– Траншеи давно готовы, — пояснял пожилой десятник, — но проложить трубы нельзя из-за неровного профиля дна.

– Кто же их долбил, не соблюдая профиля?

– Кто долбил, тех уж нет… Заканчивать придется вам. Что нужно делать, я объясню бригадирам. Сейчас получите инструменты и приступайте к делу. Сегодня для вас пробный выход, и выработка засчитываться не будет.

Вскоре подъехала лагерная подвода и на стыке бригад остановилась. Бесконвойный возница сбросил с телеги переносное кузнечное горно на металлической квадратной раме, с трудом перевалил через борт тяжелую наковальню на толстом широком чурбане и побросал рядом кузнечные инструменты. Потом не торопясь стал выкидывать промерзлые до инея ломы и кирки, с полсотни коротких клиньев из той же шестигранной стали, гулко звякающих на мерзлом грунте, как цепи кандальников. Затем так же не спеша расшвырял по сторонам объемистой телеги дюжины три тяжелых кувалд и столько же совковых лопат, выгреб небольшую кучку каменного угля для горна, подобрал вожжи и, чмокнув на гнедую кобылу, поворотил назад.

– Угля мало привез! — вслед спохватился десятник.

– К обеду подвезу еще! — крутнув головой, ответил тот.

– До обеда привези, этого не хватит до обеда. И клиньев мало привез, здесь грунт тяжелый…

– Ладно, привезу и клиньев через часик-два, — прокричал, не останавливаясь, лагерный ямщик.

А мы все стояли, испуганные новым зрелищем и предстоящим делом. Топтались на месте, озираясь на непривычные орудия труда, многим совершенно незнакомые и пугающие.

– Разбирайте иструменты, братва! — сказал Аристов и первым шагнул к растопырившейся груде холодного металла.

Десятник между тем объяснял:

– Работать будете попарно на участке десять — пятнадцать метров. На двоих надо взять одну лопату, лом, кувалду и парочку клиньев. Тут кузница, и, если затупится или сломается клин или лом, будете ходить на заправку. При выходе из траншеи всякий раз окриком предупреждайте часовых, куда и зачем идете.

Мы сразу же усвоили одно: работа в траншее даст нам хлеб, а для работы нужен инструмент — острый и прочный. Десятник еще не успел закончить свой инструктаж, как все мы кинулись расхватывать необходимое.

В течение нескольких минут в утренней тишине раздавались звон и лязг, перемежаясь вскриками:

– Не хватай четыре, коли велено два!

– Что, тебе дерьма жалко?

– Это мой клин, я первый греха!

– Я не отдам, растяпа!

– Куда вам две кувалды-то?! Одной намаешься досыта.

Только часовые молча смотрели на нашу перебранку, потаптывая скрипучий снежок теплыми валенками.

Гриша поднял с земли полутораметровый лом и, взвешивая его в руке, сказал:

– Ты, кажется, скучал о карандаше? Вот он, изволь поработать, шестигранный. А вот и недописанные огрызки, — позвенел он острыми до синевы клиньями сантиметров до тридцати длины.

Я сунул себе в карман два холодных "огрызка" и, вскинув на плечо совковую лопату, как заправский землекоп, пошагал к отведенному нам отрезку траншеи, расшвыривая бахилами кусочки породы и мерзлого грунта. Григорий, понурясь, брел с кувалдой на плече вслед, волоча по земле позванивающий лом…

Откуда-то со стороны уже покрикивал десятник:

– Давай, давай, время не ждет!

Бесконечная, как нам казалось, полутораметровой ширины щель веяла могильным застоялым холодом. Бросив вниз на трехметровую глубину инструменты и оглянувшись на зоркого часового, мы осторожно спустились на ее бугристое дно, обметая полами пальто крутые стенки. Справа и слева от нас маячили в студеном сумраке две пары соседей. Их невеселые голоса и первые несмелые удары кувалды по клину глохли в мерзлой сумеречности.

– Черта с два я буду рвать здесь свою последнюю одежонку, — сказал Гриша, отряхивая песок со своего почти нового пальто. — Сегодня же продам его маклакам.

– А пока давай-ка вырабатывать горбушку. — И я взял в руки кувалду, с которой познакомился еще в ранней юности, работая около года молотобойцем у сельского кузнеца. — Держи клин, а то замерзнем!

