— А в том, что родились мы с тобой в стране советов рабочих и крестьян, а не в какой-то другой.

Теперь уже рассмеялся я.

— Так это же не повод плохо относиться к Николаю, Колчаку или тому же Деникину?

— Почему не повод? Очень даже повод. Но не из чувства пролетарской ненависти или по причине того, что моя мама парторгом в школе была, а потому что наши с тобой деды и прадеды сделали свой выбор и всей толпой, всей, от Питера и до Владика, пошли не за белыми, а за красными. С чего это ты взялся осуждать дедов-то наших и отказывать им в здравомыслии? Прочел пару модных книг, про то какие дворяне и царь последний были хорошими и фильм «Адмиралъ» посмотрел что ли?

После этих слов Леха опять жизнерадостно заржал, потом закурил. В это время ему кто-то позвонил. Все то время, пока он на совершенно непонятном мне языке разговаривал с каким-то, как он сам говорил, «близким», я раздумывал над его словами.

Он был совершенно прав. Настолько, что мне стало немного стыдно. Я прочел именно пару книг и посмотрел фильм «Адмиралъ», который произвел на меня сильное впечатление.

Иногда Лехино умение видеть и понимать происходящее приводило меня в полное замешательство. Он всегда смотрел в корень, и периодически создавалось впечатление, что слова Козьмы Пруткова — «зри в корень», для Лехи — прямое руководство к действию. Он не просто угадывал, а по каким-то своим критериям мог практически всегда точно сказать не просто, что происходит, а зачастую и почему происходит. Поэтому в таких ситуациях я всегда пытался понять, каким образом, на основании чего он делает такие выводы. Вот и сейчас.

— Ну, да, — ответил я. — А догадался об этом ты как?

— Ты пойми, Ваня, одну простую вещь. Я лет пятнадцать уже занимаюсь этим периодом в нашей истории. Это самое жуткое после Смуты, что происходило в нашей стране. До сих пор не могу выработать какого-то строго определенного мнения по отношению к тем людям, которые делали эту революцию. То, что она была нужна, а старый режим прогнил напрочь — аксиома. А вот про тех, кто это все сделал, не могу однозначно сказать. Сталина, наверное, до сих пор ни в Ад, ни в Рай не пускают. С одной стороны не знают точно куда, а с другой боятся. Читаю много, документы ищу, мемуары, воспоминания собираю, а понять не могу. А у тебя вот так все просто — Николай Второй прекрасный человек оказывается.

Вывод — ничего ты не знаешь по этому поводу, по той причине, что такой вывод может делать только человек, который никак не разбирается в тематике. Ему просто нравятся те или эти — это первый вариант. Второй вариант — в окружении этого человека принята та или иная точка зрения и, для того чтобы не стать изгоем, он безоговорочно ее принимает.

А ты его дневники читал? Не читал. Видел у меня дома большую зеленую книгу, на которой написано «Дневники императора Николая Второго»?

— Видел, — ответил я.

— Так возьми и почитай, прежде чем высказывать мнение. Человек на работу годами не ходил, ворон стрелял, да жене в рот заглядывал. За это стал Святым. Раз он хороший такой был, что же его тогда скинули-то?

Я пожал плечами.

— Еще советую почитать на тему того, что говорили рабочие и крестьяне при известии о его расстреле. Вот тогда и станет понятно, что большая часть страны тогда вздохнула с облегчением и сказала — «скатертью дорога». Ненавидели его люди, а теперь он хороший. Про то, что и в Англии и во Франции народ точно также обошелся со своими свергнутыми монархами как-то вспоминать не принято, а напрасно. Мы не первые и не последние.

Сейчас модно писать и снимать о том, какими они все были хорошими, но никто не задается вопросом — почему они проиграли? А этот вопрос — самый главный. Все остальное — нюансы и оттенки нюансов.

— И почему же они проиграли?

— По одной причине. Твои любимые белые не желали понимать, что в стране, которая называлась Россия они всех уже достали и поэтому не нужны здесь со своими старорежимными порядками.

Проиграли политически и, что самое главное, у них и не было шансов выиграть.

Разгромили бы большевиков, пришли бы другие. Все вышло бы точно также в отношении белого движения.

Места им в этой стране не было.

