Но это только показалось.
Викниксор по-прежнему лежал лицом вниз. В окна глядела ночь и доносила иногда зеленые отсветы поющей трамвайной дуги. А тихие удары с чёрной лестницы не прекращались. Они приходили, заглушенные и настороженные. Казалось, по-прежнему идет дождь. Но дождя уже не было.
2
Под лестницей в надворном полуразрушенном флигеле копошатся двое шкидцев. Они устраиваются на ночлег. Первого из них, длинного Суслика, вышибли неделю назад за кражу простынь. Второй — нежненький и беленький Капаневич — выгнан сегодня. С непривычки его знобит, и бьёт лихорадка.
— Холодно, — бормочет он, натягивая на босые ноги пальто. — Ой, какой ветер, прямо вьюга целая…
Суслик не отвечает и по-прежнему гребет в угол раскиданную промокшую солому… Слышно, — воет на чердаке ветер, как костяшки стучат рваные провода и хлещет дождь.
— Слушай, — опять говорит Капаневич: — идём в комнату. Там теплей, и матрацы лежат, видел…
— Мало, что лежат… Нельзя туда. Вдруг ребята придут…
— Зачем?..
— Сам знаешь зачем…
Молчат… Суслик, собрав бугорок соломы, осторожно ложится на него и подкладывает под голову кирпич. Скоро он засыпает… Капаневич дрожит всем телом; зубы выколачивают густую и несдержанную дробь и готовы вырваться наружу. Заснуть он не может и еле терпит холод. Потом не выдерживает, вылезает из-под лестницы и поднимается наверх, в единственную сохранившуюся флигельную комнату. Там теплей, там матрацы. Шкидец торопливо ложится, закутывает ноги в пальто, накрывается вторым матрацом и засыпает…
Будит его громкий и сердитый женькин голос.
— Задрыга грешная, — кричит кухонный староста: — развалился… Для тебя я, что ли, матрацы приволок?.. Слазь!
Капаневич с руганью поднимается и трет глаза.
— Слазь скорей, — нетерпеливо торопит староста и, обернувшись к дверям, сладенько добавляет: — Сейчас, Верочка, нам освободят комнату…
Верочка переступает порог. Идет она развалисто, потряхивая куцым задом и поводя руками. На ней черное приютское пальто и черный матерчатый треух…
Это очередная женькина любовь…
Живет Вера Бондарева в детдоме для дефективных девочек, что против Моргоса. С детдомом этим Шкида связана крепчайшими узами сердечных отношений. Трудно сказать, когда они установились, но одно известно, что вместе с бузой вспыхнула и любовь. Конечно, птички здесь не пели, луна не светила, вода не сверкала, — поэзии никакой не было, нежных слов и поцелуев тоже не было. Своих возлюбленных вели прямо в ломаный флигель, где на заранее заботливо приготовленных матрацах и начинали супружескую жизнь.
С Женькой Вера Бондарева сошлась недавно; верней, он получил её от Балды, сменявшись на Маньку Солдатову. Мена казалась выгодной, и староста про себя прозвал даже Балду дураком…
Он не знал, что недавно Балда побывал случайно в канцелярии верочкиного детдома и прочитал там такую характеристику своей любовницы:
"Задержана на Октябрьском вокзале за бродяжничество и проституцию. Груба, цинична, недисциплинирована. Детдом называет бардаком, воспитательниц бандершами. Устроила в распределителе побег трех задержанных подруг, пыталась бежать сама, но была поймана…
"В детдоме ворует. Будучи уличена, не споря отдает украденное обратно. Лукава. Лжива. Употребляет косметику, чтобы скрыть на лице прыщи… Прожорлива. Съедает по пять-шесть порций за раз. Ест неопрятно: куски вместе со слюной падают обратно на тарелку и опять подбираются в рот.
"Наружность. Маленькая, с маленькой головкой, с бесцветными, ничего не выражающими глазами, которые всегда закрывают спутанные, жидкие волосы. Большой мокрый рот с заездами по углам. Карриозные зубы. Запах. Рано разнившееся тело. Длинные руки. Расхлябанные движения.