– Сегодня работа не засчитывается.

– На завтра заначка будет.

Попадешь ли еще на это место завтра — бабушка надвое сказала,

Даже летом, когда нам приходилось работать в подобных траншеях и котлованах, мы ощущали этот вечный, пронизывающий до костей холод, против которого были бессильны даже теплые июльские дни.

Подошел Фесенко и объяснил нашу задачу. Мы спросили о норме выработки.

– Десятник сказал, что в этих траншеях все ассигнования давно съедены и работы считаются законченными. Траншеи сданы как готовые для прокладки труб. НКВД отчиталось…

– Выходит, что тут и на хлеб не осталось?

– Выходит, так. И все же на каждую пару работающих установлена норма — полкубометра в день.

Федор Игнатьевич тихо пошел дальше, а мы снова зазвенели своими инструментами. Один держал клин, а другой бил кувалдой по его макушке, чтобы отколоть кусок мерзлоты. Работать было трудно и неудобно из-за тесноты и неумелости. Недоделки предыдущих работяг — скальные бугры и неровности в самых недоступных местах — давались с трудом. Мешала и непригодная для такого дела одежда. Кувалда часто соскальзывала и била по рукам. После каждого такого промаха мы попеременно жалели друг друга и злились, морщась от боли, ругались и кляли судьбу. Дули на свои синяки и кровоподтеки и снова принимались за дело.

Но при всех наших усилиях и ухищрениях из-под клина отскакивали лишь жалкие кусочки величиной меньше кулака. А когда клин угадывал в невидимую породу или гальку, летели одни только искры. Клинья часто выходили из строя, и мы выбирались с ними наверх и бежали к горну.

Кузнецы работали неторопко, но без отдыха. Вокруг, мешая им, толпились зэки, веером протягивая к горну закоченелые, в ссадинах ладони для обогрева. Иные, пользуясь случаем, искали возможности продать свои вещи любому прохожему.

– Ты постой тут, а я пошукаю покупателя, — шепнул мне Гриша, когда мы выбрались уже в третий раз. Он побрел куда-то вдоль траншеи, которая проходила вблизи товарной станции.

Минут через десять я увидел, как Малоземов уже торговался неподалеку с местным жителем. Стрелки этому не препятствовали и если и покрикивали: "Не подлить!"-то больше для острастки.

Большинство часовых были из деревни. Видимо, кое-кто все-таки понимал суть происходившего в стране.

Земля слухом полнилась и в Сибири, к тому же среди стрелков встречались и такие, чьи родные и знакомые тоже были репрессированы, и для них не было загадкой, что за люди копошатся в этих траншеях или дрожат с иззябшими руками у кузнечного горна. Но встречались и службисты-фанатики, верные догмам, заученным на политзанятиях. От таких догматиков наша жизнь становилась еще безрадостней.

Когда я вернулся в нашу студеную траншею, Малоземов уже напяливал поверх костюма тесноватую железнодорожную фуфайку, полученную в обмен на пальто с тридцаткой в придачу. Григорий весь сиял от удачной сделки, в зубах дымилась "подстреленная" "беломорина", испускавшая чудесный аромат.

– На, докури, — вдруг спохватился он и быстро сунул "бычок" мне в рот.

При нашей нужде было великим благом получить наличными даже десятую часть истинной стоимости одежды. И нам ли было торговаться из-за жалкой тряпки, когда сама жизнь зависела от ничтожной пайки хлеба и не стоила ни гроша. Она полностью принадлежала теперь концлагерю.

…К вечеру мы надолбили несколько кучек мерзляка, совсем неэквивалентных нашим усилиям и синякам. При их осмотре вечером бригадир оценил:

– По трехсотке выработали…

– А у других?

– Показатели разные, но тоже не ахти что…

Когда все вылезли из траншеи и стали строиться для проверки, мы узнали, что час назад одного работягу отправили в санчасть. Кувалда его напарника при размахе задела за торчавший выступ стенки траншеи, срикошетила и угодила в плечо товарища, сломав сустав.

Так начался наш первый трудовой день в советских каторжных лагерях, принесший нам, при всех наших усилиях, лишь по триста граммов хлеба и черпаку баланды, синяки — и увечья.