Кто понял это, тот остался и принял Революцию. Такие дослужились, как например Шапошников, до генералов и маршалов, нашли себя в новом мире и обществе, а Колчаки с Деникиными — инородные тела.

Достали они людей своими понтами, своим баблом, которое просаживали на модных европейских курортах. Своими дворцами, золотыми погонами и французским языком, на котором писали книги.

— Французский язык тебе, чем не угодил-то?

— Да мне-то он по барабану. Ты мне ответь на такой вопрос. Ты «Войну и мир» Льва Николаевича хоть один раз в жизни прочел?

Я замялся. Признаваться, что не прочел ни разу, было совершенно неудобно.

— Можешь не отвечать. Вижу, что ни разу не прочел.

— И что? В моем классе всего пара человек прочла. Я и не помню уже.

Леха опять рассмеялся.

— Ага, включая учительницу по литературе. Не так что ли?

Тут я тоже засмеялся. Леха продолжил.

— И все по одной простой причине. Французского языка в «Войне и мире» много. Постоянное перескакивание с крупного французского текста на мелкие сноски с переводом на русский утомляют. Это одна из главных причин. Я, например, вообще не понимаю, зачем это надо? Каждый раз, когда перечитываю, меня это раздражает. Писали бы весь текст на русском. Сомневаюсь, что Лев Николаевич обидится. Прекрасный сериал, удивительные истории, а все это мимо нас проходит. Не читаем мы «Войну и мир». Адаптировать текст нужно для тех людей, которые говорят по-русски. А в том виде, в котором роман сейчас заставляют читать, он для тех, кто по-французски говорить начал раньше, чем на родном языке. Вот тебе и пример. Не согласен?

Я задумался. С такого ракурса я творчество писателей как-то не рассматривал, однако и возразить нечего было.

— Хорошо. Здесь я согласен, а остальное?

— А в этом ключ, — заявил Леха. — Все остальное нюансы. Самое главное — это различие культур, которое образовалось между народом, простыми людьми, с одной стороны, и дворянством и интеллигенцией, с другой, а творчество Льва Николаевича — прекрасный показатель этого разрыва. Это корни проблемы. Толстой, который был с одной стороны интеллигентом, а с другой еще и графом, видимо это понимал. Иначе откуда все эти толстовки, сохи, «Филиппки» и вообще толстовство. Только он объяснить этого не сумел. Потусовался с народом, а потом бросил соху и написал «Анну Каренину». Что очень показательно.

Точно так у нас интеллигенция по жизни мотается. То туда, то сюда.

Мы еще поговорили какое-то время, потом мой друг ушел, а я еще достаточно долго размышлял над тем, прав он или нет. Аргументов «против» у меня не было. Именно поэтому я и начал читать исторические исследования, документы, мемуары и воспоминания.

Следующий наш разговор произошел через пару недель.

Леха позвонил мне вечером и заявил, что приглашает меня в баню и нас ждут «пацаны». С большинством из них я уже, так или иначе, был знаком. С Лехиной подачи, после того как я оптимизировал его компьютер, его друзья стали обращаться ко мне с просьбами. Починить компьютер или наладить какие-то программы. Я не отказывал, понимая, что это тоже мои соседи, а отношения для этих людей — самое главное.

Именно в бане мы и продолжили разговор про белое движение.

Один из присутствовавших начал рассказывать, что его прадед был офицером и дворянином. После чего Володя, так звали этого парня, выразил сожаление, что в Гражданской войне победили не белые.

— Фигня это все, отвечаю, — Леха был в своем репертуаре. Однако тут я принял сторону Лехиного оппонента.

— С чего ты так решил-то? — спросил я. — Офицеры тебе царские, чем не угодили-то?

— Да какие там офицеры остались? Потери были такими среди кадровых офицеров, что пришлось всех подряд в офицеры принимать, как в пионеры. Дам тебе книгу прочитать «Пушечное мясо Первой мировой» называется, сам все увидишь. В 1914 году, к началу войны, было тридцать тысяч кадровых офицеров и тридцать пять тысяч — офицеров запаса, при этом в 1914–1915 годах русская армия потеряла убитыми и ранеными сорок пять с половиной тысяч офицеров. Это составляло — семьдесят процентов, от состава на начало войны. Сам подумай.