— Что случилось?

— Ничего страшного. Соскучился и хочу табя видеть. Вот и все… Будь другом, приходи через часок к метро Кузьминки. В павильоне и повстречаемся…

А вот это уже — явный прокол. Время и место встречи выдано, мужик с квадратной рожей, небось, записал его в поминальник… А как иначе поступить пенсионеру? Надеется на сообразительность и хватку сыщика, вот и выразился открытым текстом. — Придется шевелить ходулями, — огорченно вздохнул Андрей, после завершения короткой беседы. — Страсть как не хочется выходить из дому, но дед Володька зря беспокоить не станет. Мужик с понятием… Вот только как быть с пастухами?

— Обеспечу, — пообещал Митяй. — Выход через десять минут.

О чем перешптывались ниже этажем два охранника, для Панкратова осталось тайной.

Предстоящая встреча с отставным полковником почему-то казалась ему многообещающей и он ощущал нетерпение спортсмена-бегуна на старте. Треклятые «топтуны», как же они мешают! Повязать нельзя — лучше привычные, изученные со всех сторон, чем новые, непредсказуемые. А то, что эти новые непременно появятся — никаких сомнений.

Выручили омичане.

Рядом с прогуливающимися амбалами затормозила милицейская «волга».

— Документы?

— Ты что, друг, сбрендил? Гуляем перед сном, какие документы?

Демонстрируется покачивающаяся дубинка.

— В милиции разберемся… Живо — в машину!

Организовавший по телефону это «представление» Юрка, ехидно ухмыляясь, глядел на него из окна. Будто из театральной ложи.

Молодчаги, хлопцы, здорово сработали! Привезут пастухов в отделение, часика два поманежат в «обезьянике» и — извините, не обессудьте, промашку дали, можете считать себя свободными… До следующего раза. Постарайтесь впредь даже в туалет носить паспорта с московской пропиской…

Андрей и Митяй спокойно отправился на встречу с Федорчуком. Шагах в двадцати следом, подстраховывая, двигался Юрка…

Федорчук, заложив руки за спину, нервно расхаживал возле остановки автобусов. Панкратов задерживался, и он про себя материл сыщика. Должен же тот понимать, что по пустякам тревожить его не станут, что отставной полковник Федорчук загружен не меньше сотрудника уголовки, что, наконец, у него нет особого желания разгуливать по темным улицам.

— Дед, дай полтиник на мороженное, — ворвался в размышления гнусавый мальчишеский голос. Не выпрашивающий — требующий. Дескать, не дашь — пожалеешь.

— А гуся не хочешь?

Федорчук снял перчатку и состроил «двухэтажный» кукиш. Такой выразительный, что парнишка стал заикаться.

Сразу же из-за ближайшего ларька вывернулись два мордоворота. Как принято, в поддатом состоянии.

— Детишек забижаешь, падло! — заревел один из них раззадоренным быком. — Сейчас мы тебя сделаем…

«Сделать» пожилого полковника не удалось — появились новые действующие лица.

Не теряя времени на увещевания, Митяй мигом отправил «быка» в нокаут. Точно таким же образом расправился с его дружаном Юрка. Вся компания, включая пацана, требующего «подаяние», матерясь и размазывая кровавые сопли, убралась за ларек.

— Во время подоспели… Спасибо… Если признаться честно, я приготовился — на кладбище… Ладно, отставить… Поехали к Оглобле…

— К кому? — не понял Андрей.

— Оглобля — курсантская кличка Окунева, — пояснил Федорчук. — Твой отец — Федун, вот мне не придумали, так и хожу Володькой Федорчуком…

— Обидно, небось, — съехидничал Юрка. — Все — с кличками, а вас обошли.

— Ничего не поделаешь — приходится терпеть, — смиренно, будто монашек, признался отставник. — Не придумывать же самому…

Посмеиваясь друг над другом, незаметно добрались до дома, в котором живет Окунев. Но если Митяй и Юрка беззаботно шутили, то Панкратов не мог отделаться от чувства тревожного ожидания. Ему казалось, что пассажир, сидящий напротив, слишком упорно глядит в его сторону. У другого из хозяйственной сумки выглядывает завернутая в тряпку труба — не автомат ли? Женщина держит на коленях подозрительный пакет — возможно, взрывное устройство.

