Когда же я вернулся со встречи с Иосифом Виссарионовичем, в вагоне, где собрались военспецы, шел жесточайший спор, о чем и сообщил мне Яков Блюмкин.
— Я думал они, там поубивают друг друга, Лев Давидович. Такой ор стоял, что на улице слышно было. Пару раз заходил внутрь. Орут друг на друга, бумагами и картами размахивают. Накурено так, что топор вешать можно. Сейчас-то уже накал страстей спал. Часа полтора назад потребовали кофе. Выпили столько, что интендант поезда уже жалуется. Говорит, что они там им моются и скоро кофе закончится, если его так пить, — я поставил ногу на подножку поезда, Яков поддержал меня под локоть. Я оперся на его руку и залез в свой вагон. Блюмкин следом.
— Яша, о чем орут-то? — я с интересом посмотрел на начальника своей охраны. Тот немного задумался, припоминая.
— Сначала о Мольтке орали, потом о Суворове и Наполеоне, потом перешли на Евгения Савойского, кажется. Еще о германском генштабе и уроках Великой войны. Потом опять про Мольтке, а потом снова про Наполеона и его поход на Москву.
— А Фрунзе что?
— Тоже орет вместе со всеми.
— Чего орет-то, Яша?
— Я не понял про что, но кричал, что ему план нравится. Сейчас уже подуспокоились, чего пишут и чертят, но все равно ругаются.
Блюмкин пожал плечами, словно говоря, что ему все равно этого не понять и спросил об указаниях. Я подумал и, поняв, что иначе мне не светит даже пары свободных минут, попросил принести кофе.
Я пил кофе и размышлял о прошедшей встрече с Иосифом Виссарионовичем. Пришел к выводу, что она прошла хорошо. Результат был и хороший результат.
Допив кофе и вздохнув, я вызвал секретаря и отправился в вагон к военспецам. Пора было расставить все точки над всеми буквами.
Когда я вошел в комнату совещаний, меня оглушил гомон, который издавали находящиеся внутри люди. Блюмкин подметил все верно. Спорили в голос, иногда не стесняясь в выражениях. При моем появлении работа не прекратилась, бывшие офицеры в большинстве своем, увлекшись, не заметили Предреввоенсовета.
Шапошников держал в руке несколько листов, как будто отбиваясь от наступавшего на него Лебедева, который явно что-то выговаривал будущему начальнику оперативного отдела. Рядом с ними сидел Бонч-Бруевич. Он так ожесточенно что-то писал на листе бумаги, что у меня сложилось впечатление, будто Михаил Дмитриевич задался целью сделать в столе дырку своим карандашом, появления Троцкого в вагоне он не заметил совершенно. Как и стоявший рядом и что-то подсказывающий Бонч-Бруевичу Иван Христофорович Паук. По центру салона для совещаний Андрей Евгеньевич Снесарев о чем-то ожесточенно спорил с Андреем Андреевичем Свечиным. Эти двое поминали всуе, то Мольтке-старшего, то Мольтке-младшего, то Наполеона и Суворова. Эти двое тоже не заметили вошедшего Льва Давидовича сразу, настолько увлеклись. Их спор прекратился в тот момент, когда стоявший рядом с ними, молчавший и внимательно слушавший их спор, Фрунзе неожиданно громко выдал, что «большие батальоны всегда правы». После этих слов оба военспеца с громадным удивлением уставились на Михаила Васильевича. Они явно не ожидали услышать от него одну их любимых поговорок Наполеона. В этот момент они и заметили, что в вагон вошел Предреввоенсовета.
Самойло что-то обсуждал с Зайончковским, Селивачевым и Сытиным, при этом он карандашом указывал на карту, на которой что-то чертили Балтийский и Новицкий. Тут же присутствовали и военные специалисты, помогавшие Шапошникову в разработке оперативного плана.
Наконец все обратили внимание на меня.
— Здравствуйте, товарищи, — обратился я к присутствующим.
— Здравия желаем, товарищ Предреввоенсовета, — бывшие офицеры ответили синхронно.
«Вот что значит быть военными. В крови заложено приветствие начальства», — подумал я. Из общего строя выбился только Фрунзе, который, осознав это, несколько смутился.
— Прошу садиться, товарищи.
После того как все расселись вокруг стола, я обратился к присутствующим.
— Я правильно понимаю, что Вы план товарища Шапошникова обсуждаете? — я легка улыбнулся. — И как вам?
Военспецы задумались. Наконец, встал Самойло. Это было правильно, так как по должности он был старшим среди собравшихся офицеров.
— Замысел хороший, товарищ Предреввоенсовета и товарищ Шапошников говорит, что это Ваш замысел. Это верно, товарищ Троцкий?
