за японская драма без привидений?

Охватывая взглядом эту сцену и думая мои думы и чувствуя то, что я чувствую, я начинаю. Я немного жива, немного мертва.

Мой путь не будет полностью пешим. Но большая часть пути — да.

Есть определенные вещи, которых я должна избегать в этом путешествии приветствий и прощаний. Простодушие — мой темный плащ и, вероятно, пешая прогулка будет для меня полезной.

Я должна следить за моим здоровьем.

Я изучаю репродукцию: мягкая голубизна рассветного неба, слева Фудзи, на которую через окно чайного домика смотрят две женщины; другие изогнутые, сонные фигуры, как куклы на полке…

Здесь уже не та дорога. Они ушли, как бондарь — люди, чайный домик, рассвет. Только гора и репродукция помнят момент. Но этого достаточно.

Я сижу в столовой гостиницы, где я провела ночь, мой завтрак съеден, чашка чая передо мной. В комнате есть еще обедающие, но не рядом со мной. Я выбрала этот стол из-за вида, открывающегося из окна и напоминающего вид на репродукции. Хокусай, мой молчаливый компаньон, мог бы улыбнуться. Погода была достаточно благосклонна, чтобы я могла заночевать под открытым небом, но я ужасно серьезно отношусь в моем паломничестве к подозрительным ситуациям в этом путешествии между жизнью и смертью, которое я предприняла. Это отчасти причина поиска, и частично причина ожидания. Вполне возможно, что она может исчезнуть в любой момент. Я надеюсь, что нет, но жизнь редко соответствует моим надеждам — или, что то же самое, логике, желанию, опустошенности, или чему-то другому, относительно чего я их измеряю.

Все это неподходящее отношение и занятие для ясного дня. Я выпью мой чай и посмотрю на гору. Небо меняется на глазах…

Изменения… Я должна соблюдать осторожность, когда я буду покидать это место. Есть границы, которые не должны быть нарушены и предосторожности, которые должны быть выполнены. Я продумала все свои движения — от того, как поставлю чашку на стол, поднимусь, повернусь, возьму свои вещи, пройдусь — до тех пор, как я снова буду на природе. Я должна все еще следовать образцам, потому что мир — числовая ось, повсюду плотная. У меня очень малый шанс быть здесь.

Я не так сильно устала после вчерашнего перехода, как думала, и я принимаю это за хороший знак. Я старалась поддержать приличный вид, несмотря ни на что. Картина на стене справа от меня изображает тигра, и мне хочется, чтобы это тоже был хороший знак. Я родилась в год Тигра, и сильное и бесшумное движение большой полосатой кошки — это то, что мне больше всего нужно. Я пью за тебя, Шер Хан, кот, который гуляет сам по себе. Мы должны быть твердыми в нужное время, нежными в подходящий момент. Выжидать…

Во-первых, мы были связаны почти телепатически, Кит и я.

Нас тянуло друг к другу, и даже сильнее в те годы, когда мы были вместе, Шер Хан, в джунглях сердца. Сейчас мы охотники.

Ожидание окончилось — и саки, начало…

Я наблюдала изменения на небе до тех пор, пока все небо не стало одинаково светлым. Я допила чай. Поднялась, взяла свои принадлежности, надела рюкзак, взяла посох. Я направилась через короткий холл, который вел к задней двери.