Когда ребята вернулись в Шкиду и позвонили, двери им открыл сам Курочка, кухонный староста. Он хмуро оглядел их и, пропустив в тёмный и грязный шкидский коридор, запирая дверь, хмуро забубнил:

— Так-с… Здрасте, наше вам! Граблю, значит!..

Наверху в зале закричали:

— Ищейки пришли!

Ребята переглянулись.

— Это они про вас, — осклабился вдогонку староста: — про ячейку вашу, про Юнком…

На стене в столовой газеты уже не было, только грязные и оплёванные клочья её валялись раскиданными по полу, а на том месте, где она висела, тянулась разухабистая карандашная надпись: «Бей ищеек»…

Ребята уже не смотрели друг на друга и пошли быстрее. Иошка толкнулся в музей. Двери были заперты.

Открывай! — крикнул Иошка. — Кто там? Чего заперлись?

— Не кричи! — ответил, открывая изнутри, Дзе. — Зачем кричишь?.. Посиди на моём месте — и не так замкнёшься…

Дзе рассказал, как после их ухода минут через двадцать в столовой зашумели (музей находился рядом со столовой, через комнату). Там собралась толпа, слышен был Курочкин крик:

— Свои же ребята по накатке пошли!

Орал Гужбан:

— Надо бить ищеек!

Потом рвали газету. Потом ломились в музей.

Дзе притаился, и шкидцы, решив, что там никого нет, разошлись.

Ребята молча прослушали этот рассказ. Того, что произошло здесь недавно, они никак не могли предполагать и теперь с крайним смущением переминались и переглядывались…

Неожиданно зазвонил звонок, вдалеке затопотали. — Пить чай!..

Юнкомцы беспомощно оглянулись на дверь. Сейчас надо было идти в столовую, показываться перед всеми и вообще что-нибудь делать.

Иошка молча прошелся по комнате и, повернувшись к ребятам, сказал:

— Надо собрание устроить… Постановили сегодня утром. Помните?

— Помним, — тоскливо отозвался Гришка. — Что ж из этого?

— Устроим это собрание открытым, позовем, на него всех желающих и поговорим об Юнкоме. Надо привлекать и остальных шкидцев.

Снова закричали «пить чай», но теперь уже близко, почти у самых дверей.

— Идём, — забеспокоился Сашка. — Идём, братцы, а то подумают, что мы прячемся.

В столовой — мрачной полутёмной комнате с низким потолком, с длинными, расставленными четырехугольником столами, с портретами Маркса и Достоевского и с огромным плакатом-подсолнухом, эмблемой школы на стенах, — уже собрались все шкидцы. За столами было шумно и весело, но при появлении в дверях юнкомцев всё вдруг стихло, потом раздался свист, топот.

Ищейки!.. Накатчики!..

Ребята молча прошли на свои места и сели. Иошка остановился посреди столовой и поднял руку.

Столовая замолчала.

— После чая в музее состоится собрание, — бодро и громко сказал Иошка. — Юнком приглашает всех желающих, которые хотят…

— Долой!

И — свист… топот…

Видно, как шевелятся Иошкины губы, но слов за шумом не слышно. Махнув рукой, он идёт на своё место.

— Суки! — шепчет Лёнька.

На собрание в музей никто не пришел. Ряд заранее приготовленных скамеек так и остался пустовать, и прежнее чувство страха, чувство неизвестности, беспокойство, сомнения — опять овладели юнкомцами. Они сидели не зажигая света и ко всему прислушиваясь. И когда по звонку надо было отправляться спать, никто не тронулся.

— Нас наверное отволохают в спальне, — предположил Дзе.

— Пускай попробуют, — крикнул Гришка. — И сами огребут не меньше, — крикнул надорванно, несмело и сам себе не поверил.

Но маленький воинственный Воробей взмахнул вытащенной откуда-то железной палкой от кровати.

— Я проломлю голову первому, кто сунется ко мне.

Иошка улыбнулся.

— Что ж… Вооружимся и мы, ребята…

В спальне, против ожидания, ничего не произошло. Вся шестерка имела достаточно внушительный вид, а начавшему приставать Бобру Воробей погрозил палкой…

Так прошел первый день существования Юнкома, первый день шкидской общественной организации.

Ионин, Ионин!..