— Верно, Александр Александрович, замысел мой. Борис Михайлович разработал оперативный план именно по моему указанию, — после этих слов я обратился ко всем бывшим офицерам. — Товарищи, я прошу меня называть в рабочей обстановке по имени-отчеству. Так будет удобнее и мне и вам. Кроме того, если я понимаю правильно, вы уже ознакомились с оперативным планом, разработанным товарищем Шапошниковым и у вас как минимум есть по нему вопросы, не говоря уже про замечания. Поэтому я предлагаю сразу к ним перейти. Кто начнет?
После этих слов Самойло, видимо «державший руку на пульсе» всего происходившего обсуждения, оглядел присутствующих и обратился ко мне.
— Товарищ Троцкий, мы считали, что начнете Вы.
«Все верно, они же боятся. Иначе и быть не может. Слава-то у меня жутковатая. Надо успокоить людей. Они еще не привыкли к такой манере общения, и не доверяют мне», — я оглядел лица офицеров и понял, что только мое достаточно длительное отсутствие вызвало тот ожесточенный спор и обсуждение, которое вели военные специалисты. Они и план Шапошникова начали изучать во многом из-за того, что Троцкого долго не было и как самые настоящие офицеры, которые любят свое дело и болеют за него, увлеклись, забыв про то, кто он, где они и вылезли из своих «раковин». Сейчас же, они снова вспомнили о реальности и вместе с этим, к ним вернулся и страх в том числе.
— Вы правы, Александр Александрович. Действительно начать должен я. Присаживайтесь, — обратился я к Самойло и, дождавшись пока тот сядет, продолжил. — Я действительно должен объяснить свои действия и приказы, для того чтобы в будущем у вас не возникало вопросов и для того чтобы вы, товарищи командиры, понимали мою позицию.
Я внимательно оглядел присутствовавших, все напряженно ожидали его слов.
— Я знаю, товарищи, что вы, все здесь присутствующие, перешли на сторону революции по своим убеждениям и приветствую это. Хочу вас всех заверить, что я прекрасно это понимаю и именно поэтому именно вам оказано доверие и именно вы получили информацию, которая является стратегически важной не только для действий Красной армии на Восточном фронте, но и, вполне возможно, определяющей для всей этой войны. Кому как не вам можно доверять? Кто если не вы сможет разработать и осуществить все задуманное?
Реакцией на мои слова стали улыбки большинства присутствующих.
«Такое доверие всегда приятно. Особенно, когда об этом говорят вслух. Теперь надо чуть-чуть жути подогнать», — подумалось мне. Вслух же я произнес.
— Вы должны понимать, что все происходящее очень важно, и я не буду кривить перед вами душой, а скажу честно. В случае предательства с вашей стороны пострадаете не только вы, но и ваши семьи и близкие. Не хочу вас пугать, но я обязан предупредить об этом. Это не значит, что чекисты возьмут ваши семьи в заложники, это означает, что ВЧК будет присматривать за ними.
Среди военспецов начал зарождаться ропот. Я четко услышал его и, не дав разрастись до возмущения, резко встал и начал расхаживать вдоль стола.
— Вы можете думать об этом как о нечестной игре с моей стороны. Но только в одном случае, — я оглядел всех присутствующих. Офицеры перестали роптать и внимательно смотрели на меня. Исключение составлял только Фрунзе. Тот опустил взгляд на карту, разложенную на столе, ему явно было неудобно находиться сейчас в этой комнате.
— Исключительно в одном случае, — продолжил я. — Если вы собрались предать Дело Революции. В любом другом случае эта мера не более чем охрана членов ваших семей. Я считаю, что это правильно, когда семьи военачальников такого уровня как ваш, охраняют от любых неожиданностей, для того чтобы вы могли не думать о семьях и заниматься спокойно своей работой. Есть и еще один момент, и я считаю, что он не менее важен, — я сделал небольшую паузу и снова оглядел лица военспецов. Увидев должную степень, как понимания моих слов, так и заинтересованности, продолжил. — Вас, именно вас, товарищи, очень не любят ваши бывшие сослуживцы за то, что вы служите в Красной армии по своим убеждениям. В случае если тот план, который на бумаге уже составил товарищ Шапошников, осуществится, вас всех просто-напросто возненавидят белогвардейцы. Вас будут проклинать и могут попытаться отомстить. Я считаю, что нельзя допустить того, чтобы ваши семьи пострадали за ваши убеждения и действия. Это главная причина, по которой за вашими близкими установлен надзор ВЧК. Пока негласно. Но, товарищи командиры, охрана может быть предоставлена вашим близким в официальном порядке, если конечно на это будет ваше желание. Я не хочу, чтобы ваши семьи подверглись насильственным действиям со стороны кого бы то ни было. Это тоже очень важно. Вы согласны?