"Половая жизнь. Жить начала с восьми лет. Говорит: "не могу жить без мужчины", "вы требуете от меня хорошего поведения, дайте мне каждую ночь мужчину, и я буду у вас первая". На прогулках пристает к проходящим: "мужчина, угостите папироской", "мужчина, прогуляемся"… Имела ребенка, которого задушила. Болела гонореей. Была помещена на излечение в венерическую больницу, но оттуда убежала…" [7]
И, несмотря на всю свою неприхотливость и неповоротливость, Балда сразу же постарался сплавить кому-нибудь от себя Веру… Женька охотно взял её и сейчас с явно выраженным нетерпением выставлял из своей спальни Капаневича.
— Так пущай остается, — передернула плечами девица. — Мы к этому привыкши.
Но непривыкший шкидец уже был за дверьми, а в комнате дико закричали:
— Вер-pa… Жена моя… Раба моя… Ляжь…
Под лестницей Суслик храпел и свистел носом. Холод опять охватил Капаневича, он закутался поплотнее в пальто и усиливаясь задремал… Через полчаса шкидец вздрогнул и открыл глаза. Между ступеньками, сверху, виднелось женькино лицо.
— Теперь иди, — сказал он, и пошел вниз. Капаневич вылез и пробрался в комнату. В темноте он нащупал матрац и с криком отскочил.
— Хи-хи-хи, — засмеялись из темноты: — спужался… Это я, Вера… Иди сюда…
Капаневич выскочил за дверь, кубарем скатившись под лестницу. Суслик разом перестал храпеть и поднялся.
— Что ты? Что с тобой?..
Шкидец тяжело дышал и ответил не сразу.
— В комнате был… Там гамыра эта, женькина, как ее…
— Вера?
— Ага…
— С Женькой?
— Нет, одна…
— Ну, тогда я пойду, — встрепенулся Суслик.
— А ты здесь сиди, не уходи. Можешь лечь на мою постель… Слышишь?
— Слышу… Спасибо…
3
На верхнюю площадку парадной лестницы вышел Химик. Он огляделся по сторонам, заглянул в пролет и вытащил из-за пазухи свое последнее изобретение — авиобомбу. Она была сделана из пивной бутылки, набитой шкид-порохом, с пробкой от детского пугача, вместо детонатора. Маленькие картонные крылышки придавали ей устойчивость во время полета. Когда Химик, оглядевшись еще раз, бросил свою бомбу в пролет, на площадку вышел Сашкец.
— Ты чего?..
Химик не успел и открыть рта, как внизу ухнуло, зазвенело, и кверху поднялся клуб дыма. Халдей потащил шкидца в изолятор. Химик вырвался. И тогда Сашкец побежал вниз за дворником.
* * *
Школа Достоевского,
Стерва сволочная.
Научила воровать
От родного края… —
попробовал петь доставленный в изолятор Химик, но перестал и растянулся на досках кровати. Лежал, смотрел на растрескавшийся потолок, на клочья обоев, свисавшие с отсыревших стен, а в голове вертелись всякие мысли.
Недавно была в "лавре " из-за плохого обращения большая буза. Бунт. Одних стекол выбили на шестнадцать тысяч рублей и убили воспитателя. "Лавру " после этого раскассировали. В Шкиду привели оттуда человек двадцать ребят. Но из новых товарища Химик подобрать не смог. Старые ушли.
Химик слонялся по школе и не находил себе места. По ночам он вспоминал институт Подольского. Даже ночью институт казался теперь уже лучше Шкиды. Вспомнил, как один раз назвал он воспитательницу проституткой, как его закрутили в простыню, и как потом его, связанного, воспитательница отхлестала по щекам. Но никакой злости Химик не почувствовал. Ему даже захотелось, когда вспомнил это, сходить извиниться за свои слова.
Припомнился и сам профессор. Он отличал Химика своим вниманием и раз пытался загипнотизировать. Химик притворился спящим, поднимал по приказанию профессора руку и остался очень доволен сеансом.
Там казалось лучше, и Химик выпросился обратно в институт. Подольский встретил хорошо, ласково, но, прочитав викниксоровское письмо, переданное ему Химиком, нахмурился и отказался взять к себе.
Вернувшись обратно, шкидец забузил. Не учил уроков, скандалил и по ночам вместе с Удаловым "электрифицировал " школу. Для этого они отводили ток от сети в перила лестницы, к дверным ручкам и дверцам печей…