Кричали с улицы.

Под окнами, задрав кверху голову, стоял человек с очень тоненькими ножками, которые на манер зубочисток, воткнутых в рыжие ботфорты, торчали из под долгополого пальто.

Он выпячивал шею и пискливым голосом взывал: — Ионин… Ионин!..

Через подоконник во втором этаже перевесилась лохматая Лёнькина голова. Секунду он глядел вниз на человека, потом нырнул обратно.

— Иошка! Там тебя Богородица зовет.

— Слышу, — ответил Иошка…

Богородица был прежде воспитателем в Шкиде, и когда узнал, что через несколько недель его сократят, принялся собирать обличительный материал против Викниксора… А материал был: Иошка, одно время сильно недовольный, всячески поощрял Богородицу, обещал подписи, факты, показания.

Но Богородицу сократили раньше срока и теперь, в жажде отмщения, он стоял под окнами:

— Ионин!.. Ионин!..

Иошка тоскливо оглядел ребят, как и вчера, с утра собравшихся в музей.

— За материалом пришел….

— Не давай, — всполошился Сашка. — Не надо, что ты… Ты же юнкомец!

Окошко тихонько прикрыли… Но Богородица оказался настойчивым, прошел в Шкиду, и несколько минут спустя в двери музея послышался осторожный стук.

В комнату просунулось испитое и вытянутое лицо уставного халдея.

— Можно? Здравствуйте, дорогие товарищи! Дело моё на мази-с, — заговорил Богородица, словно соблазняя и торопливо оглядываясь: — ему будет дан верный ход… Да-с… Верный ход… Я у прокурора был… В Губоно был… У следователя был… Все-с… все одобряют… Очередь, можно сказать, за вами… Документики-с… Фактики… подписи… Заявление у меня, кстати, приготовлено-с… Вам подписать, только подписать… Помните, обещали.

Иошка заулыбался, закивал с каким-то испуганным выражением.

— Как же, как же… Мы помним… Покажете заявление?

— Пожалуйста! — Богородица вынул из-за пазухи несколько больших листов бумаги и протянул их Иошке…

— Ого, да тут целое сочинение…

Богородица довольно хихикнул и потер руки.

— Всё-с… Всё описано в точности; и не подкопаешься.

Иошка держал в руках заявление, и испуг на его лице обозначился ещё больше. Ему было совестно за себя, стыдно за Богородицу, за ребят, за всех, кто когда-то поощрял этого халдея на донос. Нужно было бы теперь сразу высказать ему своё нежелание, отшить его, но момент был упущен, заявление Иошка держал в руках и уже готов был подписать его, чтобы избавиться от кляузника…

Надо было решаться.

Иошка подумал и протянул заявление Лёньке.

— Отнеси это.

Лицо Богородицы дрогнуло.

— Не беспокойтесь. Он снесёт его подписать Косе Финкельштейну, тот наверху, — и чуть слышно, одними губами, что заметил только Лёнька, Иошка добавил: — Викниксору…

О приходе Богородицы в Шкиду раньше всех узнали «особенные».

Они всегда вертелись на кухне и возле неё, и первые увидели входящего халдея. Они имели все основания радоваться успеху богородицыного дела. Ведь с приездом Викниксора исчезла почти всякая возможность заниматься по-прежнему воровством, промыслом, который давал независимость и деньги. А всякое вмешательство было бы для них полезно.

Впрочем, так рассуждал только один Цыган, самый умный и дальновидный из всех «особенных». Остальные просто злорадствовали и радовались, что Викниксору, их заклятому врагу и мучителю, придется плохо…

— Молодец Богородица, — говорили они. — Даром, что халдей, а сообразил… Здорово придумал.

Гужбан, колотя себя в грудь, убежденно прорицал:

— Теперь Вите гибель. Амба!.. Вите теперь не жить, верьте слову, братишки.

Братишки верили. Всем почему-то представлялось, что «это» должно произойти сейчас, здесь, у этих дверей; здесь посрамится Викниксор, здесь выйдет Богородица, и здесь они увидят всё, увидят редкое представление, увидят чудо…

И увидели.

Неожиданно у музея появился Викниксор.

Он распахнул дверь, взглянул на Богородицу и потом сказал:

— Вон!.. Сию же минуту вон отсюда!