Андрей честил себя неврастеником, хлюпиком, психопатом, но «психотерапия» не помогает — тревога прочно укоренилась в сознании. Окончательно успокоился только в квартире журналиста.

— Что произошло?

Окунев молчал. Нелегко признаваться в трусости! Хоть он и отставной, но все же — полковник, человек, отдавший добрую половину сознательной жизни армейской службе. Как-то не вяжется: полковник и — трус!

— Что же, все-таки, случилось, Никита Савельевич? — подстегнул журналиста Панкратов.

— Кто это с тобой? — угрюмо спросил Окунев, кивая на Митяя и Юрку. — Можно — при них?

— Не можно, а нужно! Митяй — мой брат, Юрка — брат Митяя, — облегченно рассмеялся Андрей. Наконец-то молчун ожил. — Говорите смело. Желательно, с подробностями.

— Братья, значит? — скупо улыбнулся Никита Савельевич, будто выдавил улыбку на сухие старческие губы. — Ну, что ж, и такое бывает… Вот подробностей, боюсь, не услышишь. В зашибе тогда я был — не до деталей. Дай Бог, унести ноги…

Под аккомпанимент доносящихся с кухни кулинарных рецептов, которыми хозяйка одаривала дотошного Федорчука, журналист начал нелегкое повествование. Первые фразы дались нелегко — со спотыканиями, неожиданными остановками, множеством слов-паразитов. Видите ли… Такая история… Вот какое дело…

Потом разошелся. Сработала привычка журналиста выцеливать в изложении тех или иных событий главное. Теперь он не стыдился своей трусости, даже, не без кокетства, выпячивал ее… Да, действительно, боюсь, что из этого? Пожилой человек, можно сказать — старик, доживающий отведенный ему природой срок… Да и кому хочется погибать от руки нелюдей?…

Будто покровительственно похлопывал позорную трусость по плечу.

Окунева не перебивали. Прервав кухонную беседу, хозяйка и Федорчук на цыпочках вошли в комнату и стояли у стены. Митяй и Юрка многозначительно переглядывались. Андрей расхаживал по комнате, похрустывая суставами пальцев.

Короткий рассказ завершен. Окунев умолк и с надеждой поглядел на сыщика.

Андрей что-то шепнул Юрке, тот ответид понимающим кивком и покинул комнату. В прихожей негромко хлопнула дверь.

— Ну, что я могу посоветовать?…Скажите, Никита Савельевич, вы не хотите… подлечиться? Вместе с супругой?

Федорчук ехидно заулыбался. Знал старый «психолог» об отврашении Оглобли к любым видам лечения, начиная с посещении гарнизонной поликлинники и кончая пребыванием в госпиталях. Сейчас Никита выдаст советчику! По полной курсантской норме. Дай-то Бог, чтобы — в приемлемых выражениях.

Губы Окунева дрогнули, в выцветших стариковских глазах заплясали бесовскме огоньки. Все, сейчас сорвется в штопор!

Сорвался!

— Ты, Андрюха, лучше батьку своего, Федуна, лечи. А я — давно уж леченный-перелеченный, мне твои поликлиники ни к чему! Ишь что придумал: задницу врачихам подставдять под укольчики…

— Погодите горячитьчя, Никита Савельевич, дослушайте до конца. Я ведь вас не перебивал…

Ворча и отфыркиваясь на подобии кипящего самовара, Окунев поворочался, поудобней устраивая худющую фигуру на жестком диване, и затих.

— Для вас нынешний климат Москвы, как бы это выразиться помягче, вреден. Оформляйте семейную путевку в санаторий и уезжайте. Куда — не имеет значения, лишь бы подальше от Москвы…

— Свежим воздухом подышишь, — привычно вписался в разговор Федорчук, — ванночки попринимаешь, на курортных дамочек полюбуешься…

— У меня — своя дамочка, — с прежней угрюмостью возразил журналист, — Круглосуточно любуюсь и иногда пользую.

— Дурень ты старый и пошляк!

Елена Ефимовна сняла очки, принялась нервно протирать стекла.

— Из чужого самовара чай всегда слаще, — смешливо захрипел Федорчук, — Особо, в нашем возрасте…

Недовольный несвоевременным вмешательством Федорчука, Панкратов повернулся к нему.

— Да и вам, Владимир Иванович, не помешает сменить обстановку… Почему бы не составить компанию вашему другу?

— Я-то при чем? За Оглоблей следят…